Страница 5 из 15
Те, кому приходилось впервые встречаться с ним в обществе, составляли себе о нем мнение как о мизантропе и ипохондрике, который не интересуется ничем, кроме своей службы и своих книг, – настолько сдержан и замкнут был он со всеми при первом знакомстве. Но в этом молодом, с виду таком нелюдимом и недоверчивом корсиканце таилась быстрая впечатлительность, которая проявлялась при самом легком прикосновении. По своей истинной натуре он был смелого и легко возбудимого темперамента. В его характере совмещались самые разительные противоположности. От величайшего одушевления он мог внезапно перейти к самой ледяной сдержанности.
Две великие страсти владели душой молодого офицера: любовь к своему отечеству и семье и любовь к Руссо. Его Корсика, его семья и женевский философ заполняли все его мысли и чувства. В этом семнадцатилетнем сердце, уже отягченном заботами о близких ему людях, женщина занимала еще очень мало места. Он еще совершенно не знал ее. С Корсики он увез с собой только воспоминание о своей матери, бабушке Саверии, тетке Гертруде да о старой кормилице Камилле Илари. Как бы закутанный серым туманом являлся ему еще образ маленькой подруги его детских игр Джиакоминетты, которой так часто дразнили его мальчишки и девочки в Аяччио. Он помнил, как они пели:
Napoleone di mezza calzetta
Fa l'amore a Giacominetta!
когда он, как взрослый, со всей важностью прогуливался с ней по улице около родительского дома.
Но все это было давно. Его маленькая подруга умерла. В Бриенне и в Париже он жил почти в монастырской суровости школьного режима и посвящал все время на свое духовное развитие. Теперь все было иначе. Телесные упражнения, связанные со службой, благотворно повлияли на его здоровье. Хотя практическое изучение того дела, которому он посвятил себя, и теперь еще достаточно поглощало его, но тем не менее он мог уже наслаждаться и долей свободы. Он был офицер, молодой человек, перед которым впервые открывались двери общества с его развлечениями. Он знакомился с людьми и постепенно утрачивал свою застенчивость и недоверчивость.
При посредстве марбефского епископа, брата бывшего губернатора Корсики и покровителя семьи Бонапарт, Наполеон познакомился в Валенсии с монсиньором Тардивон, аббатом Сен-Рюф. В его гостеприимном доме он сразу очутился в целом кругу любезных дам и девушек. Г-жа Грегуар дю-Коломбье, ее дочь Каролина, мадемуазель де-Лорансен, мать и дочь Лобери де-Сен-Жермен и многие другие были представлены юному поручику.
Г-жа дю-Коломбье, дама лет под пятьдесят, «весьма почтенная», как гласит «Mémorial de Sainte-Hélène», сумела очень скоро оценить по достоинству застенчивого и в то же время самоуверенного юношу. Она принадлежала к числу тех духовно одаренных и умных женщин, о которых Руссо говорит, что «их интересная и полезная беседа более способствует развитию молодого человека, нежели весь педантизм книжной и школьной мудрости». Наполеон особенно поразил ее своим развитием и своими познаниями, которые резко отличали его от других молодых людей его возраста. Его манеры были серьезны, сам он то проявлял живость и импульсивность, то был сдержан и робок, при этом обнаруживал большую впечатлительность и способность увлекаться. Его манера говорить, его корсиканский акцент, его взгляды, вполне зрелые для его юного возраста, – все в нем было интересно. К тому же этот меланхолический юноша, съедаемый тоской по родине, возбуждал невольное сочувствие, особенно среди женщин.
Г-жа дю-Коломбье часто приглашала Наполеона в свое имение Бассо, которое было в двенадцати километрах от Валенсии. И всегда Наполеон совершал этот не ближний путь пешком, потому что был слишком беден, чтобы нанять экипаж. Там он заставал в сборе все лучшее общество Валенсии. Салон г-жи дю-Коломбье считался одним из самых элегантных во всем округе. Она сама держала себя по отношению к Наполеону чисто по-матерински и очень часто давала ему добрые советы. Так, например, позднее, когда разразилась революция, она говорила ему: «Не эмигрируйте! Уйти нет ничего проще и легче, но неизвестно, легко ли будет вернуться назад». И Наполеон возразил ей тогда, что лучше быть обязанным маршальским посохом своему народу, нежели чужим.
