Страница 25 из 32
Над морем пронесся возглас:
— Корабль!
Корнев никакого корабля не видел, но сказал Васе:
— Нас спасают…
Эскадренный миноносец, совершая противолодочный зигзаг, приближался к месту гибели транспорта. На волнах раскачивались две шлюпки. Неподалеку шлепнулся спасательный круг. Поймав его, Корнев попытался надеть круг на товарища, но Мухин мертвой хваткой держался за дерево, и оторвать его оказалось невозможным. Тогда Корнев накинул круг на себя и, продолжая придерживать Васину голову, поплыл к ближайшей шлюпке, с которой и заметили его.
Корнев помнит, как поднимали сначала Мухина, потом его, как он выронил баян и пытался прыгнуть в море, но чьи-то сильные руки крепко держали его, он слышал английский говор, затем все вокруг померкло, он потерял сознание. Очнулся в незнакомой обстановке: лежал он на нижней койке в маленькой каюте, освещенной слабой электрической лампочкой, переборки были сплошь завешены рисунками и вырезками из журналов. Но, пожалуй, больше всего поразился, увидев на тумбочке крышку Васиного баяна. Корнев протянул руку, чтобы взять ее, но в это время корабль сильно накренило, с верхней койки раздался голос:
— Как себя чувствуешь, Саша? — На Корнева глядел знакомый матрос.
— Мухин жив?
Матрос спрыгнул и, присев на койку Корнева, сказал:
— Умер Вася. Вот, — матрос указал на крышку баяна, — английский морячок принес. Извинялся, что остальное спасти не удалось, размокло и утонуло.
— Где Вася?
— Там лежит, — матрос показал на дверь. — Англичане хотели его спустить в море, но мы запротестовали. Ждали, когда ты проснешься.
Оба вышли на палубу. Волны яростно хлестали о борт корабля. На флагштоке трепетал на ветру приспущенный флаг. Прикрытый брезентом Мухин лежал на торпедном аппарате. Корнев отодвинул покрывало, увидел обгорелое лицо друга. «Из всех походов, как бы они ни были трудны и опасны, мы возвращались в родную базу невредимыми, с победой». Корнев плакал. А вокруг шумело море, и над его седыми волнами кричали чайки.
…Пока главстаршина Корнев вспоминал печальную повесть о друге, «противник» действовал. Дважды сигнальщики докладывали Сатникову о появлении самолетов-разведчиков. С мостика было видно, как катера-охотники пропахивали море, сбрасывали боекомплекты глубинных бомб.
Офицеры и матросы наблюдали за работой катерников. Все были довольны, что перехитрили «врага», а Федор Чуркин сострил:
— Всех китов переполошат.
Но радоваться было рано. Бдительные сигнальщики заметили появление «неприятельских» миноносцев. Под прикрытием авиации они, как видно, намеревались совершить прорыв к нашей базе.
И опять лодка скрылась под водой.
В носовом отсеке, куда пришел я вместе с Корневым, было очень тихо.
— Торпедная атака!
Корнев, чуть подавшись вперед, держался за маховичок, ждал исполнительного приказа…
— А что же было дальше? — спросил я Корнева, когда мы возвращались в базу.
— Вернулись мы из Англии и стали готовиться к походу. Лодка у нас была новая. Перед выходом в море к нам пришел адмирал Колышкин. У него мы с Васей начали службу. Адмирал посмотрел на меня и говорит: «Хорошего человека потеряли мы с вами, товарищ Корнев. Очень хорошего. Отличный торпедист был. Любил я его. Лучшая ему память — беспощадно бить врага».
Последний раз сходили мы в боевой поход и, как я уже говорил, потопили два транспорта и один танкер. На этом и закончили войну. Подал я рапорт на сверхсрочную — решил стать торпедистом, чтобы заменить Васю Мухина. Пришел к адмиралу и говорю: «Хочу стать торпедистом». Адмирал внимательно посмотрел на меня: «Это была специальность вашего друга… Ну что ж, я согласен». А акустика себе на смену я подготовил отличного.
