Страница 23 из 76
Но свалки на Воскресенской не оказалось. У многоколонного здания университета спокойно расшагивали полицейские. Пришли они сюда, очевидно, давно: и шапки, и воротники, и усы у них были белы от куржака, заиндевели даже рукоятки и ножны шашек.
Поодаль стояла толпа любопытных. Николай подошёл к ней, прислушался к разговору.
— Поймали, наверно, заговорщиков.
— А чего же не ведут их в полицию?
— Может, опять беспорядки? Наши студенты на это горазды. Помните, как бушевали они при Фирсове? Уж на что был строгий ректор, а не справился, солдаты усмиряли.
— Это в восемьдесят втором-то? Да, тогда казанцы прогремели на всю Россию, за ними поднялись и другие.
— Тогда Казань начала, а нынче — Москва. Газеты читали?
— Что газеты? Правду скажут? Там, наверно, бог знает что творится.
— Нет, тут бунта не будет. Уже скрутили, поди.
Люди высказывали свои предположения и догадки, но никто из них не решался подойти с вопросом к полицейским, а те, гордые и довольные, что оказались во всём своём величии на виду у этой толпы, не разгоняли её. Один из полицейских, небольшой, простенький, прохаживался отдельно от других, и было похоже, что его оттёрли, чтобы он, такой неказистый, не портил вида внушительной стражи. Николай решил, что с таким можно поговорить, и подошёл к нему.
— Скажите, что там происходит?
Полицейский снял варежку и сорвал с усов льдинку, свисавшую на губы.
— Сходка у них, — сказал он, и это прозвучало так, будто студенты заняты, а полиция их охраняет, чтоб никто не мог помешать им.
— И давно идёт сходка?
— Почти что с утра.
— Всё спокойно?
Полицейский опасливо глянул на своих сослуживцев. гордо расшагивающих у парадного входа, и встревожился.
— А ты почему не на уроках? — строго сказал он. — Из какой гимназии?
— У меня тут брат. — сказал Николай. — Беспокоюсь.
— Шагай, шагай отсюда!
— Эй, публика! — крикнул один у крыльца. — Расходись! Чего здесь не видали?
Толпа начала растекаться, и Николай ушёл. Сворачивая на поперечную улицу, он оглянулся, посмотрел на здание университета — оно выглядело удивительно мирно, белое, многоколонное.
Потом, через три дня, когда кружок гимназистов собрался ночью в потайной комнате и студент Васильев, брат знаменитого казанского профессора, рассказывал о сходке в университете, Николай, сидя на корточках в углу, в чёрной темноте, всё ещё видел белое мирное здание и никак не мог представить, что как раз в то время, когда он, оглянувшись, смотрел на него, там, внутри, в актовом зале, бушевала буря, а по соседству, во дворе полицейской части, стоял батальон солдат, готовый в любую минуту броситься, к университету. Оказывается, военная сила была сдержана ректором Кремлёвым, который, взяв у студентов петицию, протестующую против жестокого университетского устава и нелепых общественных порядков, не взорвался, не обрушился с гневом на своих питомцев, самовольно занявших актовый зал, не вызвал на них приготовленный батальон, а вступил о ними в переговоры и с помощью лучших профессоров, уважаемых передовой молодёжью, успокоил бушующую сходку, а потом, ослабевший, утомлённый трёхчасовой словесной битвой, спустился вниз и попросил полицию не трогать студентов, и те разошлись, оставив начальству сотню входных билетов — сотню отказов посещать этот кощунственный храм, где вместо преклонения перед наукой надо поклоняться административному режиму — смерти всякой пауки.
Ректор Кремлёв не допустил ареста студентов в университете, дал им разойтись по квартирам, но инспектор Потапов, получивший на сходке оплеуху и, однако, не растерявшийся, успел переписать бунтарей и вечером подал списки попечителю учебного округа, а тот — полиции, которая тут же приступила к делу и за ночь переловила всех, кого Потапов отметил в своих проскрипциях тремя крестиками.
— Расскажите о вашей схватке с братом, — сказал Николай, глядя в то место темноты, где сидел невидимый Васильев.
— Схватки, собственно, и не было. Вы же знаете, что брат не реакционер. Он на стороне студентов. Но поступить так, как профессор Преображенский, у братца, конечно, не хватило духу. Тот прямо в актовом зале заявил, что уходит из университета, а этот не хотел распалять студентов, боялся, что нас изобьют, как в Москве. Помогал ректору успокаивать.
А когда он сказал, что в Петербургском университете всё тихо и мирно, я перебил его. Поспорили.
— Сколько же исключено? — спросил кто-то.
— Исключение и аресты продолжаются. Первый список — тридцать девять человек. Это головка.
