Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

Хоронили Кирова со всеми воинскими почестями — как воина, погибшего в бою. Везли до Московского вокзала на лафете артиллерийского орудия. Это было 107-миллиметровое орудие образца 1910 года, 1930-го года модернизации, которое состояло на вооружении 2-й ленинградской артиллерийской школы[12].

Захоронили Кирова в Кремлевской стене. Поминки были устроены в квартире Сталина в здании бывшего Сената.

На поминках было видно, что Сталину тяжело от того, что такое новое горе на него навалилось. На поминальном обеде он сказал речь. Говорил коротко, глухим голосом, не расправляя плеч, как бы сжавшись, ссутулившись, несколько раз заводил патефон с любимыми мелодиями Кирова.

У всех присутствующих было очень подавленное настроение. И вдруг как будто Сталин воспря­нул, поставив «Варяга» со словами: «Наверх, вы, товарищи, все по местам», а затем и «На сопках Маньчжурии» со словами: «Но верьте, ещё мы за вас отомстим». Потом Сталин сказал, что наш дорогой товарищ Киров был оптимистом, жизнерадостным человеком, если мы будем плакать, если мы будем распускать сопли (я хорошо помню именно это слово. — А. С.), то этим мы оскорбим память нашего дорогого друга. Горю — конец. Начинаем снова работать. В тяжелом труде будем с радостью продолжать наше общее дело. Это будет лучшей памятью дорогому товарищу Кирову. Дорогой товарищ Киров без страха шел на борьбу, он знал, что исход в борьбе может быть и таким лично для него, но он был уверен в нашей победе и без колебаний готов был отдать за это свою жизнь. Вытряхнем наше горе, подтвердим его уверенность в нашей победе.

В молчаливой паузе Сталин произнес слово «тризна», повторив его за словами песни «На сопках Маньчжурии»: «Справим кровавую тризну». Эта песня как одна из любимых Кировым тоже звучала на поминках.

Затем Сталин стал вспоминать эпизоды, связанные с Кировым. Среди них были и забавные. Напряжение обстановки несколько смягчилось, мрачность настроения тихонько шла на убыль. Сталин вспомнил, как они с Кировым подшучивали друг над другом. Дальше Сталин рассказал пару анекдотов. Они были очень по делу и к месту. Потом прочитал наизусть пару маленьких отрывков из Зощенко, Гоголя, Салтыкова-Щедрина. В этом он был таким мастером, что гости сначала с трудом сдерживали улыбки, а потом уже смеялись.

Таким образом, гнетущая атмосфера рассеялась. Сталин это делал необыкновенно корректно. Здесь не было никакого кощунства над поминаемым. И в то же время все ощутили, что жизнь не остановилась, она идет дальше. А ведь ему было труднее и тяжелее других, потому что он потерял ближайшего друга и бесценного помощника.

А потом, позднее, объяснил нам с Василием, что значит незнакомое нам слово «тризна» из песни «На сопках Маньчжурии».

Детдом

Как-то за обедом Елена Юрьевна обратилась ко мне: «А Вы знаете, что мама Артёма, Елизаве­та Львовна, и жена Сталина, Надежда Сергеевна, были содиректорами детского дома для детей членов правительства? Там и Артём с Василием воспитывались. Вместе с ними там воспитывались настоящие бездомные дети. У нас есть фото­графии. Думаю, об этом тоже нужно рассказать». Елена Юрьевна принесла фотографии, показыва­ла их с комментариями: «Вот это — Артём, это — Вася Сталин, это Тима Фрунзе, вот Таня Фрунзе, вот Женя Курский». На фотографиях милейшие карапузы лет четырех-пяти. Вот они что-то масте­рят перед поддоном с глиной, очевидно. Мордахи ещё более умилительны сосредоточенными выра­жениями: словно детей оторвали от важного дела (да так оно и есть!), попросив посмотреть в каме­ру, и они недовольно глядят, чтобы через мгнове­ние вновь заняться своим важным и нужным де­лом — лепкой куличиков.

А вот те же персоны, тоже очень серьёзные, выстроились для фотографирования. Нарядились по случаю кто как мог: на Артёме буденовка, подарок Михаила Фрунзе, какой-то мальчик в металлической каске, напоминающей пожар­ную. Вася в своей шапке похож на пасечника. Не поймёшь, кто сын или дочь члена советского правительства, а кто бывший беспризорный: все оди­наково одеты, у всех короткие стрижки.

Е. Г.: Что это был за детский дом, и чем была вызвана необходимость его создания?

