Страница 3 из 43
Из нашей деревни только двое туда ползли. Конечно, двенадцать верст — это немало, только ведь Ломоносову от Архангельска до Москвы еще дальше было. Так что пойдемте к отцу, я с вами.
Отправились всем семейством в кабинет Дмитрия Петровича, и тот не устоял под дружным натиском детей и жены. Он и сам был сторонник того, чтобы как можно больше крестьянских детей получало образование. Не без его содействия в селе Яковлевском был возведен для этой цели просторный дом. Сейчас, правда, набор закончился, на одно оставшееся место приходилось несколько кандидатов. Неудобно вмешиваться. Но действительно — одаренный мальчик, а семья бедная, самому никак не пробиться. И Дмитрий Петрович пообещал твердо:
— Договорились. Вакансия останется для Миши.
Дети всей гурьбой бросились обнимать своего отца, который был для них воплощением доброты и справедливости. Дмитрий Петрович настолько расчувствовался, что велел позвать Мишу. Побеседовал с ним, посоветовал заниматься прилежно: ведь впереди широкая жизненная дорога, а приобретенные знания помогут ему распространять грамоту и культуру среди крестьян.
Семья Мордухай-Болтовских отбыла в столицу. А через несколько дней Миша с отцом отправились Яковлевское. Погожая осень господствовала над Верхневолжьем. В затененных местах держался, истаивая, ночной иней, но солнышко припекало, ярко озаряя расцвеченные желтизной и багрянцем леса. Темной стеной высился бор, ощетинившись по опушке острыми вершинами елей. Воздух чист, звонок, прозрачен. И страшновато было Мише уходить из этого привычного, дорогого мира в чужое село, к незнакомым людям.
Сперва завернули в избу к Купцовым, которые сдавали угол ученикам. Хозяева показали Мише лавку, где будет спать. Стол под образами. Лампадку засветят — можно читать и писать. Харчи у каждого ученика свои. За постой Купцовы взяли картошкой: в этом году не уродилась у них. Пока отец, покашливая, неумело торговался с хозяевами, Миша переминался у порога. В школу бы поскорей! Интересно, как там?
Вышли, торопливо зашагали по широкой улице. В самом конце ее, за околицей, высоко поставленный бревенчатый дом под железной крышей, с большими окнами.
— Вот, иди! — легонько подтолкнул отец.
Из сеней Миша попал в просторный класс с длинными партами: за каждой шесть школьников. Малость оробев, задержался возле двери, озираясь по сторонам. Черная доска на стене. Стол для учителя. И множество глаз, с любопытством разглядывавших новичка. Заметив свободное место, сделал несколько шагов, сел осторожно, бочком. Худой, кожа да кости, много места не занимал. А рядом девчонка полная, круглощекая, румяная. И громкоголосая:
— Меня Любой зовут. Любаня Головина. А ты кто?
— Миша.
— А чего ты шепотом, не урок еще. — Люба бесцеремонно рассматривала его и вдруг ахнула прямо-таки по-бабьи: — Ох, глаза у тебя какие! Будто небушко ясное! Да садись же прочней! — подвинулась она. Миша обрадовался: можно спрятать ноги под партой. У ребят либо сапоги, либо ботинки, только у него самодельные веревочные чуни, к тому же изгвазданные в дороге.
Вскоре на новичка, взятого под защиту бойкой Любаней, которую побаивались даже самые задиристые пареньки, перестали обращать внимание. А Миша, волнуясь, ждал появления учителя. Какой он, настоящий учитель-то? Грозный, сердитый, как старый солдат в Верхней Троице? Небось даже еще суровей и щедрей на оплеухи. Но где же он?
Раздался приятный, мелодичный звон колокольчика, дверь открылась. Миша замер… В класс вошла молодая, очень стройная и красивая женщина в ослепительно белой кофточке. Глаза большие, улыбка добрая. Миша аж ладошкой рот прикрыл, чтобы сдержать удивленный возглас…
В ту пору он считал: ему необычайно повезло, что попал к этой замечательной, умной учительнице. И только много времени спустя понял: нет, Анна Алексеевна Боброва не являлась исключением. Время было такое: вторая половина девятнадцатого века, период реформ и надежд! Лучшие представители образованной русской молодежи из семей разночинцев, из интеллигенции, мечтатели и правдолюбцы отправлялись в самые глухие уголки страны и, борясь с лишениями и притеснениями, обучали там крестьянских детей, посвящая себя кропотливой и вроде бы незаметной работе: сеяли разумное, доброе, вечное.
