Страница 3 из 56
ВЫСОКИЕ ЗНАКОМСТВА
Мне было пять или шесть лет. Папа в то время работал директором клуба им. Первого Мая. Это был поистине культурный центр города. Там были удивительные встречи, а точнее, встречи с удивительными людьми. Это Константин Симонов с его испанским циклом, поэт Луговской и много других. Конечно, в том возрасте я мало смыслил в поэзии, ещё меньше чем сейчас, но слушать мне было интересно. Я даже запоминал некоторые из стихов. Особенно мне нравились Симоновские про то, как раненый повстанец ползет к водяной колонке, утолить жажду, но воды в ней нет. Стихи кончались словами: - Я умираю, но ура! Водопроводчики бастуют! В шесть лет я уже знал кое-что о классовой борьбе и всей душой восторгался силой духа и верностью народу рыцарей революции. Или Павликом Морозовым, хотя своего любимого отца я не предал бы ни красным, ни белым. Это «политическое» воспитание тоже было делом рук моего папы.
Но вот однажды репетиции в клубе стали ежедневными. Готовились к концерту для почетного гостя города И. О. Дунаевского. Моя мама, активная участница самодеятельности, на этот раз в концерте представила нашу семью самым юным чтецом. Мне пошили настоящий матросский костюм с маузером на боку. Я читал «Левый марш» Маяковсого. Это было не первое моё выступление, но оно имело большой успех и весьма живо заинтересовало нашего гостя. А когда, после показа Дунаевским песен к новой кинокартине (по-моему, это была музыка к «Волге-Волге), я по своей детской наивности посмел высказать о ней суждение, то мы с Исааком Осиповичем просто стали друзьями. Правда, до его отъезда из Ялты.
Вряд ли участие в художественной самодеятельности в столь раннем возрасте сыграло роль в выборе профессии. Но то, что это, как и любовь родителей к искусству, влияло на мое художественное воспитание, безусловно. Отец и мать меня таскали за собой на все встречи, спектакли, вечера. А надо сказать, что крымская Ялта посещалась очень известными и интересными людьми и не менее прославленными эстрадными и театральными коллективами.
Помню свое первое театральное впечатление. На сцене курзала мы смотрели спектакль (это, как потом выяснилось, была комедия «Без вины виноватые»). Больше всего мне запомнилась одна сцена. У стола стояла красивая женщина и гладила что-то большим паровым утюгом. В это время быстро вошел какой-то мужчина и она, оставив утюг, бросилась к нему. Они очень долго целовались. Я начал нервничать, боясь, чтобы от горячего утюга не начался пожар. Меня удивляло, что взрослые сидят спокойно и совершенно не думают об этом. Я поделился своими опасениями с мамой. Она стала меня успокаивать, объясняя, что там, за кулисами, обязательно есть дежурный пожарник. Но пожар не возник, поскольку занавес довольно быстро закрыли. Все захлопали в ладоши. Я был уверен, что восторг публики был вызван своевременным предотвращением бедствия.
Папа неплохо рисовал, и копии, сделанные им с картин великих художников, висели и у нас, и у наших друзей. Особенно много внимания он уделял картине «Спящая красавица». Я не помню, кто её автор, но отец позволял себе время от времени рисовать ей новые платья. Мама по этому поводу шутила: - если бы ты мне так часто менял наряды, то я была бы самой модной дамой Ялты. - Хотя мы жили до войны довольно неплохо, у мамы было только одно «вечернее» платье, которое она одевала, когда уже с наступлением темноты мы шли на ежедневную прогулку по набережной.
Вечерняя Ялта это воспоминание о рае, из которого изгнали нас совсем не за прегрешения. Черное бархатное небо, расшитое мелким бисером, служило фоном, на котором блестящими искорками сверкали далекие огни изогнутого дугой города с вытянувшимся в морскую даль молом. Море, горя яркими самоцветами, освежало лицо мельчайшими брызгами. Оно так играло лунной дорожкой, воспетой сотнями художников, как будто звало пойти по ней туда, где нет ни конца, ни края, где только неясное будущее, обязательно радостное и нескончаемое. И вдруг, как по желанию чудотворца, на горизонте начинала расти маленькая блестящая точка, за которой, как бы ты не следил, всё равно не увидишь момента превращения её в светящийся, маленький, как макет, пароход. Он приближался, преображаясь в горящий огнями остров, на котором обитают веселые, поющие и танцующие люди. И музыка аккомпанировала их жизни до самого причала и, может быть, не заканчивалась, если бы они так необдуманно не оставили этот чудесный плавучий дом.
Но не только в обществе родителей мне посчастливилось встречаться с интересными людьми. Не могу не вспомнить моего общения с прекрасным человеком и актером Петром Олейниковым. Он впервые появился на ялтинской студии с молодыми тогда артистами Смирновой и Шишкиным. Снимался фильм «Отчаянная голова», который потом в прокате назывался «Случай на вулкане». Мамина сестра с мужем работали на ялтинской кинофабрике, как тогда её называли. Там же они и жили. И хотя для посторонних туда вход был запрещен, я, пользуясь правом родственника, все свое свободное время проводил на территории, где рождалось кино. А когда начали снимать фильм «Конек – горбунок» и Олейников был в Ялте достаточно долго, он развлекался тем, что собирал студийных мальчишек и вел в город, в тир. Там он покупал кучу пулек-кисточек и учил нас стрелять.
Мне даже довелось сниматься в массовке в «Коньке-горбунке» вместе с Олейниковым, в сцене приезда Цап-Царапа на ярмарку. Меня одели в костюм крестьянского мальчика и дали большой круглый поднос с лепешками. Когда в деревянные ворота въезжал верхом на огромном тяжеловозе Цап-Царап, мы все должны были разбегаться, давать ему дорогу и падать ниц. Надо сказать, что было это довольно опасно для тех, кто стоял на пути, где проезжал громадный конь, который меньше всего следил за тем, чтобы ярмарочный люд успел отбежать в сторону. Провели репетиции и сняли несколько дублей. И в последнем дубле я оказался в таком месте, что еле успел рвануться от огромного коня и упал, рассыпав все лепешки. Я об этом рассказал тетиной подруге, киномонтажёру Нине Глухониной, и она мне поклялась, что такой кадр обязательно попадет в фильм. Но сколько раз я ни смотрел «Горбунка», себя в нем не увидел. Будучи на студии постояльцем, я снялся не в одной картине, но нигде на экране не обнаружил своего лица (моя кинематографическая карьера началась весьма неудачно, видимо, поэтому и не продолжилась). Разве что у Рошаля в фильме «Год как жизнь», но об этом потом.
К сожалению, после съемок «Конька-горбунка» я с Петром Мартыновичем никогда больше не встречался. Вскоре началась война.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
А весна 41-го запомнилась особо. Посетила меня, как и положено двенадцатилетнему юноше, первая любовь. Женский вопрос стал беспокоить нас всё больше и больше. Мальчишки из нашего класса где-то раздобыли журнальные вырезки с изображением обнаженных женщин. Мы их рассматривали после уроков на пустыре за школой, сравнивая некоторые части женского тела со знакомыми нам выдающимися деталями фигуры учительницы. Честно говоря, особых эмоций эти картинки во мне не вызывали. Более волновала меня белокурая, гордо поднятая вверх, головка, всегда сидящей ко мне спиной, стройной одноклассницы. Уж очень она нравилась мне, но как сообщить ей об этом не имел понятия. Вдруг, мне в голову пришла идея. Должен признаться, что я большой любитель цитат. Одна из наиболее важных для меня книг, это «В мире мудрых мыслей». Высказывания знаменитых людей вызывают во мне восторг, то ли потому, что своего ума мало, то ли это преклонение перед мудростью великих. Кроме того, мне казалась, что аналогия - это прекрасный метод объяснения. Вот к ней я и прибег. После зимних каникул мы в школе начали изучать дроби. И я решился иносказательно, как бы цитируя учительницу, объясниться этой девочке в своих чувствах. Я отправил ей записку с каким-то замысловатым зашифрованным текстом о том, как «дробится» мое сердце, когда я смотрю на неё, и как эти дробинки собираются толпой в числителе. Ну, а о том, что чем больше числитель, тем больше и дробь, под которой я, видимо, подразумевал своё огромное чувство, знает каждый четвероклассник. Как видите, алгебру я в то время освоил значительно лучше, чем основы литературного изложения. Когда я ей воткнул в руку придуманную мной белиберду, то сразу же пожалел об этом, решив, что она не расшифрует мои сердечные излияния с математическим