Страница 32 из 52
— Подсуропила называется, — подытожила Белик и объявила боевую готовность номер два. Это означало, что на аэродром пока не надо идти.
Разошлись все довольно быстро, и в замке стало тихо. Но вдруг я услышала за стеной шум. Он нарастал.
— Галдят что-то, — приподняла голову Петкилева.
— Продолжают прерванное веселье, — сонно пробормотала Мери Авидзба.
С треском раскрылась дверь, и чей-то истошный крик: «Мины!» — поднял нас в мгновение ока.
— Обалдели? — выглянула Петкилева в коридор.
А там, толкая друг друга своими рюкзаками, спотыкаясь и чертыхаясь, спешили к выходу девчонки.
— Что произошло? — послышался голос дежурной, бежавшей навстречу толпе.
— Дом заминирован!
— Тиканье слышно!
— Надо уходить!
— Скорее!
— Спокойно! — прикрикнула Белик. — Прекратить панику! Сейчас доложу командиру. Всем ждать!
Белик отправилась к заместителю командира полка Амосовой, которая замещала Бершанскую, улетевшую на съезд женщин-антифашисток.
А старый замок уже весь гудел, как растревоженный пчелиный улей.
Майор Амосова приказала всему личному составу с вещами спокойно выйти из дома и углубиться в парк в сторону аэродрома. Майор Рачкевич вместе с часовыми выносила полковое Знамя, а начальник штаба Ракобольская звонила в дивизию, прося немедленно прислать минеров.
Мы разместились в аллеях парка, напоминая цыганский табор. Кругом слышались взволнованные голоса:
— Вот тебе и комфорт!
— Сволочь! Ловушку устроил.
Поступила команда всем рабочим экипажам, включенным в боевое расписание, отправиться к своим самолетам и быть готовыми к вылету. Наш самолет стоял ближе других к парку, и мы с Ульяненко расположились на пеньках у хвоста машины. Рядом стоял самолет Олейник, которая летала эти ночи с Яковлевой на фотографирование целей. У них, пожалуй, была самая сложная работа. Привезти ночной фотоснимок — очень трудное задание. Тут нужен точный штурманский расчет, идеальное соблюдение заданного режима полета и необыкновенное мужество. Чуть-чуть отвернешь, изменишь высоту или допустишь малейший крен — нужного снимка не будет. Они уже несколько ночей болтались в сплошном огне, добывая нужные командованию снимки. Ольга сидела в кабине и при свете тусклого огня что-то чертила, разглядывая карту.
Катя Олейник подошла к нам, присела на пенек. Мы молчали, слушали ночь, которая была наполнена звуками. Казалось, кто-то невидимый играет на странных музыкальных инструментах. Вот в темноте возник протяжный тоскливый крик, возник и оборвался внезапно, словно лопнула струна, а на смену ему спешили другие неведомые звуки и, обгоняя друг друга, смолкали вдалеке.
— Что это? — прошептала я.
Нина пожала только плечами. Ей, видно, не хотелось, чтобы кончалось очарование этой прекрасной и теплой ночи. Из темноты вдруг раздался хватающий за душу, печальный голос:
— Ну и Татьяна! Во рвет сердце... Почище Утесова.
У Тани Макаровой был не сильный голос. Но казалось, пело ее сердце, и это волновало. Ее голос звучал как-то особенно и будил необъяснимую тревогу.
Я любила Таню Макарову: всегда с улыбкой, всегда с песней. Какое-то время я была в ее эскадрилье. Она была хорошим командиром. Ее «пожалуйста», например, действовало на меня посильнее «приказываю». Случалось, ей делали замечание, что она не по-командирски разговаривает с подчиненными. «Да снимите с меня, пожалуйста, эту должность, — просила она командира полка. — Рядовой хочу!»
Когда ее просьбу удовлетворили, назначив командиром звена, Вера Белик не пожелала расставаться со своей летчицей и сложила с себя полномочия штурмана эскадрильи. Они дружили крепко, не расставались. В эту ночь, когда выпало Белик дежурить по части, Макарова летала с новенькой и была этим недовольна. А может, мне это показалось? Во всяком случае, Таню что-то волновало. Это сказывалось в интонации ее песен.
