Страница 6 из 66
— Если бы так, дорогой Илья Иванович! — возразил Голубенко. — Вот ты донес, что навстречу бунтовщикам Кожемяченко поднялись несколько тысяч кулаков. Чепуха! Беда в том, что вместе с кулаками идет народ. Кто-то крепко затуманивает людям головы, сбивает с пути истинного. Вот потому и получается, что труженик земли иногда начинает смотреть на своих друзей как на врагов, а врагов принимает за друзей.
— И в этом наша трудность, — задумчиво продолжал Якир. — Мы вынуждены бросать бойцов против своих же братьев по классу, одураченных, но все же братьев. Представьте себе красноармейцев полка Колесникова да и его самого. Ему приказано идти на Плоское…
— Не знаю, — покачал головой Гарькавый, — как справится с задачей Колесников. Бывший левый эсер и к тому же друг Кожемяченко. Ведь земляки они, оба плосковчане…
— Юрий Саблин тоже бывший левый эсер, а как воюет! — возразил начдив. — Нельзя всех мерить на один аршин. Для этого надо понять каждого товарища и знать, кто к чему стремится. И еще скажу: это даже хорошо, что наряду с коммунистами советские полки ведут в бой беспартийные. Помните, раздавались «благоразумные» голоса: «Котовокому не следует доверять, у него, мол, душа стихийного анархиста». А партия ему поверила. Теперь этот «стихийный анархист» так командует, что дай бог каждому!
А не бросить ли против повстанцев кавалеристов штабного мадьярского эскадрона? — вставил Яков Охотников. — Они бы их враз покрошили. Мадьяры не могут спокойно слышать слово «повстанец». Злы на них еще со времен Григорьева, сорвавшего помощь Советской Венгрии.
— Вот это, Яша, ты зря! — не согласился с адъютантом Голубенко. — Бросить на одураченных селян мадьяр в их красных пилотках — значит еще больше разъярить повстанцев. Тут без большой крови не обойдешься. Затянется волынка, румыны начнут переправляться через Днестр, а Петлюра двинется из Подолии. Вот против повстанческого ядра Михеля Келлера можно, пожалуй, двинуть нашу венгерскую конницу. Есть слух, что мятежников Келлера возглавляют два деникинских генерала и двенадцать офицеров. И среди них особенно выделяется один, по прозвищу «Скорпион». Келлер только ширма. С румынскими агентами немецкие кулаки-колонисты не пожелали иметь дело, а с деникинцами снюхались.
— Да, дело табак! — как бы подвел итог Гарькавый. — Мы и так вроде в чувале сидим. Пока, правда, он открыт, а разгорится восстание — жди беды. Лишимся единственного пути к двенадцатой армии, к Киеву, к Москве…
В штаб, гремя шпорами, ввалился запыленный, с впавшими от усталости глазами кавалерист. Он привез донесение от полуэскадронного Гайдука вместе с воззванием повстанческого главаря Келлера.
Известие о встрече Гайдука с партизанами-земляками и особенно о том, что заднестровцы ушли из-под черного знамени Махно, всех обрадовало. Значит, эти дни отмечены не одними только потерями.
Погоню за Халупой решили не затевать: и без этого дел было вдоволь, но воззвание Келлера размножили. Часть из них захватил с собой Голубенко, направлявшийся в логово повстанцев — Плоское, часть — разослали в полки. Текст воззвания не нуждался ни в каком разъяснении, он сам говорил за себя — из каждой строки торчали вражеские «уши».
Когда Якир спустя два дня вернулся из Одессы, кулацкое восстание было подавлено, в тылу все затихло, и снятые с фронта полки снова заняли позицию по Днестру.
События разворачивались так. Третья бригада, прибегая больше к маневру и охватам, чем к огню, вышибла немцев-колонистов, предводимых Келлером, из колонии Страсбург и погнала их к Кучургану. Там прижала повстанцев к Кучурганскому лиману и вынудила к сдаче. Затем бригада двинулась на Слободзею, заставив мятежников выдать зачинщиков — кулаков и деникинских офицеров.
В Плоском дело обстояло сложнее. Озабоченный деликатной миссией, Колесников, ни на минуту не забывая о разговоре с начдивом, форсированным маршем двинул свой полк из Григориополя через Ташлык на Плоское. Рассыпав два батальона цепью, не открывая огня, повел бойцов в родное село. В это время тилигуло-березанцы наступали на Малаешты. В Плоском и Малаештах сосредоточились повстанцы из Спей, Токмазеи, Красногорки.
