Дорогой героя

Несмотря на невероятно тяжелые условия жизни на оккупированной территории, эта мужественная женщина сумела сохранить детей. Вскоре после освобождения нашими войсками родной шахты, осенью 1943 года, Татьяна Федоровна вернулась с детьми домой. Работала ламповой, откатчицей, помогала восстанавливать шахту. Вскоре удалось разыскать адрес воинской части, в которой служил муж.

Крепкими, неразрывными узами связана жизнь этих двух людей, проверена нелегкими испытаниями. И они шли всегда рядом, к одной цели…

Иван Иванович подошел к выключателю и зажег свет. Но тотчас же снова погасил его: свет падал в окно комнаты, где спали дети.

Татьяна Федоровна задернула штору.

Иван Иванович сел за стол, принялся набрасывать какой-то эскиз, рассказывал жене свой замысел. Он еще сам не очень хорошо во всем разобрался, и теперь, посвящая в дела жену, уточнял и для себя смутные, неотстоявшиеся мысли.

Как-то главный инженер треста Уманский напомнил ему о «криворожских колпачках», которые применяются на рудниках для отпала руды. Двухметровые шпуры — два метра отпала. Применение этого метода увеличило бы шаг проходчиков откаточного штрека чуть ли ни в два раза. Но как расположить шпуры, чтобы при взрыве не особенно потревожить извечный покой близлежащих пород и направить всю его мощную ударную силу в одном направлении? Об этом, конечно, следует посоветоваться с запальщиками. Породу надо убирать не лопатами, а перегружателем, который Бридько видел на соседней шахте. Это облегчает труд горняков и убыстряет процесс работы. Можно, наконец, настлать два пути: один — для лавы, другой — для штрека. И чуть поодаль, за лавой, установить стрелку — выход на основную магистраль откатки…

— Верно, Таня?

— Раз ты говоришь, значит правильно. Ложись спать. Петухи уже поют…

Перед рассветом стало темней и прохладней. Бридько поднялся из-за стола, на котором лежали подсчеты, наметки нового графика скоростной проходки откаточного штрека, и направился к телефону. Все равно теперь он не уснет до смены, а хочется знать, как идут дела на участке, сколько выдали угля на-гора…

Доверие и контроль

Если бы у Ивана Ивановича спросили, — какое время суток ему больше всего нравится, он не задумываясь, назвал бы утро, весеннее утро, с его росной прохладой, запахами разнотравья, цветов и прозрачной золотисто-розовой полоской на далеком чистом горизонте; утро в рабочем поселке, когда отчетливо слышится каждый шаг, бодрые голоса людей, идущих на шахту, и в воздухе струится по-особенному ароматный дымок от папирос.

Бридько ходил на наряд и возвращался домой почти всегда одной и той же дорогой: через пустырь, большой поселковый сквер и улицу Ленина, в последнее время превратившуюся в сплошной цветник. Здесь не было проезжей дороги. По обеим сторонам улицы тянулись асфальтированные тротуары, скрываясь в густой тени серебристых тополей и акаций.

Все здесь в цветах и зелени. А ведь природа в этих местах никогда не была милостива к людям. Жестокие восточные ветры выдували почву, несли по голой, опаленной зноем степи тучи пыли. Сколько понадобилось усилий, чтобы на пустом месте вырастить такое количество деревьев, кустарников, цветов!..

На улице Ленина Иван Иванович всегда встречается с садовником Котелевским. Он долгие годы проработал в шахте коногоном, уборщиком породы, забойщиком. Цветоводством стал заниматься, когда ушел на пенсию. Здесь, на шахте, эта профессия ценится так же высоко, как и труд горняка.

Это он, неутомимый цветовод, развел в поселковом парке, в скверах, на шахтном дворе несметное количество левкоев, гвоздик, резеды, калачиков и ромашек — целый огромный мир радужных живых красок и ароматных запахов. И на шахте ни один праздник, ни одна свадьба не обходятся без цветов.

Осторожно шагая между цветными грядками, садовник пошел навстречу Бридько, вытирая запачканные черноземом руки.

— Погляди, как шагает и на часики все поглядывает, — указал он глазами на паренька, торопливо идущего по тротуару. — Видать, новенький еще, не знает тебя, Иван Иванович, а то бы сразу смекитил: раз Бридько здесь, значит, спешить некуда, до смены, факт, остается кругленьких полчаса.

