Страница 18 из 23
Мама стонет, ей нужен укол. Тогда же не было одноразовых шприцев, надо скорее кипятить стеклянные… Сделаю инъекцию, ей немного полегче.
Мужа дома не бывало месяцами — он на полигоне, или на целине. Помочь некому.
И вот мама стихла — мне б прилечь, уснуть… Только на диван прилягу — смотрю, Олег кряхтит. Он еще не умел ходить. У кровати решетки, он за них цепляется… Вижу в темноте — встает и начинает хныкать. Требует, чтобы я зажгла свет. Я кладу его потихонечку — и начинаю убаюкивать. Потому что сама спать хочу — уже сил нет… Как бы не так… Он снова — как ванька-встанька. Родился с таким характером. Нужно подниматься, уделять ему внимание…
И он долго не хотел есть ничего, кроме грудного молока. Уже почти два года, а выплевывал самый вкусный суп. Одна из причин, почему я согласилась поехать в Куйбышев, учиться на лора, была — отлучить Олега от груди. Не умрет же малыш от голода! И точно: в очередной мой приезд, тетя Поля сказала, что ребенок ест все, что дадут.
Но я забегаю вперед. После смерти мамы я собиралась вновь работать терапевтом. Это трудная работа — поверьте! Всю жизнь я не признавала талонов — принимала всех, кто придет на прием. Задерживалась в поликлинике до полуночи — муж приходил встречать.
Да еще — сколько на участке было стариков! В стационар их уже не клали по возрасту. Им за девяносто… А крупозных пневмоний тогда было много. Вылечить же глубокого старца труднее, чем грудного ребенка. Иммунитет снижен… Я ходила в разные концы города, делала уколы… Очень добросовестно относилась к этому. И если направляла больных в стационар — коллеги мне верили: иначе нельзя.
Один раз слышу такой разговор:
— Кладите, кладите, где хотите ищите место, хоть раскладушку ставьте, но раз Лидия Николаевна прислала…
Это была для меня награда, такое доверие. Как будто орден на грудь повесили.
Да, еще я не рассказала… Отступление… Мама сидела, уже вся больная, и ворчала на меня:
— Ты износилась потому, что балуешь своих мужиков, брюки им стираешь… Пусть сами…
— Мам, — спрашиваю — А был какой-нибудь мужчина в жизни, которого ты любила?
Смотрю — у нее сразу лицо подобрело, я ее такой никогда не видела. Серьезная она была, а тут вдруг расцвела…
— Ну, признавайся, кто это был?
И она мечтательно:
— Полин первый муж. Вот уж этому я бы каждый день ноги мыла, и пила эту воду. Когда свадьба была, и молодые из комнаты выходили — он все же взгляд на меня бросил… А я его безумно любила… Через всю жизнь я эту любовь пронесла.
Когда мама умерла — мне сказали: «У вас на ногах появилась сеточка, болезнь станет прогрессировать. Нельзя бегать по этажам. Поезжайте учиться на лора — будете сидеть в кабинете».
А тут еще Олега надо было приучать кушать обычную пищу, и я отправилась в Куйбышев.
Первое впечатление — тяжелое. В клинике оперировали детей. Они визжали, пытались убежать, бросали на пол лотки с кровью… Столько крови я не видела ни на одной кафедре: даже у хирургов — там только тампоны, а здесь… И я взмолилась:
— Я прирожденный терапевт, отпустите меня, пожалуйста, в Жигулевск.
А заведующая — Альпия Петровна Митник, сейчас она академик, и ее коллега — меня уговорили:
— Вы уйдете отсюда только лор — врачом. Мы вам поможем…
Подбирали мне взрослых больных, которые сознательно шли на операции.
Я ходила в морг с кандидатами наук, училась оперировать. Самый большой специалист был Калинкин. Как изумительно он восстанавливал носы! Разные же случаи бывают: человек попадает в аварию, например…
Особенно ему удавались резекции носовых раковин. Он кохером как возьмется от начала раковины — и так быстро все сделает! Положит на стол одну, потом вторую — и они лежат как две рыбки, ровненькие, будто никто их и не трогал, а кровь вся в лотке.
Сейчас он профессор, заведует лор — отделением. Мне передавали от него привет.
Помню его жгучим брюнетом, а нынче он белый, как лунь.
