Свет маяка

— Ассуари.

— Лассуари? — переспросил мичман.

— Вот-вот, Лассуари, — уже твердо повторил матрос. — Товарищ Вдовин так и сказал: рабочему катеру «308» принять ящики с боезапасом и пулеметы и перебросить на этот… на Лассуари для десантников, мол…

Мичман молчал в раздумье.

— Если вы сомневаетесь, что не продукты на этот раз везти, — опять заговорил Кочетов, — так это потому, что все другие катера в разгоне.

— Где боезапас? — живо перебил мичман, видимо, задетый объяснением Кочетова.

Минут через двадцать ящики, пулеметы и автоматы были погружены. Расчихался мотор, и причал снова окутался дымом.

— Ну зачадили… — махнул рукой Кочетов, выбрался на стенку и медленно побрел к командному пункту. «Сегодня же у Вдовина попрошусь в морскую пехоту, — решил он. — Тогда узнает этот Демин, что и я не лыком шит. Подумаешь, чистюля: „Наследил“».

День был жаркий. Легкие волны ласково набегали на песок, матово поблескивавший под яркими лучами солнца. Совсем еще недавно сюда приезжали ленинградцы целыми семьями в воскресные дни на отдых. Бронзовые стволы сосен, словно стройные мачты, вздымались к светлому небу, и весь берег, круто возвышавшийся над водой, казался огромным кораблем, вышедшим в дальнее плавание.

Тимофей Кочетов шел не спеша, наслаждаясь непривычной для последних дней тишиной, и на его добродушном лице расплылась блаженная улыбка. «Вроде и войны нет», — думал рассыльный.

Неожиданно за лесом послышались сухие выстрелы. Матрос помрачнел и прибавил шагу. Но вдруг остановился, круто повернулся и, побледнев, со всех ног кинулся обратно к причалу.

Причал был пуст. Лишь слева по-прежнему высовывалась из воды почерневшая, исковерканная труба. На горизонте виднелся дымок знакомого катера.

— Э-гей! — закричал почти плача Тимофей Кочетов.

— Чего орешь? — послышалось в ответ с соседнего причала. — Врагов перепугаешь, штабист. Глоткой воевать надумал.

Матросы, возившиеся у зенитного орудия, пересмеиваясь, наблюдали за странным поведением рассыльного. Кочетов несколько секунд метался по причалу, странно взмахивал руками, словно вспугнутая птица, потом стремительно побежал к лесу.

Запыхавшись, хлюпая вздернутым носом, он влетел в землянку, чуть не сбив с ног часового, и, с трудом переводя дыхание, просипел:

— Где командир?

Худощавый телефонист спросил:

— А что, случилось что-нибудь?

— Где командир? — дрожащим голосом переспросил Кочетов.

— Все на НП-три ушли. Через полчаса вернется. Может быть, вызвать?

Телефонист потянулся к аппарату, но, когда оглянулся, в землянке уже никого не было.

Мичман Павел Огнев после ухода Кочетова некоторое время молчал и, прищурившись, вглядывался в спокойную гладь залива. Потом вызвал наверх моториста.

Смущенный Демин, ожидая разноса за свое очередное нападение на посыльного штаба отряда матроса Кочетова, быстро поднялся на палубу, на ходу вытирая ветошью вымазанные руки, и по всем правилам подошел к командиру.

Огнев задал совершенно неожиданный вопрос:

— Старшина, на мотор положиться можно? Не подведет?

— Товарищ мичман, он хотя и пыхтит и дыму дюже много, но не подведет, — с укоризной в голосе ответил Демин. — Не в таких походах бывали… А до этого Лассуари рукой подать.

Огнев прищурил левый глаз. Экипаж катера уже привык к тому, что, раз командир щурится, значит, он в чем-то сомневается, и Демин поспешил еще раз подтвердить:

— Головой ручаюсь, не сдаст. К своему сроку доставим груз. Ух, и дадут же жару фашистам наши десантники!

— Добре, — задумчиво сказал мичман. — Готовьтесь, сейчас выходим.

— Есть! — крикнул Демин, про себя подумал: «И сомневаться не стоило, командир».

— Товарищи, на минутку ко мне, — позвал Огнев моряков.