Лейтенант Бонапарт был в первом расцвете своей юности. Потребность любви и нежности таилась в его юном сердце, несмотря на все его теоретическое отрицание любви. У г-жи дю-Коломбье была дочь, такая же юная, как и он сам. Во фруктовом саду Бассо в теплых лучах июньского солнца созревали первые черешни. В фантазии Наполеона жили герои романа Руссо, ему хотелось походить на них. Как они, он рвал для Каролины Коломбье красные плоды и клал ей их в свежие румяные губы. И так же, как герои романа женевского философа, он шептал в душе: «О, если бы мои губы были этими черешнями!». Это было первое нежное чувство юноши к женщине, еще робкое и боязливое в своих проявлениях.
В Валенсии есть портрет Каролины. Большие темные глаза, густые черные волосы, нежная, прозрачная кожа и чуть-чуть слишком полные свежие губы придают всему ее юному облику выражение миловидности и доброты, хотя ее отнюдь нельзя назвать очень красивой. Даже императору нечего было стыдиться такой первой любви. Представим только себе рядом с ней, под старым черешневым деревом с корявым стволом, Наполеона в темной форме артиллериста, с его худым лицом, в котором глаза, казалось, были все! Человек, который несколько лет спустя должен был сделаться господином над всей Францией, переживал здесь с этим хорошеньким милым ребенком свою первую любовную идиллию, которая со всей своей свежестью и поэзией доносится до нас как легкое дуновение весеннего ветерка. Свежей и поэтичной сохранилась она в воспоминаниях императора. И когда на острове Св. Елены медленно влачились для него мрачные дни изгнания, тогда он не раз возвращался мыслями к той радостной, невинной поре юности, когда он рвал черешни для Каролины дю-Коломбье. «Мы назначали друг другу маленькие свидания, – рассказывал он, – особенно мне памятно одно, летом, на рассвете. И кто может поверить, что все наше счастье состояло в том, что мы вместе ели черешни!»
Наполеон не был единственным поклонником молодой девушки. Трое из его товарищей по полку, лейтенанты де-Менуар, Раже де-Фонтаниль и Эрме де-Винье, также добивались благосклонности и руки Каролины. Наконец, бывший капитан Лотарингского полка Гарампель де-Брессье сделался ее супругом.
Говорили, что Брессье «отбил» у Бонапарта мадемуазель дю-Коломбье. Но об этом не может быть и речи. Де-Брессье женился на Каролине только шесть лет спустя, 31 марта 1792 года, когда Наполеон только что вторично уехал из Валенсии. И хотя во время своего вторичного пребывания в гарнизоне он и встречался с Каролиной дю-Коломбье, но в ней для Наполеона уже не было прежнего очарования, как пять лет тому назад. Черешни в Бассо, по-видимому, уже были не так вкусны. И когда год спустя де-Брессье увозил с собой молодую девушку как свою жену, сердце Каролины было совершенно свободно. Да и разве мог отвергнутый влюбленный поступать так, как поступал впоследствии император? Он назначил г-жу де-Брессье, урожденную дю-Коломбье, придворной дамой при своей матери, а г-на де-Брессье главноуправляющим лесного ведомства. В 1810 году он дал ему титул имперского барона.
Ни Каролине, ни какой-либо другой женщине не пришлось пожалеть, что они встретились на пути Наполеона в его юности. Все они могли быть уверены в его благодарности, если они хоть когда-нибудь проявили по отношению к нему доброту и ласковость. Даже если у него и были основания для недовольства, то все же воспоминание об одном лишь ласковом взгляде, об одном нежном слове заставляло его забывать все. Отношения и знакомства, которые у него завязались в бытность его лейтенантом, надолго сохранились в его воспоминаниях, и он охотно говорил о них, когда к тому представлялся удобный случай. Так, в 1804 году в своем ответном письме к Каролине, которая обратилась к нему с просьбой оказать покровительство ее брату и напоминала прежние дни своему бывшему вздыхателю, теперь достигшему славы и почестей, он писал ей немедленно из Булонского лагеря: