Страница 15 из 19
– Ты не хочешь возвращаться к себе, это я понимаю, – сказал Альбер.
Он почувствовал, как голова Эдуара склонилась, и он уткнулся в шею Альбера, нет, возвращаться он не хочет. Он повторял: нет-нет! Не хочет.
Прижимая его к себе, Альбер подумал, что за всю войну Эдуар, как все остальные, мечтал лишь о том, чтобы выжить, а теперь, когда война закончена и он остался в живых, он думает лишь о том, как бы исчезнуть с лица земли. Куда уж дальше, если даже у выживших нет иного стремления, кроме как умереть!..
На самом деле Альбер теперь понимал: у Эдуара не осталось сил, чтобы покончить с собой. Конец. Если бы в первый день он смог выброситься из окна, все бы встало на свои места; страдание и слезы, время, бесконечное будущее – все бы закончилось здесь, во дворе военного госпиталя, но этот шанс был упущен, теперь у Эдуара не хватит духу; итак, он приговорен жить.
И это по вине Альбера, все по его вине с самого начала. Все. Он был угнетен этим, едва не плакал. Какое одиночество! В жизни Эдуара Альбер теперь стал всем. Единственной надеждой. Молодой человек уполномочил Альбера распоряжаться его жизнью, доверил ее, потому что больше не мог ни нести этот груз в одиночку, ни сбросить его.
Альбер был сражен, потрясен.
– Ладно, – пробормотал он. – Я посмотрю…
Он сказал это не подумав, но Эдуар тотчас поднял голову, будто его ударило током. Это почти уничтоженное лицо – ни носа, ни рта, ни щек, – только дикий пылающий взгляд, пронизывающий насквозь. Альбер угодил в ловушку.
– Я посмотрю, – тупо повторил он, – я как-нибудь все устрою.
Эдуар сжал его руки и закрыл глаза. Потом медленно опустился на подушки. Спокойный, но страдающий, он хрипел, и кровавые пузыри выдувались из трахеи.
Я все устрою.
Альберу в жизни постоянно случалось сболтнуть лишнее. Сколько раз, увлекшись, он обрекал себя на поступки, имевшие бедственные последствия? Ответ простой: столько же раз, сколько сожалел о том, что не дал себе времени поразмыслить. Обычно Альбер становился жертвой своей щедрости, порыва, однако его неосторожные обещания до сих пор касались вещей не слишком существенных. Но нынче совсем другое дело: речь шла о человеческой жизни.
Альбер гладил руки Эдуара, смотрел на него, стараясь убаюкать.
Это ужасно, но ему никак не удавалось вспомнить лицо того, кого называли просто Перикур, – постоянно отпускавшего шуточки смешливого парня, который вечно что-то рисовал; он видел перед собой лишь его профиль и спину, перед той атакой на высоту 113, но лицо – никак. А ведь Перикур тогда обернулся, но ему никак не вспомнить – воспоминание было полностью поглощено теперешним видом: зияющая окровавленная дыра, отчего Майяр пришел в отчаяние.
Его взгляд упал на лежавший на одеяле блокнот. Он вдруг мгновенно понял слово, которое ему не удавалось прочесть.
«Отец».
Слово затянуло в водоворот. Его собственный отец уже давно был всего лишь пожелтевшим снимком на буфете, но, попытавшись посетовать на его раннюю кончину, он понял, что при живом отце все, должно быть, обстоит куда сложнее. Альберу было важно узнать, понять, но поздно: он ведь обещал Эдуару, что «посмотрит». Альбер уже не помнил, что он имел в виду. И вот, сидя у постели засыпающего товарища, он размышлял.
Эдуар хочет исчезнуть, допустим, но как это сделать, когда речь идет о живом солдате? Альбер ведь не лейтенант, он об этом понятия не имеет. У него нет ни малейшего представления, как к этому подступиться. Может, нужно придумать какую-то новую личность?
Скорость – это не по части Альбера, но ему, как бухгалтеру, нельзя отказать в логике. Если Эдуар хочет исчезнуть, думал Альбер, стало быть, ему нужно дать имя мертвого солдата. Совершить подмену.
И решение тут было лишь одно.
Отдел кадров. Кабинет капрала Грожана.
Альбер прикинул последствия такого поступка. Тому, кто чудом избежал военного трибунала, предстоит подделать документы, принести в жертву живых и воскресить мертвых.
