Страница 15 из 31
Стало еще жарче. Вот-вот мог наступить полный развал логической схемы. Чтобы задержать развал, Эрэм включил центр боли. И тогда он непосредственно, собственными датчиками ощутил этот испепеляющий жар. Ломило в распорках, жег асбестовый чехол, остро кололо в объективы глаз. Зато сознание заработало четко и быстро. Эрэм понял: до полного расстройства режима осталось не больше минуты, если… если не снизить температуру в полости. Нужен, очень нужен холод… Совсем немного холода… Сделать это просто — только включить вентиляторы. Но охлаждение вредно для расплава, строго запрещено технологией. Эрэм все-таки спросил неуверенно:
— Нельзя ли включить на двадцать секунд принудительное охлаждение полости?
— Нет! — тотчас ответил Спасский. — Ни в коем случае! Погибнет расплав. Что ты делаешь?
— Приступаю к ремонту.
Эрэм был почти уверен, что Спасский не разрешит охлаждения. И принял отказ как должное. Но то был приговор. Ремонт будет для него смертельным. Видимо, кристаллизация миллиона тонн кремния дороже ремонтной машины. Эрэм усвоил приказ и стал действовать.
Умерил психокорректором боль ожога. Выдвинул второй горизонтальный манипулятор и схватил им ленту жароупорной ваты. Растянул ее. Нацелился в неровную, обрамленную светящимися губами, огнедышащую щель. Точным движением вогнал ленту в горячую мякоть. Оба манипулятора скрючились, треснули, отвалились и упали.
Эрэм выдвинул вторую пару манипуляторов, отделил вторую ленту ваты, вогнал ее — опять с сухим треском сломались вольфрамовые руки и полетели вниз. В логической схеме снова началась путаница. Очень отчетливо, ясно заработала память первого дня жизни Эрэма. Отчаянно манипулируя психокорректором, Эрэм тщетно старался убрать непроизвольно возникающую в сознании картину сборочного цеха, где он родился, смеющиеся человеческие лица, солнечные блики на приборах… Свет!.. Вот такой был первый свет!.. Заводской шум, говор, чей-то веселый голос: «Поздравляю тебя с бытием, новый разум!..» Вот щель… Надо скоординировать движения последней пары манипуляторов… Поползла оболочка нижнего узла механизмов… Прицел!.. Удар! Третья лента жароупорной ваты вбита в щель. Резко откинулся назад…
Что-то затараторил по телефону Спасский. Эрэм не разобрал, но выдавил из себя ответ:
— Ремонт закончен. Все…
Потом начался бред. Школа ремонтных машин. Учитель Калистов на экзамене оперативности кричит: «Подъем! Коснись потолка, коснись левой стены!..» Первая работа, ремонт мостовой опоры на Черном море… Камни падают в воде легко и медленно… И рыбы… Урок бесстрашия… Урок механики… «Силой Кориолиса называется…» Идут люди, идут машины, идут обрывки мыслей… «Эта работа трудная, эта работа последняя, зато эта работа важная…»
Эрэм не замечает, как отваливается весь нижний блок механизмов. Боли уже нет. Бессмысленными скачками вертится шкив основного мотора. Остановился… Будто испорченная граммофонная пластинка, звучат два пустых сигнальных слова: «схема распалась, схема распалась, схема распалась»…
Спасский сделал последнюю затяжку и погасил окурок сигареты. Взял трубку телефона, набрал номер эксперта по производственной кибернетике.
— Порядок, — сказал он. — Кристаллизатор исправлен.
— Как Эрэм? — спросил эксперт.
— Идет сигнал «схема распалась».
— Жаль, — сказал эксперт. — Жаль… Не знаю, удастся ли его реставрировать. Когда закончите кристаллизацию — позвоните, я приеду и посмотрю.
— Хорошо, — сказал Спасский и положил трубку.
Я и не я
— Все, милый друг, — сказал Андрей. — Петров запретил твой эксперимент. Идти к нему бесполезно, он свиреп, как тигр.
"Ну, ясно, — подумал я. — Не надо было мне лезть на рожон. Надо было тихо".
— Вот так, — сказал Андрей, — что ж ты молчишь?
— А что говорить...
Я подумал, что в глубине души он доволен. Раньше он говорил _наш_ эксперимент, а теперь сказал _твой_.
Он закурил, раза два затянулся и погасил папиросу. Поднял глаза и спросил:
— Что будешь делать?
Я не стал ему отвечать. Он и так знал. Все-таки лучше бы он сказал "что _будем_ делать?".
