Страница 33 из 72
На другой же день встретился с агентом и попросил у пего протоколы съезда. Он мог бы их прочесть и раньше, но… не особенно влекло. А теперь вот ухватился, листал нетерпеливо, вырывая куски то здесь, то там, высматривая знакомые имена, натыкаясь на неожиданные оценки. Тут были не только параграфы устава, предложения и резолюции, но и различные толкования марксизма, примеры из российской жизни, схватка позиций и характеров. Очень резкой показалась Владимиру предложенная Аксельродом резолюция по эсерам: «…«социалисты-революционеры» теоретически и практически противодействуют усилиям социал-демократов сплотить рабочих в самостоятельную политическую партию, стараясь, наоборот, удержать их в состоянии политически-бесформенной массы, способной служить лишь орудием либеральной буржуазии, — съезд констатирует, что «социалисты-революционеры;) являются не более, как буржуазно-демократической фракцией, принципиальное отношение к которой со стороны социал-демократии не может быть иное, чем к либеральным представителям буржуазии вообще…»
В протоколе двенадцатого заседания 23 июля поймал знакомое имя в сноске: «Председатель читает следующий сообщение: Из Александровской тюрьмы перед отправкой в Якутскую область бежали Махайский и Миткевич…» Как будто все сговорились убедить Владимира, что Михайский — не миф, а лицо реальное. Бежал из знаменитого централа, теперь в Женеве и, по словам Дана, уже издал свой труд. Где теперь его агент Тайга?..
«Рассказ…», протоколы, беседы с агентом, выяснение с ним некоторых частностей, на которые протоколы лишь намекали, — все это позволило Владимиру представить более или менее полную картину жизни эсдеков за последние два года. Помогли, конечно, и новые знакомства — с Грачом (Николаем Бауманом), с Папашей (Максимом Литвиновым), героями побега из Лукьяновской тюрьмы в Киеве — через крепостную стену, с веревками, лестницами, совсем по Вальтеру Скотту, как в средние века. Были здесь Лепешинские, Землячка, Гусев, Ногин, Фотиева, недавно бежавшая из Вятской ссылки. Но особенное впечатление произвели Бончи — Вера Величкина и ее муж Бонч-Бруевич, дочь священника и дворянский сын. Маленькая хрупкая Вера Михайловна в молодости была дружна с Львом Толстым (еще одна цепочка связи), вместе с ним помогала голодающим в Рязанской губернии, переписывала его рукописи, потом уже вместе с Бончем сопровождала крестьян-духоборов в Канаду, прожили они там почти год. Окончила университет в Цюрихе, врач, знает европейские языки и что такое петербургская тюрьма тоже знает. А сам Бонч — вот уж у кого действительно бешеная предприимчивость — создал склады марксистской литературы для отправки в Россию почти во всех столицах Европы — в Париже, Лондоне, Берлине, в Праге, Вене, Амстердаме, в Будапеште, в Софии, а также в Милане и Неаполе, в Марселе, не говоря уже о Швейцарии — в Женеве, в Цюрихе, в Берне, в Лозанне. Дружили Бончи и с Плехановыми и с Аксельродами, но все это до, до… А на съезде приняли твердо сторону Ленина.
Не было тогда разделения и тем более вражды. Жили дружно, конфликты разрешались мирно, «по-семейному». Все началось со съезда, бурно развилось после пего, и главный виновник тому — Ленин.
До встречи с ним Владимир принимал как данное: в смуте виноват Ленин. Однако же после встречи…
После встречи «как данное» подтвердилось. Только глагол «виноват» оказался неподходящим.
Не будем спешить с глаголом, сказал себе Владимир, представив себя одним из многих непосвященных, посмотрим трезво, в чем причина раскола, можно ли было его избежать, кому или чему он пошел на пользу, а кому или чему во вред. Подумаем не спеша, прочувствуем, ибо верно было сказано Фейербахом: думать — значит связно читать евангелие чувств.
О пользе для непосредственных участников событий по может быть и речи, все издерганы, измотаны, больны.
Но ведь сами участники — далеко еще не вся Россия, ни передовая, ни косная. А ведь ей, России, раскол известен, и чем дальше, тем больше даются всему оценки, обретают стороны приверженцев и противников, ищут пользу и ищут вред.