Десятки, сотни тысяч деревенских ребятишек не только выучились у них грамоте, но унаследовали свободолюбивые взгляды, патриотизм, стремление самоотреченно трудиться во имя высоких целей. Не все, конечно, достигли потом столь больших высот, как Михаил Калинин, однако почти в каждой волости появились мыслящие люди, которые первыми воспринимали революционные идеи. Но это будет потом, через многие годы. А пока Миша восхищенно смотрел на свою учительницу, с радостью слушал ее голос и очень хотел, чтобы уроки длились подольше, а перерывы между ними были короче.
Удивительно, насколько хорошо она знала и понимала каждого из своих многочисленных учеников. На всю четырехклассную школу было лишь два преподавателя: Анна Алексеевна и батюшка-поп. Но тот появлялся не каждый день, а она постоянно, с утра до вечера, находилась среди детей, вела занятия в две смены, объединяя младший класс с полусредним, а средний со старшим.
Мише все предметы давались без особых трудностей, кроме чистописания. Огрубевшие от работы пальцы плохо чувствовали тонкую невесомую ручку. Буквы получались кривые, разновеликие. Анна Алексеевна простила бы это, лишь бы писал грамотно, однако инспектор и попечители земского училища, не вникая в подробности, судили об успеваемости, о прилежании прежде всего по почерку. Красиво, ровно ложатся строчки — значит получится из мальчика волостной писарь или мелкий чиновник. Другого и не надобно.
Анна Алексеевна просила Мишу: наберись терпения, приучай руку. Он, разумеется, выполнил ее совет. Товарищи отдыхали после уроков, а Михаил, сидя за партой, выводил букву за буквой. Если на квартире горела вечером лампа или лампадка, он, не принимая участия в разговорах, писал и писал. Немели пальцы, в глазах рябило, но он продолжал работу да тех пор, пока хозяева, погасив лампу, не ложились спать. И через полгода начал выделяться среди других учеников не только отсутствием грамматических ошибок, но и четким каллиграфическим почерком.
Он не просто занимался. С огромным желанием, с какой-то ненасытной жадностью воспринимал то, что можно было узнать от учительницы, почерпнуть в книгах. За три месяца прочитал все, что имелось в школьном шкафу. Анна Алексеевна начала приносить ему книги из своей небольшой, но тщательно подобранной библиотечка: произведения Державина, Некрасова, Гоголя. Арифметические задачи Миша решал в уме, ложась спать. Если не удавалось найти верный ответ вечером, то поутру, на свежую голову, это получалось само собой.
С осени до рождества, намного опередив свою румяную соседку Любаню (а она училась неплохо), обогнав всех ребят, Миша закончил два класса. Анна Алексеевна перевела его в средний класс.
Каждую субботу после уроков отправлялся Миша в Верхнюю Троицу. Двенадцать верст по морозу, по занесенной снегом дороге, на которую с наступлением темноты выходили волки. Жутко было идти, да нужно. Картошки взять на неделю, хлеба, помыться. С одеждой у него было совсем плохо. Под старой шубейкой — единственная рубаха. И штаны тоже одни. Мать устраивала стирку, а он сидел голышом на печи, дожидаясь, пока высохнет. Хоть и одет был беднее всех в классе, зато рубашка у него всегда чистая и отглаженная. Заплатки — и те аккуратные.
Был Миша не то чтобы гордым, но свое достоинство не терял. Ни перед кем не заискивал, в обиду себя не давал. И ни от кого не принял бы помощи, оскорбился бы подачкой. Анна Алексеевна ощущала его настороженность и долго не решалась сделать то, что хотела. Но нет, Миша чуткий, он должен смекнуть, что и сама она живет небогато, заботится о нём по искреннему душевному желанию. Из скромного жалованья несколько месяцев понемногу откладывала деньги. А потом купила Мише рубашку-косоворотку, поясок, а главное — валенки, чтобы ходил в свою деревню без риска обморозить ноги.