Оба улыбнулись.

Котелевский сорвал только что расцветшую яркую резеду и преподнес ее Бридько. Тот молча принял подарок.

Бридько часто приходил на шахту с цветами, и уборщица, пожилая женщина, уже привыкла к этому и всегда ставила ему на подоконник стеклянную банку с водой.

Когда Иван Иванович подходил к шахте, кто-то негромко окликнул его. Он придержал шаг, обернулся. К нему приближался Сергей Полова. Иван Иванович давно не видел его и уже забыл о неприятном инциденте.

— Полова?.. — не то удивился, не то обрадовался Бридько. — Ты где же это пропадаешь?

Парень смутился, опустил взгляд и стал ковырять и приглаживать влажную от утренней росы землю носком сапога.

— Как вам сказать, Иван Иванович, — начал он нерешительно, — ушел я тогда от вас, а теперь жалею.

«Ах, вот оно что…» — Бридько вспомнил сцену в нарядной, сердитые лица шахтеров и чей-то гневный голос: «Дезертиры!».

Полова осмелел и поднял глаза:

— Примите к себе на участок, век буду благодарить, Иван Иванович.

Бридько помолчал. Из головы не выходило слово «дезертиры». Он едва сдержал себя, чтобы не наговорить парню резкостей.

— Нет, — наконец сказал он, — один я этот вопрос решать не волен. В бригаде тебе работать, пусть бригада и решает, как с тобой поступить. Приходи на наряд, там поговорим.

Бридько ушел, а Полова долго еще стоял потупившись.

Давая наряд горным мастерам и бригадирам, беседуя с шахтерами, Иван Иванович ждал, что вот-вот войдет Полова, а может быть, и Букреев. Он заранее знал, что горняки вряд ли поверят их раскаянию и могут даже грубо выпроводить. Интересно, хватит ли у Половы мужества признаться в своей вине перед товарищами?

Но Полова так и не пришел.

Когда в нарядную вошел горный мастер Пукалец, Бридько, выслушав его рапорт, рассказал о встрече с Половой:

— Просится, чтобы принял, а вижу — кривит душой, несерьезный парень.

— Заработки на участке стали завидные, вот и просится, — сказал мастер. — А в случае чего — опять в кусты… Знаем таких!

Зазвонил телефон. Бридько взял трубку. Пукалец видел, как менялось лицо начальника участка. Постепенно оно стало жестким, неприветливым. Ясно было, что ему сообщили какую-то неприятность.

— Случилось что-нибудь, Иван Иванович? — обеспокоенно спросил мастер, когда Бридько повесил трубку.

— Забери-ка ты свой рапорт назад. Я его не принимаю, — не отвечая на вопрос, сердито проговорил Бридько.

Из шахты звонили, что мастер Пукалец забыл или не успел очистить верхний куток лавы для разворота врубовой машины. Это задержало работу ремонтной смены.

— Выходит, взвалил часть своих дел на плечи других?

— Да ведь там дел этих самая малость, Иван Иванович. Ремонтники справятся. — Пукалец смущенно вертел в руках аккумуляторную лампу, то включая ее, то выключая.

— Не порти лампу. И забери свой рапорт. Доведи работу до конца, тогда отчитаешься.

— Ну ладно, пойду доделаю… — неохотно согласился Пукалец и собрался было идти.

Бридько порывисто поднялся из-за стола:

— Что значит «ну ладно»? — Чуть сощуренные глаза его сверкнули негодованием. — Я требую доделать работу не потому, что у меня такой характер: цикл требует уважения. Я не, имею права переложить даже малую частицу работы твоей смены на плечи другой.

Когда горный мастер ушел, Бридько долго сидел за столом задумавшись. Пукалец был хороший, исполнительный мастер. Как же случилось, что он допустил оплошность? По забывчивости? Все равно это не снимает с него вины. И Бридько в который раз сделал вывод, что нельзя ослаблять контроль за людьми.

Вторично Бридько принимал рапорт горного мастера непосредственно в лаве. Он сам осмотрел, правильно ли зачищен куток для врубовки, надежно ли закреплен.