Наперекор ветрам

Ничего не показывала участникам сборов 8-я отдельная бригада. Танкисты бригады тяжело переживали свалившуюся на них беду. Ведь они так гордились своим командиром — героем гражданской войны!

С новейшими боевыми средствами авиации и техникой противовоздушной обороны вместе с участниками сборов знакомились руководители Украины Косиор, Постышев, Петровский, Любченко. В Ржищеве всем показали еще одну новинку. Там на специально оборудованном полигоне танки двигались в атаку на «неприятельские» позиции, следуя вплотную за настоящим огневым валом. Огнем батарей мастерски управлял, не выходя из рамок заранее составленного графика, начальник артиллерии округа Николай Бобров.

На обратном пути командиры собрались в салоне парохода «Тарас Шевченко». Оживленный разговор о взаимодействии войск незаметно перескочил на больную тему: снова заговорили о Шмидте. В салоне находился и Якир. Все присутствующие полагали: уж кому-кому, а ему, депутату верховного органа власти, члену ЦК партии, вероятно, известна суть дела!

Первым с вопросом к командующему обратился Николай Криворучко. В салоне наступила гулкая тишина.

— Что я вам скажу? — закурив, после длительной паузы ответил Якир. — Пока ничего не известно. Неизвестно даже мне и Амелину. Факт, понятно, очень неприятный. Шмидта мы все знаем. Смешно было бы отрекаться. Возможно, что из присутствующих здесь больше всех знаю Шмидта я. Да вот еще червонные казаки Демичев, Григорьев. Ну еще Саблин. Я думаю, что Шмидт хотя и имел в прошлом колебания, но на подлость не способен. Москва разберется, потерпите. Правда свое возьмет. Вас же, товарищи, прошу помнить о главном. Как это поется в песне: «Не спи, казак, во тьме ночной, чеченец бродит за рекой». Там, за Одером и Рейном, бродит страшный враг. От звериных воплей фашистов съежилась вся Европа, в том числе, сдается, и наши союзнички на берегах Сены. А если съежимся мы, погибнет Европа, погибнет весь мир. Раньше Россия спасла цивилизацию от Батыя, теперь большевики спасут ее от Гитлера. Для нас основное — крепить политическую и боевую готовность, держать порох сухим.

Слова Якира внесли некоторое успокоение в растревоженные умы. Однако неопределенность осталась и продолжала тревожить сердца людей. Это понимал и командующий. В его памяти возник Вишневец, где возбужденный Гайдук так рьяно защищал своего друга Халупу, чуть не ставшего жертвой поспешного решения. Вспомнились и другие случаи нерушимости войскового товарищества, великой силы дружбы. Но там, на фррнте, все было ясно, а тут…

Якир направился в Москву. Твердо решил: если понадобится, пойдет к самому Сталину, хорошо знавшему Шмидта по царицынским боям. Но к Сталину идти не пришлось. Ежов с «красноречивыми» материалами в руках убедил Якира в виновности арестованного комдива. А раз есть вина, должна быть и расплата…

Конечно, история неприятная, ошеломляющая. Но думать надо о другом. Враг не спит, копит силы. Ответить на его угрозы и на его силу можно лишь одним — еще более мощной силой. Якир вновь окунулся в дела округа.

Все маховики, все шкивы, все шестеренки прекрасно налаженной машины, принимая на себя и передавая другим рабочим деталям усилия приводных ремней, вращались беспрестанно в четком ритме, не снижая раз взятых темпов.

11. Тяжелые дни

Вскоре ЧП повторилось. В августе 1936 года арестовали коменданта укрепрайона Юрия Саблина. Тот, кто брал в начале июля Шмидта, понял, что нельзя выхватывать из армии командира, не указав его вины. Саблина сразу же объявили «немецким шпионом».

В Харькове посадили заместителя командующего округом Семена Туровского, члена партии с 1912 года, политкаторжанина, героя гражданской войны, члена Военного совета при Наркоме, одного из авторов Полевого устава.

Еще больше взволновало Якира известие об аресте председателя Днепропетровского горсовета Николая Голубенко, активного участника Южного похода. Шутка ли, Голубенко, Туровский. Кто бы мог подумать?!