На этот раз точно расстрел. Не думать об этом.
Эдуар, измученный и обессиленный, только что заснул. Альбер бросил взгляд на настенные часы, поднялся и открыл шкаф.
Он залез в вещмешок Эдуара и достал его военную книжку.
Скоро полдень, через четыре минуты, три, две… Альбер устремляется вперед, вновь проходит по коридору, следуя вдоль стены, стучит в дверь кабинета и входит, не дожидаясь ответа. Над заваленным бумагами столом Грожана без минуты двенадцать.
– Привет, – говорит Альбер.
Звучит нарочито жизнерадостно. Но когда на часах почти полдень, с такой стратегией мало шансов на успех – желудок-то пустой. Грожан ворчит. И зачем он заявился в этот раз, да еще в такой час? Сказать спасибо. Грожан сражен на месте. Он уже оторвал задницу от стула и собирался захлопнуть ведомость, но «спасибо» он не слышал с начала войны. Он даже не знает, как реагировать.
– Да ну не за что…
Альбер лезет на амбразуру, добавляя еще ложечку меда:
– Твоя идея с дубликатом… Правда спасибо, моего кореша отправят сегодня после обеда.
Грожан приходит в себя, встает, вытирает ладони о штаны в чернильных пятнах. Он, конечно, польщен, но как-никак уже полдень. Альбер переходит в наступление:
– Я разыскиваю еще двух приятелей…
– А-а…
Грожан надевает китель.
– Не знаю, что с ними стало. То говорят, что они пропали без вести, то – что они были ранены и их отправили в тыл…
– Ну, вряд ли мне что-то известно!
Грожан направляется к двери, проходя мимо Альбера.
– Может, в ведомостях… – робко подсказывает Альбер.
Грожан распахивает дверь.
– Приходи после обеда, глянем вместе.
Альбер удивленно таращит глаза с видом человека, которого вдруг осенило:
– Если хочешь, я могу поискать, пока ты будешь есть!
– А, нет, у меня приказ, не могу!
Он выталкивает Альбера, закрывает дверь на ключ и останавливается. Альбер тут лишний. Он говорит, спасибо, пока, и удаляется по коридору. Сантранспорт за Эдуаром прибудет через час или два. Альбер заламывает руки, черт, черт, черт, твердит он, подавленный собственным бессилием.
Проходит несколько метров, тут же спохватывается, оборачивается. Грожан все еще в коридоре, смотрит ему вслед.
Альбер направляется к выходу во двор, у него мелькает одна мысль. Он представляет, как Грожан стоит перед дверью своего кабинета, выжидает. Выжидает, но чего? Не додумавшись, Альбер разворачивается и идет по коридору твердым шагом – во всяком случае, он надеется, что твердым, – действовать нужно быстро. Доходит до двери, но тут в коридоре какой-то военный, Альбер застывает, это лейтенант Прадель, по счастью, тот проходит мимо, не повернув головы, и скрывается из виду. Альбер переводит дух, слышен шум чьих-то шагов, несколько человек, смех, крики, голоса людей, идущих в столовую. Альбер останавливается перед кабинетом Грожана, проводит рукой по верхнему наличнику, нащупав ключ, берет его, вставляет в замочную скважину, поворачивает, открывает, входит и тотчас закрывает за собой дверь. Он прислоняется к ней, как тогда к стенке воронки от снаряда. Перед ним ведомости. Тонны ведомостей. От пола до потолка.
В банке ему часто приходилось иметь дело с подобными архивами – папки со стертыми ярлыками и выцветшими от времени рукописными чернильными пометками. Тем не менее ему потребовалось около двадцати пяти минут, чтобы отыскать нужный реестр. Альбер был встревожен, ничего не мог с этим поделать, то и дело поглядывал на дверь, ему казалось, что она вот-вот откроется. Он понятия не имел, что говорить в этом случае.
К половине первого ему удалось собрать три взаимодополняющих реестра. На каждом пестрели различные резолюции, устаревшие распоряжения; с ума сойти, как быстро все обрастает формальностями. Еще минут двадцать ушло, чтобы найти нужные имена, и вот тут – что типично для него – он заколебался. Будто выбор здесь имел хоть какое-то значение… Возьму первое попавшееся имя, подумал он. Взглянул на часы и на дверь, и то и другое, казалось, увеличилось в размерах, они уже почти не умещались в комнате. Он подумал об Эдуаре, который лежит там один, привязанный…