Свою выгоду найдет в расколе, к примеру, Зубатов, бывший «свободолюбец», департамент полиции, самодержавие как таковое.
Ну а другая сторона, такие, к примеру, как он, Владимир Один-Из-Многих, прибывший сюда в разгар схватки, когда меки бренчат, а беки молчат, может ли он извлечь в расколе для себя пользу? Теперь ему кажется, окунувшись в эмиграцию, наблюдая, слушая, размышляя, он подсознательно взрастил в себе потребность отделения овец от козлищ. «Так жить нельзя, — думал он, — раскол необходим», — но сама мысль такая выглядела кощунственной, контрреволюционной: зачем же раскол перед лицом самодержавия?
Так что только в тайне он мог держать свой вывод о нужде в размежевании, а если уж говорить, так как-нибудь поточнее: не раскол нужен и важен, а — возможность обретения позиции. Необходимость появления сторон. А для этого требуется заострение организационной идеи. В месиве суждении, в грохоте дебатов на съезде и поело него появились наконец стороны, а значит, и возможность, и даже необходимость сделать выбор.
Раскол в партии или только между ее лидерами?
А может ли партия сохранить единство, если нет мира между ее лидерами?
Надо полагать, может. Но при условии: если партия уже создана, сплочена и организована на определенных демократических принципах, тогда борьба лидеров не поколеблет ее устоев.
Кто же лидеры? Плеханов, Ленин, Мартов — три паи-более крупные фигуры в русской социал-демократии ко времени начала съезда, наиболее активные члены редакции «Искры». Мартов и Ленин к тому же соратники по «Союзу борьбы» в Петербурге, вместе арестованы и отправлены в ссылку, один в туруханскую, другой в минусинскую. Почти ровесники — Мартову тридцать лет, Ленину тридцать три. Плеханов старше их на целое поколение, ему уже сорок восьмой год, патриарх (фактор вроде бы не существенный, однако же стоит его придержать в памяти).
До съезда все трое вместе, устремления их едины.
На съезде Мартов выбывает из тройки.
После съезда к нему присоединяется Плеханов.
Ленин остается один.
Бывшие друзья перестают здороваться. Завидев Ленина, идущего навстречу, Мартов переходит на другую сторону улицы.
Что же произошло па съезде? Много кое-чего. Можно вспомнить, к примеру, как хорошо пел Гусев, делегат из Ростова (не на заседании, конечно), настолько хорошо, что привлек внимание полиции, и съезду пришлось кочевать из Брюсселя в Лондон. Если же перейти к делу, выделяются четыре момента: инцидент с ОК (Организационным Комитетом); дебаты о «равноправии языков» (или «об ослах»); спор по первому параграфу устава и, наконец, выборы в партийные центры — в Центральный Орган и в Центральный Комитет.
Готовил съезд Организационный комитет. Избирался он дважды, сначала на конференции представителей РСДРП в Белостоке весной 1902 года, но вскоре почти все его члены были арестованы, и ОК дважды доизбирался: в Пскове в ноябре того же года (когда Владимира из Нижнего перевезли в Москву) и в Орле в феврале 1903. В конечном счете в ОК вошли социал-демократы разных оттенков: два представителя группы «Южный рабочий», одни бундист (стоил многих), но преобладали искровцы, и это естественно — партия создавалась не по воле стихий, а под непосредственным и последовательным воздействием «Искры».
ОК тщательно разработал устав съезда, провел его через все комитеты в России, после чего утвердил. В уставе, в частности, говорилось: «Все постановления съезда и все произведенные им выборы являются решением партии, обязательным для всех организаций партии. Они никем и ни под каким предлогом не могут быть опротестованы и могут быть отменены или изменены только следующим съездом партии».
Если учесть, что партия состояла из разрозненных групп, кружков, то в этом пункте устава уже можно было заметить и «чудовищный централизм» и «ежовые рукавицы». Однако же устав был принят как нечто само собой разумеющееся, он выражал волю революционеров, являлся своего рода честным словом каждого русского социал-демократа, гарантией того, что съезд не превратится в болтовню, в перетягивание каната и тяжкий труд по созыву делегатов, связанный с опасностями, риском, расходами, не пропадет даром.