Первым подбежал заместитель Демина матрос Асхат Абдулаев, подвижной, с вечно улыбающимися блестящими глазами. Подошел помощник командира старший матрос Алексей Коровин — высокий, узкоплечий юноша, с вытянутым лицом, на котором светились большие синие глаза. И наконец, тяжело ступая чуть вывернутыми внутрь ступнями, подошел и второй помощник, старший матрос Павел Мохов, приземистый, похожий на боксера, с упрямо втянутой в широкие плечи круглой бритой головой. Немногочисленная команда катера была налицо.

— Нам приказано, — громко сказал мичман, — доставить боезапас и оружие на Лассуари для наших десантников. Придется идти под самым носом у врага, поэтому на всякий случай два пулемета из тех, что сейчас погрузили, привести в боевую готовность, К носовому встать Абдулаеву, к кормовому — Мохову. Товарищу Коровину подготовить десятка два гранат, находиться возле меня, в случае надобности встать к рулю. Демину смотреть за мотором в оба. Всем следить за воздухом и за морем. Понятно, товарищи?

Все было понятно, но все-таки матросы чувствовали какую-то недоговоренность в словах командира. Когда катер взял курс на архипелаг, каждый из них изредка вопросительно поглядывал на мичмана.

Огнев спокойно стоял за штурвалом, но был по-прежнему задумчив и слегка щурился.

Матросы знали, что достичь Лассуари, который находился на другой стороне шхерного района среди многочисленных островков, чрезвычайно похожих друг на друга как своими названиями, так и очертаниями, к тому же частично занятых врагом, — задача нелегкая, но все понимали, что не это смущало командира, который знал шхеры как свои пять пальцев. Он, конечно, сумеет провести катер к острову. Очевидно, была какая-то другая причина задумчивости мичмана.

Причина в самом деле была другая.

Огневу было известно, что еще совсем недавно Лассуари находился в руках противника, который держал там маленький гарнизон охраны. А когда остров успели занять наши, он почему-то не знал. «Впрочем, эти острова то и дело переходят из рук в руки», — успокаивал себя мичман. И все же он решил действовать крайне осторожно и провести катер обходным путем.

Вдали показался скалистый, покрытый мелкорослым сосняком островок. По маленькой бухточке, укрытой от морских волн и прибоя двумя высокими скалами, Огнев сразу узнал его.

— Наблюдать за островом, — приказал он, поднимая бинокль к глазам.

«Черт возьми, уж не напутал ли Кочетов чего-ни-будь?» — внезапно мелькнула мысль у мичмана.

— Вижу людей! — крикнул с кормы Павел Мохов. — Вон правее кургузой сосны…

Движение на Лассуари заметил и мичман. Он напрягал зрение, силясь разглядеть форму, в которую были одеты люди на острове. Вдруг он опустил бинокль.

Кочетов нагнал старшего лейтенанта Вдовина, шедшего вместе со штурманом в лесу. Он пробежал кустами и вырос перед ними на дороге как из-под земли. По растерянному лицу Кочетова офицер понял, что случилось нечто серьезное, а по испуганно смотревшим глазам и по капелькам пота, дрожавшим на веснушчатом носу, сразу угадал и виновника случившегося.

— Что натворили? — спросил он.

— Разрешите доложить, товарищ старший лейтенант?.. Ваше приказание выполнено.

— Хорошо. Еще что?

— Разрешите… — Кочетов заколебался и, сбившись с уставного тона, быстро залепетал: — Товарищ старший лейтенант, я, кажется, беду наделал… Я всю дорогу твердил… Я уж и тогда опасался, да он… Как вы назвали этот проклятый остров?

— Глассуари, — ответил командир.

— А я сказал Лассуари… Я бы вспомнил, да мичман Огнев сам так повторил… Я потом воротился, но они уже ушли…

— Послал «триста восьмой» на Лассуари? — старший лейтенант схватил Кочетова за плечи. — Да понимаете ли вы, что наделали?! Там же фашисты!..

— Фашисты? — безнадежно пролепетал Кочетов, и его выгоревшие брови страдальчески задергались. — Товарищ старший лейтенант, я не знал… Я думал, что не туда, но я не знал, что я…

— Перестаньте его трясти, Николай Иванович, — сказал штурман. — Может быть, все обойдется, — неуверенно продолжал он. — Мичман Огнев повернет…

— Только не Огнев, — быстро отозвался старший лейтенант, отвернувшись от Кочетова. — Под арест! — бросил ему через плечо.