Боевая молодость

Когда я изучил схему расположения войск, Потапов сжег ее в печке, а пепел разметал кочергой. И теперь я представлял себе позиции второй армии генерала Дроценко, растянувшиеся вдоль левого берега Днепра, от Никополя и до самого Херсона. Только возле Каховки наши держали плацдарм на левом берегу реки. В этом месте белые сосредоточили танки. И бросили сюда корниловскую дивизию. На север же и на восток рвались дивизии первой армии генерала Кутепова. И на восточных позициях положение было крайне тяжелым.

«Хвост» за собой я так и не заметил. Листья кленов на Садовой улице уже желтели и опадали. Мальчишки запускали змея. Старик, которого я видел впервые появившись здесь, сидел на лавочке. Сегодня он мне показался почему-то подозрительным. Пират лежал возле будки. Увидев меня, он вильнул хвостом, поднялся. Я бросил ему сосиску.

Лидия лежала в саду в гамаке, привязанном к стволам яблонь. Я прикинул, что место выбрано удобное: она могла видеть и двор, и входную калитку, и калитку в заборе, ведущую в проулок.

Она лежала, прикрыв глаза, и когда я подошел, протянула руку. Лицо ее казалось спокойным.

— Я знала, что ты именно сейчас придешь, — проговорила она, улыбаясь.

— Как же ты узнала, что я именно сейчас приду? — Я отпустил ее руку и стоял. Но вдруг мне захотелось схватить ее, сильно сжать, тряхнуть. И потребовать немедленного признания: за кого на самом деле она меня принимает?

— А я много предчувствую, Ваня, — сказала она, не меняя позы. — И знаешь, я ужасная фантазерка. Я в гимназии училась и всегда фантазировала. Помню, учили историю Франции, и я воображала себя Жанной д’Арк…

— Никто не появлялся из наших? — спросил я.

В ответ она вскинулась, будто ее вышвырнула из гамака какая-то сила.

— Ваня, Ваня, дорогой мой! Никого не было, никого я не хочу видеть, никаких Андриевских я не хочу больше знать вместе с их планами! Убежим отсюда, Ваня! Уедем за границу! Когда отец отправлял меня в Кореновскую, отдал чемоданчик с фамильными драгоценностями. Их много, очень они дорогие. А кончится здесь драка, мы вернемся!

Все лицо ее было мокро от слез. Она дрожала.

— Успокойся, успокойся, все будет хорошо, — шептал я.

Неожиданно она оттолкнулась от меня, бросилась к дому. Когда я вбежал в дом, в комнатах ее не нашел. В кухне я увидел под сдвинутым в сторону столом открытый люк в подпол. Лестницы не было. «Неужто прыгнула туда?» — мелькнуло в голове. Она швыряла в стороны ведра, банки.

— Найдем, сейчас найдем, Ваня, — говорила она, — и ночью убежим, уедем.

В погребе было темно. Я поймал ее руки, притянул к себе.

— Лидия, Лидия, — твердил я. — Успокойся же наконец! Нельзя так!

Она прижалась ко мне.

— Ванюша, я за тебя боюсь, миленький мой, дорогой мой! Я за себя теперь не боюсь, я ничего не хочу и не боюсь, Ваня! Но тебя могут убить! Убьют тебя!

— Кто? Кто убьет?

— Я не знаю, но я предчувствую. Должно случиться что-то ужасное!

Кое-как я ее успокоил. Нашарил лестницу, мы выбрались. Я отнес ее на диван. Мы смотрели друг на друга некоторое время.

— Уедем? — произнесла она.

— Ну вот, — отвечал я, — ты и успокоилась. И отлично. И уедем с тобой, уедем куда-нибудь.

— Этой ночью?

Я засмеялся:

— Да нет, что ты! Ты же дочь офицера, и я офицер, выполняю задание. Я не могу его не выполнить. Что бы ты сказала об отце своем, если б он сбежал?

— Да, да, — кивала она. Лицо ее вдруг осунулось, вокруг глаз обозначились темные круги. Только на фронте, в госпитале я видел, чтоб так быстро менялось лицо человека.

— Я посплю немножко, — произнесла она тихо и улыбнулась виноватой улыбкой. — Ты не уйдешь? Я сто лет не спала. Не уйдешь?

— Нет, нет. Никуда не уйду. — Я принес из спальни простыню, укрыл ее. Сам сел в кресло и обхватил голову руками.

