Мой брат Том

13

Пегги очень не любила вспоминать тот день, но я упорно возвращал ее к этим воспоминаниям. Мне хотелось понять, как она надеялась справиться с бурей, которая неизбежно должна была разразиться, когда в обеих семьях узнают правду; ведь как это будет встречено, нетрудно было заранее предвидеть.

— А я просто об этом не думала, — сказала она. — Я так была полна своей любовью, что мне все было нипочем.

— Ты слишком много взяла на себя, — заметил я.

— Ничуть. Том очень страдал оттого, что приходится хитрить и скрываться, вот я и решила с этим покончить. Он сам не мог, потому что боялся повредить мне. А я ничего не боялась.

— Но ведь ты знала, что вам это даром не пройдет, — настаивал я.

Пегги на мгновение задумалась, потом сказала:

— Может, все бы и обошлось потом, если б не то, что случилось.

Лично я так не думаю, а впрочем, что толку гадать задним числом. Единственный путь, о котором знаешь, куда он вел, — это тот, который был избран.

Когда мы с Томом пришли после обеда на реку, там уже собралось с десяток наших ребят. Пловцы ныряли чуть ниже по течению, где глубина достигала десяти футов. Лет тридцать назад там затонула старая баржа (не та, на которой плавал старший Маккуил) да так и осталась лежать на дне. За эти годы из нее повытаскали все, что только можно было достать, но ребятам казалось, что, если пошарить в дальних отсеках, что-нибудь еще найдется достойное внимания. Вот они и ныряли, прыгая с высокого в этом месте берега. Это была опасная игра, но никто не оставался под водой дольше, чем следовало: слишком уж жутко было в лабиринте темных, узких переходов.

Я уже давно перерос эти мальчишеские забавы, но у Тома еще сохранился к ним интерес. Как только мы пришли, он сразу принялся разрабатывать вместе с Доби план совместной экскурсии в трюм затонувшей баржи. Я немного поплавал, потом вылез и уселся на берегу. Обсыхая и согреваясь, я смотрел вокруг и видел нашу сухую, серую землю, плакучие ивы, полоскавшие в воде свои длинные волосы, низкие домики, выстроенные еще первыми поселенцами, старые эвкалипты на Биллабонге. Есть что-то особенное, неповторимое в облике австралийского эвкалипта; я смотрел на одно старое-старое дерево, склонившееся над излучиной реки, и старался найти слово, которым можно было бы описать его, но слово не находилось.

Кто-то легонько толкнул меня в спину коленом; я вздрогнул от неожиданности.

— О чем размечтался, Кит? — спросил чей-то голос.

Я поднял голову. Надо мной стояла Пегги Макгиббон. Приятно было чувствовать прикосновение Пегги, приятно было сознавать себя близким ей той близостью, которую она искала во всех родных Тома. Может быть, ей и в самом деле удалось бы в конце концов победить семейную вражду.

— Присаживайся, Пег, полюбуемся на этих дурней, — сказал я.

Она села рядом со мной в своем ситцевом платьице, надетом на купальник. Через плечо у нее было перекинуто полотенце, на пальце она вертела резиновую шапочку. Мы увидели, как Том и Доби прыгнули с берега и, взрезая воду сложенными ладонями, ушли в глубину. Они долго не всплывали, но Пегги успела, подобно нашей матери, проникнуться убеждением, что с Томом не может случиться ничего дурного, — и точно: минуту спустя он показался на поверхности. Была в Томе какая-то надежность, спокойная уверенность в своих силах, внушавшая женщинам чувство, что рядом с ним им ничего не грозит.

— Ты когда пришла? — крикнул Том, завидев Пегги.

— Давным-давно, — ответила она. У нее уже появился тот ласково-снисходительный тон, которым говорят с мужьями любящие жены. — Можешь не торопиться.

Но Том и Доби вылезли из воды и сели около нас, упершись сзади ладонями в землю и подставив солнцу мокрое тело. Доби, долговязый, немного нескладный, еще не снял гипсовой повязки, только гипс загрязнился, растрескался, и весь был исчерчен какими-то надписями. Пегги его за это упрекнула.

