Страница 5 из 7
— Здравствуй, Пип, — громко и сердечно произнес Террада.
— Здравствуй, Лестер, — ответил Пип.
Я чуть не рассмеялся, глядя, как они обмениваются вялым рукопожатием. Дора, которая была в этом спектакле режиссером, обняла их за плечи и торжественно проговорила:
— Ну, слава богу!
Слава богу — за что?
Террада превратился в огромного, неповоротливого толстяка. Лицо его было все в складках, пухлые пальцы напоминали сосиски. Несмотря на мятую рубашку, он производил впечатление человека, имеющего большой вес в политических кругах. Его уверенность поразила меня; я по наивности ожидал, что он смутится, встретившись со своей жертвой лицом к лицу.
Но смущения не было и в помине: он окружил себя такой толстой, прочной стеной, что сквозь нее ничто не могло проникнуть. Его беспокойные глаза, казалось, никого не видели; он не говорил, а вещал, обращаясь в пространство, будто там ловили каждое его слово. Он грузно опустился на стул, заполнив его своей массой, и с глубокомысленным видом принялся рассуждать о европейской политике, генерале де Голле, о германской проблеме, об американском флоте в Средиземном море — и все это у него оказывалось вывернутым наизнанку.
Неужели этим разговором все и кончится?
Наверное, Террада ждал возможности остаться с Пипом наедине. Но сам ничего предпринимать не собирался, видимо, надеясь, что об этом позаботится Пип. Пип же сидел и молчал. Правда, Дора время от времени пыталась втянуть его в разговор, но он отшучивался и снова замолкал.
Тогда Джуди привела сына; он подошел к Терраде и прислонился к его колену. Террада обнял мальчика своей огромной, толстой рукой, даже не взглянув на него, и продолжал разглагольствовать. Я посмотрел на Пипа. Но он сидел, вытянув ноги и поигрывая стаканом вина на своем животе, и смотрел в потолок.
— Словом, нездоровая сложилась обстановка, — заключил Террада. Он говорил о положении в Италии.
Я же отнес эти слова к обстановке в гостиной у Доры, к отношениям между отцами и сыном.
К счастью, в этот момент Дорина кухарка мадам Лотта пригласила всех к столу.
— Сначала два первых блюда, — сказала Дора, когда мы уселись, — а потом мой любимый морской окунь. Вот такой… — Она широко развела руки, показывая размеры рыбы.
Морского окуня начинают обычно готовить за десять минут до подачи на стол, пока едят суп. Мы почти справились с первыми двумя блюдами, как вдруг появилась мадам Лотта и спросила у хозяйки, где рыба.
— Я оставила ее на леднике возле кухни, — сказала Дора.
— Ее там нет, — ответила Лотта.
— Проклятые кошки! — воскликнула Дора.
— Кошка ее не могла стащить: рыба слишком большая, — сказала мадам Лотта.
— Значит, это была кошка в человечьем облике, — отрезала Дора.
Должно быть, кто-то из местных жителей, проходя через сад, прихватил с собой рыбу. Ситуация была настолько нелепой, что лед взаимного недоверия как-то сам собой растопился и все шумно заговорили, высказывая различные предположения о пропаже. Какая-никакая, но все же это была беседа.
Тем не менее той атмосферы, которая необходима для откровенного разговора, так и не возникло. В лучшем случае нашу встречу можно было счесть началом установления спокойных отношений. Когда мы стали собираться домой, Дора объявила, что хочет устроить завтра один из своих «кошмарных» пикников. Она приглядела одно местечко где-то на полпути к Монте-Карло.
— Там вокруг сплошные кактусы! — прокричала она вслед нашей машине.
К тому времени, когда мы прибыли на пикник, Моника уже едва разговаривала с Пипом, словно ища спасения во враждебности. Семейство Террады оказалось более сильным противником, чем она предполагала. Пока все мы носили подушки и картонки с едой, напитками и посудой вниз по крутому склону к прелестной тихой бухте, Моника взяла рыболовные принадлежности и угрюмо уселась на камне. Вскоре к ней присоединился Пип и стал болтать со мной, Эйлин и Джуди.
— Что это такое? — вдруг спросил мальчик у Пипа, указывая на проезжавший мимо водный велосипед.