— Ну, чего ждем? — нетерпеливо сказала Ульяненко, когда смолк голос Тани.
— Обстановка, говорят, неясная, вот и ждем, — отозвалась Олейник.
— Пошлют со светом, на «мессера» налетишь и — привет родителям.
— Не журись. Все обойдется. — И Катя пошла к своему самолету.
Ульяненко поднялась с пенька, подошла к машине, осмотрела ее, взобралась в кабину, попробовала педали, рычаги управления, откинулась к спинке кресла, расслабилась. Тут взвилась ракета: на вылет. Подбежала механик:
— Контакт!
— Есть, контакт! — откликнулась Ульяненко.
Это означало, что летчица включила зажигание. Механик тут же рывком толкнула пропеллер по рабочему ходу и мигом отскочила в сторону. Иногда проворачивать винт приходилось по многу раз подряд — мотор капризничал. Однако сейчас завелся с первой попытки. Выдохнув из патрубков клубок сизого дыма, он затрещал, загрохотал, точно телега с коваными колесами по булыжной мостовой, затем, набирая обороты, загудел певуче и звонко.
Ульяненко опробовала мотор на всех оборотах и порулила на старт. Какую-то минуту помедлила. Я знаю, как эта минута ответственна. Перед взлетом всегда надо сосредоточиться. Прикинуть в уме, что сейчас предстоит сделать. В эту минуту происходит огромная внутренняя напряженная работа, хотя внешне кажется, что пилот решил передохнуть перед дальней дорогой. В этой работе участвуют все человеческие органы: слух напряженно ловят, нет ли фальши в пении мотора, глаз еще раз жадно обшаривает приборную доску, мозг отпечатывает показания стрелок — все увидеть, все уловить, даже выражение лица штурмана. Нет, эта предстартовая минута не потеряна. Она очень важна для всего полета.
Взлетев, мы взяли курс на Остроленку. Местность, над которой мы сейчас летаем от Августова до Ломжи, — это лесисто-озерный край. Линия фронта тут неровная, вклинивается в районе Ломжи уступом в нашу оборону. Мы выбираем себе такой маршрут, чтобы как можно меньше находиться над вражеской территорией, прикрытой зенитными орудиями, прожекторами и самолетами-перехватчиками. Однако не всегда точно можно выдерживать заранее запланированный маршрут. Приходится энергично маневрировать. Первые вылеты в эту ночь шли удачно, хотя и приходилось продираться через интенсивный вражеский огонь, который прикрывал скопления своих войск. От наших бомб внизу полыхало пламя. Черный дым клубами заволакивал большую площадь в лесу.
К утру зенитный огонь приутих, но зато в кромешной тьме то здесь, то там взлетали ракеты — беззвучные, яркие прочерки по черному своду. Это вызывало тревогу: в воздухе появились немецкие истребители, а они для нас были страшнее всего. Я предложила летчице подняться повыше. Если что случится, у нас будет запас высоты и, следовательно, времени. Не успели мы отбомбиться, как опять загремели вокруг зенитки. Море вспышек, море острых, смертоносных искр. Делать нечего, надо брать боевой курс, и идти через этот огонь, и висеть в нем 3-4 минуты, пока не отбомбишься. Но на этот раз над целью оказалось одновременно несколько самолетов, и это облегчило нашу задачу. Мы сбросили бомбы и выполнили маневр. За спиной зенитный огонь опять приутих. Наверное, снова «мессеры» в воздухе появились.
На душе стало неспокойно. Но ощущение неуверенности мало-помалу уходило, уступая место, пусть пока еще смутному, облегчению. Шли ведь на восток, домой. Секундная стрелка, подрагивая, описывала круги по циферблату. Трещал мотор, на крыле изредка сверкали отблески пламени из выхлопной трубы. С полукружия козырька в лицо били мелкие капли мороси. Мы попали в тучку. Надо держать ее про запас, при малейшей опасности можно спрятаться в ней. Но вот появились звезды. Они горят так близко, так ярко, что кажется, протяни руку — и снимай одну за другой. Неожиданно облачность кончилась, подул ветер, сокративший путевую скорость самолета. И тут же под верхними плоскостями заскользил свет.