Как выручить ее из беды? Глупую девчонку заманили в организацию. Что она сделала?.. Да, все будут уверены, что она отравила Федьку Матвеева, чтоб он не проговорился. В Ревтрибунале слезам не верят… Но надо будет драться за нее. Она не виновата… Ведь я и сам не сразу разобрался в происходящих событиях. Дед мой имел надел земли в Тамбовском уезде в две десятины и одиннадцать человек детей. Отец закончил церковно-приходскую школу, потом земскую. Работал писарем. Позже сдал экзамен «на первый чин». Стал получать пятьдесят рублей в месяц. Было нас у него девять человек детей. Из них я самый старший. Поступил в Горный институт. Особенно я не нуждался, но давал уроки. И жил безбедно. Что я читал? Майн Рида, Фенимора Купера, Хаггарда, Жюль Верна, Конан Дойла, Сетона-Томпсона, Дюма, Марка Твена… Что я мог тогда знать о революционерах?! Так же и Лидия…

Размышляя в таком духе, я задремал в кресле. Когда очнулся, Лидия возилась на кухне. И опять она поразила меня. Тени у глаз исчезли, она вся сияла.

— Проснулся? — воскликнула она и унеслась на веранду. Промелькнула обратно с чугунком в руках. Казалось, ничего ее уже не тревожит.

— Настоящий узвар, украинский грушевый узвар! — почти кричала она. — Холодный любишь или горячий?

— Любой…

О том, что Лидия, кажется, любит меня, я решил не говорить Потапову до поимки Андриевского. Повторяю, мне было двадцать два, ему лет сорок или больше. Мне представлялся он пожилым, грубоватым. Думалось, о любви он понятия не имеет. Скажет, что я раскис, мучаюсь дурью. Вдруг и от дела отстранит. Как я ошибался!

На улице стемнело. Лидия весело говорила, что с моим появлением и Пират даже успокоился. Много спит. И на мальчишек не обращает внимания, когда они толкутся и шумят возле калитки. Где-то далеко женщины пели хором:

Я слушал, смотрел на окно. Оглянулся на Лидию, и она снова поразила меня: только что смеялась, а тут глаза сузились, она строго смотрела на меня.

— Ваня, только правду скажи: что у тебя случилось? — спросила она.

Я засмеялся.

— Ничего особенного. А в чем дело?

— Не лги мне. Когда я лежала в гамаке, ты подошел, и я сразу поняла: что-то случилось.

— У тебя в роду были цыгане? — спросил я.

— Не надо шутить, Ваня. Руки твои были холодны. Ты был совсем другой. И голос был не твой.

Ну и ну!

— Ничего не случилось. Все отлично. Я просто думал о предстоящей твоей поездке в Харьков. — Я достал из кармана билет, положил на стол. — Завтра утром нужно ехать.

— Во сколько отходит поезд?

— В девять.

Мелькнула ее рука, и билет исчез. Я даже не заметил, куда она его сунула.

— Завтра вечером, Лида, или послезавтра утром я должен встретиться с Андриевским. Непременно. Времени нет. Приближаются серьезные события.

— Новое наступление? За Днепр?

— Я попрошу тебя: о таких вещах пока что не спрашивай меня. Умоляю тебя.

— Ни да, ни нет — значит — да! Отлично. Я не буду ни о чем спрашивать. Я твоя умница.

— Слушай, можно мне с тобой поехать? Нет времени ждать. Пойми, нет совершенно!

— Ни в коем случае. Андриевский тогда исчезнет. Или нас обоих прибьют.

— Дьявольщина! — Я встал, походил и сел. — Пойми меня правильно, Лида. Вдруг в Харькове что-то случится и ты задержишься. С кем я здесь могу связаться, чтобы найти тебя?

— Ни с кем. Абсолютно. Все рухнет. Такой пойдет переполох, что я и на самом деле не вернусь из Харькова.

— Но оставь мне хоть адрес того болвана, к которому ты явишься! Хоть маленький след мне оставь, Лида! Чтоб я знал, где начать тебя искать.

— А если там уже провал? — Она покачала головой. Она смотрела на меня, но мысли ее были далеко. — Ты знаешь, как мы уйдем, Иван?

— О чем ты говоришь?

— Мы сразу в Крым не поедем, — ответила она быстро. — Мы сойдем в Ново-Алексеевке. Поезд там останавливается ночью. Там живет наш человек. Он провезет нас на лошади в Геническ, посадит на пароходик, высадит в Крыму и провезет в Феодосию. Этот путь знаем я и Андриевский. Больше никто. В Феодосии живут знакомые отца. Остановимся у них, а потом на пароход — и мы вольные птицы! Сегодня ночью мы перевернем весь этот проклятый дом. Но найдем чемоданчик с драгоценностями!