— Как тебе не стыдно? — сказала она.

Доби покраснел. Он знал наизусть «Смерть Артура» и мог без запинки перечислить все известные химические элементы, но тут он не нашелся что ответить. Он был от природы молчалив и замкнут и чем-то вдруг напомнил мне тот эвкалипт, что рос у излучины реки. Австралийское дерево, австралийский парень.

Мы ни о чем не разговаривали, просто сидели и впитывали в себя звенящий воздух, отдаваясь мгновению и не размышляя о том, что за ним наступит другое. Приятно было так сидеть. Но вдруг я заметил, что по тропинке, спускающейся от железнодорожного полотна, идет Грэйс Гулд. Пришлось прервать огненное кольцо тишины, которым мы себя окружили, и пойти Грэйс навстречу. Мы сошлись около помидорных грядок бакалейщика Райена, по прозвищу Пузан, который развел на склоне целый огород.

Накануне я сделал одну непростительную глупость. Я вообще не склонен к бесконтрольным поступкам, но тут сам не знаю, что меня дернуло дать Грэйс стихи, которые я недавно написал. Мне так хотелось, чтобы кто-нибудь прочитал их, пока я жив, а в двадцать лет часто кажется, что смерть ходит рядом. У меня, например, бывали дни, когда я был уверен, что завтра умру. Просто так: что-то случится, солнце вдруг перестанет светить.

— Я прочла, — сказала Грэйс и сунула руку в свою большую белую сумку.

— Нет, нет! — поспешил я остановить ее. — Только не здесь.

— Я и не знала за тобой таких талантов, — сказала она и лукаво прищурилась, словно говоря: а ведь стоит подумать, стоит взвесить, может, даже стоит пойти на некоторый риск.

Мне однажды случилось наблюдать пару влюбленных, которые были оба очень немолоды, и это вдохновило меня на восемнадцать стихотворных строк во славу поздней любви. Мол, даже когда осень и падают листья, это еще не конец всему. Я и сейчас помню каждую из этих восемнадцати смелых строчек:

Я не стал спрашивать Грэйс, поняла ли она, понравилось ли ей: мне не нужно было ее мнение. Да, в сущности, она уже его высказала, и я весь сжался, ругая себя за глупость. На ее безмятежно спокойном лице написано было ожидание, на которое я не мог и еще пока не хотел откликнуться. Впрочем, у Грэйс хватило ума и такта не настаивать. Она отвела глаза и увидела Пегги, которая, сняв платье, шла к Собачьему острову, где мы обычно купались.

— Чудесная у Пегги фигура, — сказала Грэйс. — Вот только ноги…

— А что ноги? — спросил я.

— У нее икры танцовщицы, — ответила Грэйс. — Через год-два это будут безобразные клубки мускулов.

— Ты так думаешь?

— Не думаю, а знаю, — весело сказала Грэйс.

Я посмотрел Пегги вслед. Не помню уже, что в женском теле будило тогда наши самые смелые эротические мечты. Во всяком случае, думая о женщине, мы не спешили представить себе, какая у нее грудь. Мне кажется, нас волновала вся женщина, все ее существо. Грэйс говорила правду, Пегги была сложена, как Венера; но это касалось Тома, а не меня, и я тут же забыл об этом.

Все было тихо и мирно в тот понедельник, пока на Собачьем острове не поднялась обычная возня. Пегги и Том сидели на самом краю крошечного клочка суши, свесив ноги в воду, и никто их не трогал — у нас было неписаное правило: влюбленным не мешать. Только что я разлегся на песке около Грэйс, как вдруг услышал крик: «Том, берегись!» Кричал один из близнецов Филби. Я перевернулся, сел и увидел Финна Маккуила, подкравшегося к Тому сзади. Никто не заметил, как он забрался на остров. Прежде чем Том успел сообразить, что к чему, Финн пинком столкнул его в воду.