Четыре месяца я училась. Когда приехала — владела всеми операциями. И рвалась в хирургию.
— Лидия Николаевна, а правду говорят, что может быть способный врач, но руки у него не приспособлены к виртуозности хирургической работы — и тогда ему лучше переквалифицироваться?
— Наверное, как и у портних. Иная так сошьет вам… Здесь была немочка, Гильда. Она обшивала только секретарей горкомов партии и их жен. Еле уговорила ее сшить костюмчик. Прихожу в больницу, раздеваюсь, а молодой хирург — азербайджанец говорит:
— Ну почему наши не умеют так шить? Сразу видно заграничную вещь…
А Олег на шестом курсе подрабатывал санитаром, чтобы купить мне легкое сукно и сшить английский костюм.
— Он никогда не выходит из моды. Днем жарко — ты повесила пиджак, а вечером прохладно — надела…
Купил отрез и преподнес мне ко дню рождения. Пошла я к местной портнихе — и как же она сшила… Уродливо все вырезано, широкий хлястик, юбка балахоном… И ведь на примерку ходила… Она долго извинялась, но мне осталось только повесить испорченную вещь в дальний угол шкафа и больше ее не касаться.
И вдруг ко мне на прием пришла женщина в таком замечательном костюмчике — цвета кофе с молоком…
— Тамара Ивановна, где вы его купили?
— Мне сшили в ателье «Россия». Могу дать вам координаты портнихи…
Я поехала. Вышла эта женщина — она даже не похожа на закройщицу. Так аристократически держится, разговаривает…
— Можно ли сшить хорошую вещь из испорченной?.. Ваш костюм — только на помойку. Если бы вы мне отрез принесли…
Я так ее просила! Объясняла, что жалко труд сына…
— Ну оставьте… Посмотрю, что можно сделать.
И на первой примерке я свой костюм не узнала. Пиджачок сидит, как влитой, и юбочка…
— Любовь Михайловна мне не хочется его снимать, так бы и ушла в нем…
Она смеется. Я потом этот костюм носила до последнего, пока он не стал рваться.
Работу хирурга можно сравнить с искусством портного. Орехов! Как красиво он делал операции…
Когда удаляешь миндалины — нельзя убрать и миллиметр ткани, иначе потом человека замучает фарингит. Надо передние и задние дужки разрезать по ребру, это очень сложно… Миндалину отслоить…
Орехов будто не касался миндалин, когда оперировал. И результат был такой красивый, когда посмотришь горло у выздоравливающего…
Однажды пришел капитан — у него была опущена переносица, и перегородка вся сложена гармошкой. Я направила его к Орехову отчасти даже с любопытством — справится ли он с таким случаем? Что вы думаете — приходит капитан, как по линеечке ровная перегородка, и дыхание свободное.
Мастер! Я представляла Орехова высоким, с длинными пальцами.
А у Олега — ангина за ангиной, с высокой температурой. В один прекрасный момент это могло дать ревмокардит. Зачем рисковать? Но вряд ли бы сын стал сидеть у меня в кресле спокойно. Операция кровавая — и я часто давала больному отдыхать. Потом быстро-быстро поработаю и опять:
— Подышите, как вам удобно, сплюньте.
Чужие — то слушались, и я делала операцию за пять-семь минут. А Олег будет отдыхать не секунды, а сколько захочет — раз со скальпелем мама!
И я решила пригласить Орехова.
— Не прооперируете ли моего сына? Когда Вы сможете?
— Да прямо сейчас и приеду…
Входит, у него дипломат со стерильным вкладышем, он работает только своими инструментами. Маленького роста, большая голова, широкие плечи… Пальцы короткие, толстые.
— Я вас совсем другим представляла, — говорю, — Как вы такими пальцами так красиво оперируете?
Олег оперирует как Орехов. Помню, он только закончил институт… Иду, а навстречу медсестра Моргунова. И говорит:
— Лидия Николаевна, мы такого еще не видели. Такой быстроты рук… Как Олег все делает — будто играючи…
Я подумала — она приукрашивает. Просто, чтобы я знала, что сын хорошо работает. Откуда ему владеть хирургическими навыками? Он только начинает.
А потом Мария Николаевна Румянцева — другая операционная сестра — слово в слово повторила то же самое. И тогда я поверила.