Васильев ещё долго рассказывал о сходке в университете, и гимназисты, каждый из которых что-то слышал об этом событии, теперь узнали подробности.
— Расходиться по одному, — сказал Николай. — Будьте осторожны. Всюду шныряют полицейские и солдаты.
Все постепенно разошлись, и Николай оказался наедине с Васильевым, и это грустно напомнило другую ночь, когда вот в такой же тёмной комнате он остался с Мотовиловым.
— Ну, о чём вы думаете? — сказал Васильев.
— Понимаете, жалею, что пошёл не в ту сторону.
— Раскаиваетесь? Страшновато?
— Нет, я не об этом. Пошёл ведь тогда с Воскресенской в ветеринарный институт. Надо бы прямо по Университетской, а я решил дать круг и на Вознесенской столкнулся с наставником. И он увёл меня в гимназию. Так и не удалось встретиться с Мотовиловым. В котором часу он появился в университете?
— Кажется, в третьем. Он хотел привести ветеринаров пораньше, да задержался в институте. Пока они там вручили директору петицию, пока объяснялись с ним, пока возились у нашего входа с полицией, сходка уже приутихла. Но всё-таки они подкрепили нас. Кстати, Кремлёв сам попросил впустить их в зал.
— И я бы, возможно, как-нибудь проскользнул с ними, а меня в это время пилил директор. И чего тратил силы? Уже знал, что попечитель предложил исключить, и всё-таки ещё пилил.
— Напутствовал.
— А вы с братом-то не ссорьтесь. Пользуемся его библиотекой. Возьмёт да и откажет.
— Пет, мы не ссоримся. Дома он тоже бунтарь. Ненавидит русскую деспотию. Но ведь профессор. Боится потерять кафедру. Что, двинемся?
Они ощупью выбрались в коридорчик, нашарили в конце его дверь и постучали хозяину.
— Уходим, закрывайтесь.
Николай приоткрыл калитку и глянул на улицу, белую, лунную, пустынную.
— Никого, — сказал он.
Они пожали друг другу руки и быстро пошли в разные стороны.
Окраина была совсем безлюдна и тиха. Собаки, заслышав взвизги шагов, просыпались, тявкали два-три раза, а не выскакивали из-под ворот на мороз, лежали, наверно, в своих конурах, свернувшись клубком.
Ближе к центру стали попадаться будочники, но и они, съёжившись, втянувшись в воротники, не хотели окликать и останавливать, хотя полуночник в гимназической шинели, конечно, вызывал у них подозрение.
Николай пересёк весь город, спустился под горку к церкви Евдокии, свернул влево, на Засыпкину, и тут столкнулся с отделением солдат, которое двигалось со стороны тюремного замка. Солдаты шагали вразнобой и прошли мимо, не обратив на него внимания.
Во дворе у хозяев светились щели двух окоп, Александра Семёновна, ясно, ждала квартиранта, и было жалко оставлять её ещё несколько минут в тревоге, но Николай всё-таки пошёл дальше.
Улица кончилась у белой горки, на которой высились древние, печальные в лунном свете банши и стены Кремля. Внизу стояла тюрьма. Сотни раз приходилось ходить мимо этого арестантского замка, и всегда тут охватывала тоска, но никогда ещё не щемило так больно, как сейчас.
Николай, чтобы не нарваться на часового, не стал подходить близко к тюрьме. Стоял поодаль и смотрел на серое здание с маленькими окнами. Там, за стенами, не видя лунной ночи, сидел Николай Мотовилов, лучший друг, недавний, по такой родной и близкий. Сидел и Дмитрии Матвеев, чудный товарищ, Анин трогательный поклонник, вполне оправдавший её рекомендацию. Сидел неистощимый выдумщик Гурий Плотнев, связной и типограф многих и разных кружков. пролаза, знающий всё население города, от босяка до начальника жандармского управления Гангардта. Сидел романтик Евгений Чириков, поэт мятежного волжского студенчества, трибун, не приставший ни к одному кружку и приветствующий всякую оппозицию. Сидел Владимир Ульянов, самый молодой из арестованных студентов. Так и не удалось с ним познакомиться. Говорят, это деловой юноша. Только поступил в университет и уже вошёл в серьёзный кружок, стал депутатом Симбирско-Самарского землячества, готовил вместе со студентами старших курсов сходку. На сходке, рассказывают, вёл себя блестяще: не суетился, не кричал исступлённо, как другие, не бросался с кулаками на педелей и инспектора, но и не прятался за спины, а смело наступал на начальство и одним из первых выложил входной университетский билет. Досадно, что не пришлось с ним встретиться. Но ничего, ещё всё впереди. Жизнь сведёт.