Пип вздрогнул, удивленный тем, что мальчик впервые обратился к нему.
— Это водный велосипед, — объяснил он. — На нем ездят по воде…
Мальчик молчал, видимо, удовлетворенный ответом. Пора было завтракать. Мы начали распаковывать картонки под руководством Доры, а Моника стояла рядом, с отвращением глядя на чудовищные запасы съестного и питья.
— Это что же, нет ни одной бутылки розового вина? — спросила она у Доры.
— Нет, — сказала Дора. — Я взяла шамбертен и кларет.
— Кто же пьет шамбертен и кларет на пикнике? — с презрением заметила Моника.
— Я, — сказала Дора.
— А я не пью, — заявила Моника. — И если у вас розового вина нет, я не буду участвовать в вашем дурацком пикнике. — И она сердито полезла вверх по склону. — Я одна доберусь домой, — крикнула она.
После этой глупой выходки всем стало еще больше не по себе. Всем, кроме Террады, — он, казалось, ничего не заметил. Его глаза по-прежнему смотрели в пространство, и в них как бы сосредоточилась вся скорбь и все горе мира. Он как раз говорил мне, что будущее невозможно без вычислительных машин, впервые за все время высказывая здравую мысль.
Но в общем пикник вышел удачным, и вот Пип, Террада и я, наконец, оказались более или менее одни. Террада перестал говорить и начал кидать в море камешки. И вдруг произнес, сам удивившись своим словам, пожалуй, не меньше, чем удивились им мы с Пипом:
— Мне кажется, Пип, мы с тобой могли бы установить некий modus vivendi.
Я увидел, как у Пипа вздулись на шее вены.
— Не понимаю, — сказал он.
Террада перевел дух, и я понял: вот оно, началось.
— Я имею в виду, что мы могли бы прийти к обоюдоприемлемому соглашению, — с усилием произнес он. — Нам нужно понять друг друга, чтобы жить дальше, не мучаясь угрызениями совести.
— А меня не мучают угрызения, — сказал Пип.
Но Террада не слышал его.
— Беда в том, Пип, что несколько лет назад мы с тобой не поняли друг друга. Вот в чем причина всех наших бед.
— Возможно, — сухо сказал Пип.
Террада взмахнул рукой и продолжал:
— Мы не должны были преследовать друг друга публично, — сказал он.
Пип хоть и с трудом, но сдержался.
— Я не преследовал тебя, — произнес он сквозь зубы. — Это ты преследовал меня.
Террада удивленно уставился на него.
— Да, но ведь это было неизбежно!
Пип глухо рассмеялся.
— Что было неизбежно? — спросил он.
Террада еще больше удивился.
— Но ты же должен знать Америку… должен знать, что было поставлено на карту тогда.
— Зачем сваливать на Америку свою вину, сволочь? — спокойно произнес Пип.
Это был хороший удар — настолько хороший, что у меня возникло неудержимое желание потрепать Пипа по плечу.
Но Террада был непрошибаем: казалось, его занимало нечто более важное и он тщетно пытался разрешить мучившую его проблему.
— Я считаю, что мы должны найти общий язык в моральном плане, — настаивал он.
— Ну что ж, — язвительно заметил Пип. — Давай искать общий язык в моральном плане. Что ты предлагаешь конкретно?
— Я хочу, чтобы ты пожал мне руку в моральном плане, то есть сказал бы, что я ни в чем не виноват и что наши добрые отношения восстановлены.
На сей раз у Пипа перехватило дыхание.
— Ты хочешь, чтобы я перечеркнул все, что было?
— Да, — просто ответил Террада.
— Все, от начала до конца?
— Да, от начала до конца, если ты согласен.
Пип надел очки, как будто хотел лучше рассмотреть Терраду.
— Я могу это сделать только при одном условии.
Террада ждал; ждал и я, и море, и птицы, и воздух — все, казалось, затаили дыхание.
— Если ты признаешь, что был неправ, вернее, если ты скажешь, что я ни в чем не виноват, я с удовольствием пожму тебе руку — так сказать, в моральном плане — и буду считать, что инцидент исчерпан.
Террада потерял дар речи.
— Но я не могу этого сделать, Пип, — наконец, произнес он.