Дело человеческое

Помню, он собрался повести меня на вечер в свое училище. У них там целый оркестр был: Петр хорошо играл на гитаре, Гера, его друг — на мандолине, и Олег на балалайке. Они так славно песни морские пели!

Хозяйка дала мне свою юбку и кофту креп-жоржетовую. Она — высокая, а я маленькая, худенькая. Никак не могла поправиться. А тогда длинное не носили. И Петр стоял на коленях, и все это ушивал на мне. И здесь, и там. Отходил, и смотрел — не надо ли еще убавить… А потом сказал тихо:

— Какая же ты была бы, если б тебя одеть…

И еще раз он подобное сказал. Когда вернулся из дальнего плаванья. Мы сидели, и он смотрел на меня.

— Был я и в Португалии, и в других странах, но нигде не встречал таких ног, как у тебя…

Я не знала, что он нашел в них особенного, я же была худющая как палка.

Когда мы с ним в первый раз поцеловались… я летела на крыльях, оттого что у меня есть такая тайна. Никто о ней не знает — только я и он. Такой секрет на весь мир…

Такие чистые тогда были отношения…

Мы с Петром оба скучали о Сталинграде, считали дни, когда поедем домой. Пароходы тогда ходили колесные. «Микоян», «Эрнст Тельман», «Парижская коммуна». Я смотрела на колеса — как люди могли сообразить, чтобы сделать все так ловко, ладно — и вот машина пыхтит, как человек, при каждом повороте… А когда пароход подходил к Сталинграду, у меня слезы текли, и я читала стихи:

И как раз в училище у Петра я встретила Владимира Николаевича. Я увидела его в морской форме. Спросила у Степаненко — кто это? — и, услышав, знакомую фамилию, бросилась старому другу на шею. Мы оба плакали.

В Астрахани Владимир Николаевич жил на квартире. Я стала по воскресеньям приходить к нему в гости. Он старался угостить меня повкуснее. Заранее ходил на рынок, покупал мясо. Говорил торговцам:

— Вы не представляете, для какого гостя я беру эту свинину… Для 16 летней девушки!

А я так и не смогла привыкнуть к изысканно приготовленному блюду. В нашей семье не ели мясо с кровью! Я думала, что коричневая прослойка внутри куска — это варенье.

— Когда-то к моему отцу приходили в гости англичане, — рассказывал Владимир Николаевич, — Если мясо было пережаренным, они в рот его не брали. Обязательно внутри должна быть прослойка крови. Это придает особый вкус, аромат… Ты распробуешь, и сможешь есть только такое мясо.

Но, отвыкший от полноценного питания, желудок мой не воспринимал угощенье. Я возвращалась домой, и мне становилось плохо. Был только одни выход — два пальца в рот.

Владимир Николаевич читал зарубежную литературу в подлинниках. Великолепно знал французский, говорил, что дома у него по-русски обращались только к прислуге.

Он давал мне деньги на чулки. И помог сделать диплом.

Ума у меня не было — такой сложный дипломный проект взяла! Рефрижератор. Там листов двенадцать. И в поперечном виде, и в продольном, и все установки надо было начертить. Помогли ребята из мореходного училища. Три мальчишки — отличника пришли с логарифмическими линейками. И Владимир Николаевич помог — он был моим консультантом.

И еще, в одном очень неприятном случае он меня выручил. У хозяев пропали деньги. Много. Целая зарплата. Хозяин сказал, что, скорее всего, виновна подруга дочери — она очень вороватая. Лида же, мол, украсть не могла ни в коем случае.

Я ведь плакала от счастья, что у них жила. Считала, что всю жизнь буду им за это обязана помогать. И вот, когда деньги пропали, я с огромными слезами полетела к Владимиру Николаевичу. Он тут же оделся, и пошел со мной к хозяевам.

Сказал им, что деньгами пропажу вернуть не может, но договорится с училищем — чтобы доставили им восемь кубометров дров. Это покроет убыток.

Дрова привезли. А деньги вскоре нашлись.

