Наперекор ветрам

Григорий Иванович — кряжистый, высокий, с крепкой, наголо бритой головой, в расстегнутой бязевой солдатской рубахе — внимательно выслушал начдива, потом спустился в подполье. Вылез оттуда с живописным, сверкающим глазурью кувшином — «бараном».

— С пылу, с жару, т-т-товарищ начдив… Х-х-холод-ный квасок.

Котовский разлил в стаканы золотистый напиток:

— К-к-какая-то гадина пустила слух, что К-котовского вдохновляет бессарабское вино. Специально, мол, «барана» таскает. Можете убедиться, Иона Эммануилович, что это за вино.

— Чепуха! — ответил Якир. — Нечего меня убеждать. Я бы и так не поверил. Грош цена пьющему, да еще командиру…

В штаб бригады вошел запыленный Охотников. Он вернулся из Бирзулы. Привез Якиру срочный пакет. Начдив распечатал его. Это был принятый по радио приказ командующего 12-й армией.

— Трем дивизиям велено удерживать Юг Украины при любых обстоятельствах, даже если на линии Умани соединятся деникинские и петлюровские силы, — сказал начдив Котовскому. — Есть о чем поразмыслить, Григорий Иванович.

— Чем они там в Киеве думают, товарищ начдив?! — воскликнул Котовский, сжимая в руке стакан. — У нас и так трещат бока… А что будет, когда сомкнётся кольцо? Ведь вы сами мне говорили, что в губкоме с часу на час ждут директивы об отходе.

— Говорил, товарищ комбриг. Нам здесь на юге кажется, что это наиболее целесообразная мера, а что думают там на севере, говорит этот приказ. Начальству виднее. Страшно только то, что Ленин этого требовал десять дней назад, девятого августа, а командарм — лишь сегодня.

— Не торопится наше начальство, — вставил реплику Охотников.

— Видимо, ждали, как развернутся здесь события. А они развернулись неладно. Одна афера Полонского чего стоит!

— Не устояли перед махновской заразой, шкуры! — зло сплюнул Котовский. — Не виси у меня на шее Петлюры, я бы и батьке Махно дал жару, и этой дивизии изменников.

— Вот то-то и оно! — покачал головой начдив, отхлебнув холодного кваса. — Директива Ленина бьет не в бровь, а в глаз. Кое-кто в губкоме удивится ей, потому что смотрит на вещи со своей колокольни. А Ленин смотрит со всероссийской каланчи. Деникин из Белгорода лезет на Курск. Наши изо всех сил сдерживают его. Если мы прекратим сопротивление здесь, Деникин перебросит с юга силы к Курску.

— Верно. Я тоже об этом думал, — Котовский хлопнул ладонью по столу, устремив восхищенный взгляд на Якира.

Григорий Иванович сам обладал недюжинными способностями боевого командира. Тем не менее он буквально поражался военным талантам своего земляка и всегда внимательно прислушивался к его выводам, советам. Недавно комбриг получил задачу — силами бригады удерживать участок Попелюхи — Ерасово. Поначалу растянул подразделения тонкой линией по всему семидесятиверстному фронту. Якир, заглянувший в те дни в бригаду, поправил комбрига, посоветовал создать опорные пункты, всемерно усилить оборону главных направлений возможных атак противника за счет сокращения войск на второстепенных участках. При этом он дважды повторил свое любимое изречение: «Чем меньше мужества, тем больше просчетов». Помнил Котовский: Якир оградил его от самодурства демагогов. Были такие, которые утверждали, что на данном этапе авторитеты опасны для революции, что этому якобы учат тяжелые уроки махновщины и григорьевщины.

Продолжая размышлять о только что полученном приказе командарма, Якир задумчиво произнес:

— Я рад, что наши мысли совпадают, Григорий Иванович. Есть над чем пошевелить мозгами. Вы, наверное, думаете: начдив, мол, в военном деле дока — все заранее предусмотрит. А это далеко не так. Ведь военным я стал по необходимости. А в молодости, как и вы, мечтал совсем о другом. Вы мечтали стать агрономом, а я — химиком. Не вышло! Революция, призвала нас под ружье да к тому же доверила командовать. А ведь одно дело лететь самому на врага с винтовкой наперевес, другое — вести в бой людей. Нужна наука, да еще какая! А где ее взять? Вот Ленин потребовал, чтобы мы учились у военспецов. Правда, среди них есть и такие, о которых можно сказать: «Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит». И все-таки Ленин знал, чего требовал. Большинство военспецов, как бы о них там ни говорили, не потеряли своей совести.