уклоном. Мне тогда было ещё неизвестно, что женщины, как собаки, все понимают даже без слов. Её реакцию долго не пришлось ждать. Через день или два мы всем классом пошли в кино. Галя (мою избранницу звали Галя Разумовская) в кинотеатре села рядом со мной и довольно смело вложила мне что-то в руку. Это «что-то» было острым и колючим, и весь сеанс я пытался понять, что у меня в руке. Естественно, фильма я не помню. Когда зажегся свет, я, не глядя на мою соседку, быстро пробравшись между рядами, выбежал на улицу и, свернув за угол кинотеатра, раскрыл руку. На ладони лежала металлическая чайка, держащая в клюве табличку с именем Галя. Такие брошки продавались в Ялте на каждом шагу. Я стал судорожно размышлять о том, что мне делать с этим подарком, в каком месте его можно прицепить. Но женщина все расставила по своим местам. Когда я безуспешно пытался прикрепить маленькую чайку внутри кармана рубашки, появилась моя любовь и, приподняв пионерский галстук, показала мне приколотую под ним такую же чайку, но с табличкой, на которой было имя Боря. Она взяла меня за руку и, точно ребенка, потащила на полянку возле нашей школы. Всю дорогу до поляны я дико ругал себя за то, что не взял её руку ещё в кинозале, ведь это было так приятно. На полянке она ловко вырвалась и начала собирать первые весенние цветы. Это было 23 февраля, в день Красной армии. В этом году в Крыму была такая теплая весна, что мы были в легких белых рубашках. И когда я, как будто нечаянно, прикасался к плечу или спине девушки и ощущал через тонкую ткань тепло её тела, легкая дрожь пробегала по мне. С таким чувством я столкнулся впервые, и очень не хотелось, чтоб оно меня покинуло. Я пытался снова взять её руку, но у меня это не получалось. Всю ночь я не спал. Мне было понятно, что жениться нам никто не разрешит. На рассвете пришла хорошая идея: убежать…, но куда, я не мог придумать. Утром у меня с отцом был серьезный мужской разговор. Мне нужны были деньги на подарок. Какой, я и сам не знал. Папа посоветовал мне подарить цветы и, в лучшем случае, конфеты. Он протянул мне пять рублей, значительную по тем временам сумму, и отправился на работу. Я побежал к школьному приятелю Борису Фальштейну поделиться своими ощущениями и спросить совета о том, что мне делать дальше. Тезка был крупный мальчик и казался на много старше своих сверстников. Я считал, что он всё знает, тем более, что и рассуждал Боря безапелляционно. По дороге в школу у нас созрел план дальнейших действий. Кое-как отсидев на уроках, заглатывая дома то, что мама оставила на столе (это чтобы не было семейного скандала), мы с приятелем, купив десять маленьких букетиков фиалок, которые продавались в Ялте нанизанными на длинные веточки, отправились к воротам дома моей «дамы сердца». Двор дома был проходной и соединял две параллельные улицы. Первым в разведку пошел мой приятель и, вернувшись, сообщил, что всё в порядке: она стоит на балконе. Для завершения операции двинулись главные силы, то есть я с букетом цветов. Шел я очень медленно, видимо, подсознательно пытаясь как можно дальше отодвинуть главное событие. Но, поравнявшись с балконом «донны» Галины, обмер: рядом с ней стояла её подруга Маша. Окаменевшие ноги и отупевший мозг не могли принять решение, к каким воротам проходного двора ближе. Когда вернулось сознание, было уже поздно, я был обнаружен, и четыре девичьи руки махали мне в знак моего разоблачения. Галя исчезла в балконных дверях и через пол минуты оказалась рядом со мной. У меня закружилась голова, и я выронил один букетик. Моя любимая проворно его подняла. Не контролируя свои действия, как будто ими управлял кто-то другой, я бросил на землю ещё один букетик, который был подобран с такой же легкостью, как и первый. То же произошло с третьим, четвертым, пятым... Эта процедура продолжалась недолго. Когда все цветы оказались в руках моей избранницы, я, как бы освободившись от непомерного груза, выдохнул: - это тебе.