…Владимир Николаевич умер, когда я уехала на Дальний Восток. Он шел на работу, уже подходил к мореходному училищу, но упал и умер. Обширный инфаркт.

Курсанты шли строем за его гробом… Салют был над могилой.

А мы с ним переписывались, и после — в его комнате увидели портрет — он увеличил мою фотографию, и еще там лежала стопка моих писем.

Его командование прислало эти письма мне на Сахалин. И еще кое-какие его вещи. В сопроводительном письме было написано, как Владимир Николаевич умер.

Я получала письма на центральном телеграфе. И когда открыла конверт, и прочла, и до меня дошло — я отбежала в угол, и рыдала, наверное, на весь зал — что не успела Владимира Николаевича, которого любила как отца — взять к себе жить.

— Лидия Николаевна, а практику вы проходили?..

— На комбинате Микояна. Там делали балыки, и вялили воблу, и изготавливали консервы из осетровых рыб. Много всего! Кушать там можно было, а вот с собой унести — ни Боже мой.

Одну девочку поймали. Она была родом из села, в Астрахани жила где-то в общежитии. И видно — закончились у нее деньги… Так она, там где резинки от чулок, попыталась спрятать селедку. Несколько рыб, меньше чем на полтора килограмма.

Устроили показательный суд! Собрали весь коллектив комбината — более двух тысяч человек. Девочке этой дали восемь лет — столько же сколько ярым ворам, рецидивистам — чтобы запугать рабочих, чтобы ничего больше не выносили.

— А почему распределение Вам дали так далеко, на Сахалин?

— Это целая история. Хозяин мой квартирный, Илья Павлович, хотел устроить меня в систему МВД, где работал сам. Он вообще частенько повторял, что я — его старшая дочь. Забавно: мне 16 лет, ему 33. Но я не хотела в МВД — зачем тогда училась, мучилась с дипломом?

Я хотела работать по специальности.

Но неожиданно нам — мне и нескольким девочкам — представилась возможность на льготных условиях поступить в Рыбвтуз. Наш преподаватель был назначен председателем приемной комиссии. Он нас и позвал. Кстати, мои подруги окончили этот институт, впоследствии стали директорами заводов.

И я обрадовалась, что выпало такое счастье — получить высшее образование! Но прежде чем принять окончательное решение, нужно было посоветоваться с мамой, съездить домой.

Помню, Илья Павлович повел меня тогда на рынок, и купил туфли на каблуках. Первые в жизни нарядные туфли! Все переплетенные такими хлястиками, сеточкой, а каблук высокий — высокий…

Я сейчас думаю — хозяева не настаивали, чтобы я осталась, потому что у них умирала дочь. Впереди трагедия, похороны. И держать меня еще пять лет у себя…

Когда я приехала в Сталинград, мама медлила с ответом. Переговорила по телефону с Ниной. И конечное ее решение было таким:

— Учиться никогда не поздно. К тому же — не стоит поступать в институт по блату. Некрасиво это, надо надеяться только на свои силы. Сейчас учатся старшие, помоги им получить образование — зарабатывай, высылай деньги. А потом они вдвоем станут учить тебя — ты окажешься в льготном положении.

Делать нечего, вернулась я в Астрахань с таким ответом. И приехала комиссия, которая занималась распределением. Помню, возглавлял ее министр рыбной промышленности Бабаян. Мы все толпились в коридорчике, нас вызывали по одному, рассматривали личные дела, беседовали…

Зашла я … Сидит министр — маленький, толстенький. Увидел, что перед ним совсем девочка, и стал со мной разговаривать, как с маленькой.

— Предлагаю вам Уссурийский край — там интересно, тигры.

— Да дело-то не в тиграх, — говорю, — Мне сестер учить надо.

Рассказала, что одна учится в мединституте, а другая только что поступила в аспирантуру.

— О, тогда я вам хорошее место подберу… Смотрите — вот Дальний Восток, а вот Сахалин… Всего только этот пролив переехать — он как ниточка, и все равно вы уже не дома — но станете вы получать намного больше, согласно коэффициенту. В два раза больше. Учите на здоровье своих сестер! Правильное вы решение вынесли, умное!