А. С.: В марте 1918 года советское правительство, как известно, переехало из Петрограда в Москву. На новом месте правительство нужно было обустроить: народу много, у всех дети. Первоначально людей расселили по гостиницам «Нацио­налы), «Метрополь», в доходный дом на улице Грановского (сейчас Романов переулок), а затем потихонечку начали обустраивать и Кремль. О детях надо было заботиться, а времени у родителей не хватало катастрофически: невозможно было уделять достаточное внимание семьям. Были дети и погибших руководителей партии, и здравствующих, которые работали день и ночь: не «от и до», а до тех пор, когда все будет сделано. А посколь­ку всего никогда не переделать, только-только успевали забежать в столовую перекусить там же, в Кремле.

И решено было для детей руководителей стра­ны организовать детский дом. По этому поводу есть решение секретаря президиума ВЦИК Енукидзе, подлинный документ хранится у нас: создать детский дом, соучредителями назначить Надежду Сергеевну Аллилуеву и Елизавету Львовну Сергееву, мою маму. Под этот детский дом передали особняк Рябушинского, где в то время какое-то учреждение находилось. Учреждение переехало, здание передали детям. Дети были от двух с половиной лет до школьного возраста, шести-семи лет.

Решили так: чтобы не растить детскую элиту, взять 25 детей руководителей партии — живых или погибших — и 25 детей-беспризорников. Прямо из асфальтовых котлов их достали, приве­ли, раздели, одежду сожгли, детей помыли. Тогда асфальт разогревали в котлах, которые долго со­храняли тепло, и беспризорники туда залезали и грелись. Одели их в ту смену белья и одежды, что была у детей, имеющих родителей.

В детдоме воспитывался Василий Сталин, сын наркома юстиции Курского Женя, дети Цюрупы, в гости приходил сын Свердлова Андрей. Детей я многих помню по именам, а кто чей сын-дочь, нам, детям, было неважно.

Е. Г.: Как воспитывали, чему учили детей в этом детдоме?

А. С.: Воспитывали нас там весьма идеологизированно: богатство — это плохо, бедность — не порок. Кто не работает — это плохо, кто работает — это хорошо. Есть у человека дом — это хорошо, но у многих дома нет, и нужно всегда делиться тем, что у тебя есть, с тем, у кого нет. И у кого есть дом, на воскресенье мог идти к семье, но на­до с собой взять того, у кого дома нет.

Нам читали много книг, учили буквы разби­рать. Мы любили рисовать и охотно это делали: на 8 марта всем мамам готовили рисунки. В пе­сочнице что-то лепили. Давали нам кусочки, от­колотые от дров, и мы из них пытались поделки мастерить. Как-то мы сделали из пустых ящи­ков пароход, который потом подарили другому детскому дому: повезли, ужасно гордые, что мы дарим пароход, вручили. Нам прививали лю­бовь к труду: самое большое поощрение — если тебе доверяли более сложное дело, больший труд.

Воспитывали любовь к родителям и старшим. Тех, у кого не было родителей, обязательно бра­ли к себе те, у кого они были, и к этим родителям шли с подарками: рисунком, поделкой. Вырезали кораблик из коры, например. Мы очень любили делать корабли из дерева, коры. Втыкали какую- то мачту, радовались.

Так мы жили с осени 1923 до весны 1927 года. Весной 1927 года наш детдом закрыли. Воспитанни­ки выросли, пошли в школы, сирот распределили по другим домам и интернатам, Тимура и Таню Фрунзе взял к себе Ворошилов.

Об этом детском доме у всех его воспитанни­ков остались самые лучшие воспоминания. Там воспитание было хорошее, весьма патриотичное.

Приведу пример. Нам делали прививки, уко­лы, ставил их доктор по фамилии Натансон. Естественно, мы страшно не любили эти процедуры, прятались от них и решили: когда мы вырастем — убьем Натансона. Очевидно, наши коварные планы стали известны, и, испугавшись таких угроз или решив, что это не тот метод, который тут необходим, сменили доктора. Новый доктор ничего не говорил, но нам было объявлено, что те­перь всем подряд уколов делать не будут, а лишь тем, кто пойдет в армию. Красноармейцу нужны прививки, а остальным делать не будут. И тут по­неслись все наперегонки, девочки и мальчики, на укол с криками: «И мне укол! И мне укол!» — «А зачем тебе укол? » — спрашивают. — «А я хочу в армию, быть красноармейцем!»

12

Бывшего Михайловского императорского артиллерийского училища, старейшего в России, которое было преобразовано в 1918 году во 2-ю Петроградскую артиллерийскую школу (в 1937 году — во 2-е Ленинградское артиллерийское училище; теперь это Коломенское Высшее артиллерийское училище).