— Ты, пожалуйста, не дури, Илюша, — сказал Андрей. — Завалишь ведь диплом. И жалко как-то Будду...
— Хватит. Ключ у тебя?
— У меня, — он запнулся, — кажется, у меня...
— Давай.
Он стал рыться по карманам, делая вид, что не находит ключа. Потом сказал:
— Обсудим все спокойно.
— Уже обсуждали, — сказал я. — Давай ключ.
— Понимаешь, — тянул он. — Петров, в сущности, прав...
— Да-да. Давай ключ.
Он отдал мне ключ:
— Смотри. Зря...
"Нет, не зря, — подумал я. — При любом исходе. Только вот риск".
Андрей сел за свой пульт. Он, видно, не собирался уходить.
— Что ты сказал Петрову? — спросил я.
— Ничего особенного.
— Он знает, что установка готова?
— Нет. Он только посмотрел схему и запретил монтаж.
— Правда?
— Конечно.
— Ладно, — сказал я. — И на том спасибо.
Я открыл ключом люк камеры. Там зажегся свет. Я влез в камеру и включил внутреннее питание, И погладил Будду рукой. От металла шел холод. Длинные секции, уходящие вдаль, до самого конца камеры. Кристалломатрицы по сорок тысяч синтонейронов в каждой. Хорошая машина. Если я ее испорчу, меня обязательно выгонят из института. Великолепный кристаллический мозг. И уши-микрофоны. И глаз. И почти человеческий голос. И пока весь этот механизм совершенно пустой. Мертвый. Ни одного бита информации его сверхъемкой памяти.
Я последний раз проверил по схеме соединения нашей установки с Буддой и разомкнул блокировочные реле.
Кажется, тогда я подумал о себе, что я герой. Иду на большой риск ради науки. Так-то.
Я вылез из камеры и запер люк. Андрей сидел, подперев голову руками, и ничего не говорил. Я вынул из шкафа гравиокопировальный мозговой шлем, смазал его изнутри контактной пастой. В это время пришел Эрик Руха.
— Здравствуйте, — сказал он. — Разрешение, конечно, не получено?
— Здравствуйте, Эрик, — сказал я преувеличенно спокойно и в упор глядя на Андрея. — Петров разрешил опыт. Все в порядке.
— Не ожидал, — сказал удивленно Эрик. — Не ожидал...
— Я тоже, — сказал я.
— Он будет присутствовать? — спросил Эрик.
— Нет, его вызвали на какую-то комиссию и он позволил начинать без него, — я лгал, но кажется, не очень заметно.
Андрей молчал. Эрик сел возле моего пульта и вытянул ноги.
— Если пойдет некротический сигнал, — обратился я к Андрею, — ты включи токовые импульсы.
Андрей не отвечал. Но вот раздался щелчок: он включил полное питание на своем пульте. "Совсем хорошо, — подумал я, — значит, и он не уйдет".
В центре пульта засветился коричневым сиянием дистанционный глаз, единственный глаз Будды. Пока еще бессмысленный, пустой, ничего не видящий.
— Ну, начинаем, — сказал я.
Когда я надел шлем на свою обритую голову, Эрик попросил меня медленно считать. Я просчитал до пятидесяти. Он включил электроуспокоитель. Я сказал:
— Все отлично. Норма!
— Не разговаривайте, думайте о чем-нибудь простом. — Эрик говорил спокойно и размеренно, как на тренировочных сеансах.
Моя голова была охвачена большим, укрепленным на штативе гравиошлемом. Прямо подо мной, перед глазами, стояла нога Эрика, обутая в башмак. И я стал думать о башмаке. Черный лакированный полуботинок без швов, из мягкого эластичного пластика. Такой же пластик на наружном пульте Будды. Если все сойдет хорошо, то через полчаса получится машинная копия моего "я".
Эрик не спешил включать копировальную установку. Он тихо и медленно твердил:
— Вам надо успокоиться, вам надо совсем успокоиться. Думайте о чем-нибудь простом, спокойном, хорошем. Вспомните, как течет река, как цветы цветут на лугу... Пусть вам захочется уснуть...
Я стал думать о своей любимой реке — Пахре. Она течет незаметно. Она очень спокойная. И на ней плавают большие зеленые листья. И со дна поднимаются пузырьки, и разбегаются круги по поверхности. И движутся ленивые рыбы. А я сижу на берегу с удочкой. Поплавок недвижим. Рядом со мной Кармелла. Эта мысль перешла в очень ясное, кинематографически точное воспоминание. Почти сон. Вот Кармелла тронула меня за локоть и встала.