Цепи уже подходили к окраине Плоского, когда навстречу им хлынула толпа женщин с кумачовыми флагами.
— Петро! Васько! Гаврило! — кричали красноармейцам их жены, сестры, матери.
Потрясенные зовом близких людей, бойцы остановились. Не помогли команды Колесникова, уговоры комиссара. Полк будто прирос к земле. А тут из балки выскочили мятежники, возглавляемые Кожемяченко. Красноармейцы повернули назад и, вяло отстреливаясь, рванули до самого Ташлыка.
Под Ташлыком командир полка собрал людей и, шагая вдоль строя, скорбно вопрошал:
— Ну, что будем делать дальше, братцы?
В это время прискакал всадник с белым платком на длинном рогаче. Он привез записку Голубенко из Плоского. Комиссар приказал пока не наступать, а если до вечера не будет от него новых указаний, то действовать согласно приказу начдива.
В Плоском, на площади у церкви, собрались повстанцы. Многие с винтовками, а большинство — с вилами, косами, дрючками. Верховод Батурин — молодой, с хищным совиным лицом, с маузером на одном боку, с двумя гранатами на другом — долго не соглашался давать слово Голубенко. Батурина поддержал Кожемяченко — кряжистый тупоносый увалень, с глубокой ямочкой на подбородке, напоминавшем утиный клюв. Но из задних рядов повстанцев раздались голоса:
— Раз приехал, нехай говорит…
Голубенко, обнажив голову, встал на сиденье автомобиля. Рядом с ним находился комиссар 403-го полка молоденький розовощекий Леонид Владимиров. Выбросив вперед руку, Голубенко начал речь, обращаясь к главарям:
— Продажные шкуры, петлюровские прихвостни! Ваши братья своей кровью завоевали Советскую власть, дают отпор румынам на Днестре, а вы им нож в спину…
— Ну, ну, ты полегче на поворотах! — гаркнул Кожемяченко и достал из кобуры наган.
— Захрюкал гадина! Человека узнают по носу, свинью — по пятаку! Плевал я на царских палачей в царской каторге, плюю и на тебя, изменник, подлюка! Тебя, собака, не жаль, да вот с народом что? Забил ты ему паморки. Вместо того чтобы идти на румын-буржуев, заклятых врагов наших, ты поднял селянство против Красной Армии. Подумайте, люди, удавалось ли хоть одно восстание против Советской власти! Ни одно! На что был силен атаман Григорьев, а что сталось с ним? То же будет и с Кожемяченко. Одумайтесь, пока не поздно, сдавайте оружие, расходитесь по домам. Все вам простит Советская власть, но при одном условии — схватите зачинщиков, изменников…
— Дудки! — крикнул Кожемяченко и подал знак своим людям. Кавалеристы двинулись вперед, начали разгонять народ:
— На позиции, на позиции! Которые с оружием — в окопы, которые без оружия — по домам!
Тут взял слово спутник комиссара дивизии. Но его оборвал Батурин:
— Эй ты, Владимиров! Нашей веры человек, а кому продался? Чужакам — латышам, китайцам и прочим басурманам.
— Кого вы слушаете? — рассердился не на шутку Владимиров, хорошо знавший Батурина. — Это же не простой, а трехъярусный подлец. Все Плоское знает: своей подруге изменил — раз! Изменил своему другу Няге — два! Теперь изменил нашей боевой дружбе — три! Много не придется ждать — продаст он и вас, товарищи плосковцы!
И тут Владимиров, перегнувшись с машины, схватил Батурина за шиворот. Началась возня. Схватка привлекла внимание повстанцев. Когда снова наступила тишина, Голубенко извлек из кармана френча воззвание Келлера, начал его читать. Это даже понравилось Кожемяченко и его свите. Они не перебивали комиссара. Закончив чтение, Голубенко гневно крикнул:
— Вот Батурин обвинил Владимирова, что он продался чужакам. А кому продались вы? Колонисту Келлеру? Мало вас жали кулаки-колонисты? А знаете ли вы, что верховодят ими деникинские генералы-помещики?
— Хватит! — оборвал комиссара Батурин. — Побеседовали, а зараз будем с вами воевать.
— Будем воевать, — поддержали Батурина многие голоса.