— Да взять хотя бы м-м-моего начальника штаба К-к-каменского, — вставил Котовскии. — Кремень! Мало того, дело знает отлично и человек очень душевный, настоящий товарищ.

— Вот об этом я и говорю, — продолжал начдив. — У нас в штабе из бывших офицеров Илюша Гарькавый. Только какой он офицер? Дело, конечно, знает, а как был учителем, так им и остался. Прапором война его сделала. А вот Вася Бутырский — вы его знаете, — тот настоящий кадровик. Бывший поручик. Но о нем не скажешь, что он «в лес смотрит». Золотой работник. Душой болеет за наше общее дело. Целые дни в штабе за бумагами, картами, схемами, у телефонов. А по ночам приходит ко мне. Иногда до рассвета сидим в купе. И знаете чем занимаемся? Он читает мне, своему начдиву, лекции по тактике и обучает прочей военной премудрости. Это он, Бутырский, постоянно внушает мне, что нельзя бить врага растопыренными пальцами. Для успеха надо собрать силы в кулак и наносить удары по самым слабым местам противника.

— А п-п-пока что п-п-противник лезет в печенки, — вздохнул Котовский.

— Да, обстановка за последнее время круто изменилась. Махновская угроза особенно разрослась к середине августа. Ленин тогда еще не знал об этом. Реввоенсовет двенадцатой армии предписал нам поднять население. А как подымешь? Кулак готов перегрызть нам горло, многих середняков наши головотяпы на местах оттолкнули, если не к кулаку, то к Махно. Бедняк терроризован кулаками или махновцами. Передовая часть бедняков, разумеется, с нами и идет в наши полки.

— Об этом сообщают Анулов и Княгницкий, — подтвердил Охотников.

— Население, надо прямо сказать, в разброде. И все — махновщина! — Якир встал, прошелся по комнате. — На прямые действия Махно сейчас, конечно, не пойдет. Особенно с его новыми контингентами. Каким бы путаником ни был, например, Полонский, а против нас не двинет свои полки. Это факт! Опасна демагогия Махно. Вот чего надо бояться, когда нам прикажут уходить на север. Наша опора — красноармейцы — рабочие Николаева, Одессы, Херсона, бессарабцы. Им, разумеется, нелегко покидать родные места. Они все еще живут надеждой: не сегодня-завтра мы поведем их за Днестр освобождать свои хаты, родную землю от румынских захватчиков. А уходить придется! Иначе мы потеряем не только территорию, но и нашу боевую силу.

— А как же… приказ командарма? — спросил недоумевая Котовский.

— Приказ командарма! — повторил начдив. — В одной хорошей книге я вычитал: «Бывают дороги, по которым не идут; бывают крепости, из-за которых не борются; бывают местности, за которые не сражаются; бывают повеления, которых не выполняют».

— Здорово сказано!

— Вот и мы будем доказывать, что кое-какие повеления запоздали. А пока, Григорий Иванович, ни шагу назад. Помните, от ваших действий, от действий всей нашей дивизии, от поведения сорок седьмой и полков товарища Федько зависит многое. О чем не следует забывать? Нам тяжело, врагу тоже нелегко. Разве это не показатель, что Петлюре ничего не удается? Почему? Ему хочется попасть в Одессу раньше Деникина, но у него нелады с галичанами. Да и тыл его тревожит, пока жива Венгерская советская республика. И Деникин не так уж силен. Рвется к Курску, однако Одесса, Киев в наших руках. А что касается Махно, то он хотя и куражится, но боится своего нового союзника Полонского. Такая вот обстановка. Поэтому надо держаться, Григорий Иванович. Враг бьет нас своей конницей. Особенно Деникин. Ему старается подражать и Петлюра. Поэтому очень прошу вас, Григорий Иванович, подумать, как лучше организовать оборону против конницы. Пули, конечно, не остановить, а саблю остановить можно. Зато пуля не потянет за собой пули, а сабля саблю всегда. Если прорвется к вам одна, ждите и всю сотню.

Охотников достал из полевой сумки сверток. В нем он привез из штаба дивизии наградные часы Котовскому и командиру 400-го полка Колесникову.