Вот и все. Теперь обучаю вот их, — Корнев показал на стоявших у аппаратов молодых матросов. — Учу их мухинским торпедным ударам…
Показались очертания знакомого города. Сатников вскинул к глазам бинокль и быстро опустил его.
— Поднят сигнал: флагман удовлетворен нашим походом.
На обветренном лице командира — улыбка.
— Во время войны вам бы полагалось два жареных поросенка за «потопленные» корабли, — заметил я.
— Воевать-то мне не пришлось, — ответил капитан-лейтенант. — Годами не вышел.
Началась швартовка. Трудно маневрировать среди множества боевых кораблей. Однако Сатников, мастерски управляя подводным крейсером, красиво, с ходу, поставил его на свое место, почти впритирку между двумя «близнецами» — большими подводными лодками.
Пятьдесят первое поощрение
Вскоре после всплытия подводной лодки Николай Лукич Назарченко сменился с вахты. Мичман поднялся на мостик покурить, подышать свежим воздухом. Кончался день, теплый, безветренный. Вокруг до самого горизонта блестела вода. Далеко-далеко еле заметно виднелся дымок проходившего парохода да в недоступной для взора небесной выси гудел реактивный самолет. Неистово кричали чайки, неизменные спутники мореплавателей. Они садились близ самого борта корабля, ожидая, когда добрый кок выплеснет в море остатки недоеденной пищи.
вспомнил Назарченко старые стихи и глянул на сигнальщика старшего матроса Владимира Гульцева. Тот стоял и внимательно следил за морем. «Вряд ли знает Гульцев, что чайки — враги подводников, — подумал мичман. — Сколько неприятностей доставляли они во время войны!»
Однажды подводная лодка, на которой служил Назарченко, едва не погибла из-за этих птиц. Вот так же, как сейчас, шла она, «конвоируемая» сотнями чаек. Вдруг на горизонте показались вражеские катера. Они мчались с огромной скоростью. Командир приказал срочно погружаться. А чайки как ни в чем не бывало продолжали следовать за кораблем по курсу. По ним и определили фашистские катерники место лодки… Долго грохотали глубинные бомбы. Казалось, от них невозможно было спастись. Наконец гитлеровцы прекратили преследование. Подводники с облегчением вздохнули. Командир поднял перископ и снова увидел чаек, а через некоторое время появились и фашисты. И так продолжалось в течение целого дня…
Гульцев доложил командиру о появившемся справа самолете. «Молодец! — подумал мичман. — В годы войны был мальчишкой, а сейчас вон какой проворный сигнальщик!»
Хорошо стоит на горизонтальных рулях и одногодок Гульцева, старший матрос Евгений Лежнин. Он уже вполне заменяет Назарченко. Когда Лежнин на вахте, командир спокоен. Хорошие ребята приходят на флот.
Но вдруг Назарченко помрачнел, его доброе, приветливое лицо стало сердитым.
— Старший матрос Гульцев, что видите в море? — строго спросил мичман сигнальщика.
— Бревно, товарищ мичман.
— Почему не докладываете?
— Ведь и так видно, что бревно.
— Доложите вахтенному офицеру.
На волне перекатывалось обыкновенное бревно, почерневшее от долгого плавания. «Сколько раз говорилось о том, что сигнальщик должен быть внимательным!.. Сегодня же еще раз проведу беседу с молодыми матросами», — решает Назарченко.
Немало поучительных историй мог бы вспомнить бывалый моряк, прослуживший на флоте почти двадцать лет. Он мог бы рассказать, к примеру, о том, как однажды в годы войны из-за того, что не был вовремя убран перископ, едва не погибла лодка со всем экипажем: перископ был замечен вражескими катерами, и десятки бомб обрушились на подводников.
Глубина в том месте оказалась незначительной. От взрывов бомб погас свет, в носовой отсек стала поступать вода, вышло из строя рулевое управление…
Немецкие катера ушли, а поврежденная лодка осталась лежать на дне моря. Однако экипаж не собирался погибать. Отремонтировали корабль. Ночью всплыли и дошли до базы. А через некоторое время потопили вражеский транспорт. На горизонтальных рулях стоял тогда старшина 1-й статьи Назарченко.