В августе же в Москве судили Зиновьева и Каменева. Во время процесса прокурор Вышинский сказал, и это повторили газеты: «Не бывший раньше на подозрении в партии комдив Шмидт должен был во время киевских маневров убить Наркома Ворошилова…»

Сообщение сделало свое дело. Кто после такого заключения генерального прокурора мог сомневаться в целесообразности ареста?!

Вскоре начальник кадров доложил командующему перечень лиц, намеченных к переброске во внутренние округа. Якир, обнаружив в списке фамилию своего тезки, спросил:

— Что это значит? За Гайдука ручаюсь головой.

— Я, товарищ командарм первого ранга, лишь исполнитель, — глухо проговорил кадровик. — В Наркомате считают, будто Гайдук часто встречался со Шмидтом. Когда я сказал: «У них полигон и танкодром общие», мне ответили: «Встречались они не только на работе, но и на охоте».

Если раньше Настя Рубан была частым гостем в семье Якира, то этим летом зашла лишь один раз. То было особенное лето. Страна бесшумно провожала в далекую Испанию своих мужественных волонтеров и с большой заботой принимала из-за моря детей Кастилии и Андалузии. Испания приковала к себе внимание миллионов советских людей. Но дома тоже назревали крупные события. Насте было не до визитов.

И все же однажды они — Настя с Якиром — встретились. Командующий войсками принимал жен военнослужащих — участниц многодневного конного пробега. Большой зал киевского Дома Красной Армии был переполнен. В числе гостей находилась и Настя.

За последние месяцы она сильно изменилась. В ней уже нелегко было узнать миловидную, бойкую, жизнерадостную участницу Южного похода. Особенность профессии, что бы там ни говорили, накладывает свой отпечаток на облик человека. Посуровело лицо Насти, у глаз появились тонкие лучики морщин, напряженным стал взгляд. И лишь когда ей случалось улыбаться, вновь оживала прежняя Настя. Изумительно сияли ее голубые глаза, сверкали белоснежные зубы.

Якир тоже выглядел далеко не так, как раньше. Какая-то строгость и суровость сковали его мужественное лицо. В те дни лица говорили больше, нежели слова!

Во время выступлений участниц пробега Настя написала Якиру записку, просила о встрече, но, вырвав листок из блокнота, скомкала его, спрятала в карман. Незадолго до конца приема вышла, закурила, стала прогуливаться под высокими осокорями Крепостного переулка.

Вскоре вышел на улицу и командующий. У подъезда стоял его голубой «бьюик». Настя, отшвырнув окурок, быстро направилась к Якиру. Они дружески поздоровались. Командующий пригласил свою воспитанницу в машину. Она отказалась:

— Если можете, товарищ командарм первого ранга, уделите мне пять — десять минут… Очень важно… Пройдемтесь…

— Слушаюсь, товарищ начальник! — Якир напряженно улыбнулся.

— Иона Эммануилович, — начала Настя дрогнувшим голосом. — Я нарушаю долг чекиста. Сообщаю вам служебную тайну. Иначе не могу. Я совсем потеряла голову. Да к тому же приступы мучают, зверски ноет старая рана… Я хочу вам сказать… Вы же знаете меня лучше, чем кто-либо другой…

— Что случилось?

— Случилось страшное. Одно из двух: или я стала дурной чекисткой, или же я получаю дурные распоряжения. За Шмидта ничего не могу сказать, а вот дело укрепраиона, в частности инженера Тулина, вела я. Для меня ясно: Тулина взяли правильно, Саблин же ни в чем не повинен. Ну, может, Москва там чего-нибудь доискалась…

— Знаешь, Настя, мы с тобой не можем видеть того, что видно сверху.

— Допустим! — согласилась она, нагнулась, подобрала пуховую сережку, которыми был устлан весь тротуар по Кловскому спуску. — Но вот мне дали вести дело Вераша — командира Запорожского зенитного полка. Я понесла начальству протокол допроса. Ничего за человеком нет. А мне сказали: «Вераш — венгерский шпион. И если этого не будет в протоколе, сядешь сама». Так вот я вас спрашиваю, Иона Эммануилович, разве этому учил нас Дзержинский? — Настя достала платок, поднесла к глазам.

— Успокойся, Настюшка! — взял ее за руку Якир. Сообщение Насти взволновало и его самого. Он не мог усомниться в искренности ее признания. Ей было действительно тяжело. Впрочем, в ту пору было немало «дурных» чекистов, которые, рискуя головой, делились с друзьями своими сомнениями.