Мой брат Том

Сосед справа, больной драпировщик, которому Локки не раз оказывал одолжения — но, по странной случайности, это делал и мой отец, — также высказал мнение, что загорелось где-то сзади, вроде бы в ванной или в чулане. Он даже слышал ночью, как что-то громко пыхнуло, будто сразу запылал сильный огонь. Вопросы были поставлены Томом так, как его учил отец. Оба показания опровергали слова Пегги насчет того, будто пожар начался с крыши, и было ясно, что люди опасаются попасть впросак, если отец потом будет допрашивать их на суде в качестве свидетелей.

А у Тома все хуже и хуже становилось на душе.

Однажды вечером он стал уговаривать Пегги вместе с ним переплыть реку и отправиться побродить по Биллабонгу. Заросли буша на той стороне были любимым пристанищем Тома — тихой обителью, где можно было на время укрыться от города и всего городского. Но Пегги заявила, что он с ума сошел.

— А почему, собственно? — вскинулся он.

— Потому что на это нужно не час и не два. Меня хватятся дома.

— Надоел этот город, хоть бы какое-то время его не видеть! — недовольно проворчал Том.

— Милый! — шепнула Пегги и поцеловала его.

Если такая девушка, как Пегги, говорила вам «милый» наедине да еще темным вечером, это в те годы было почти равносильно любовной близости. Наверно, Том, услышав это, готов был не переплыть, а перепрыгнуть реку от счастья. Но сам он все же не решился выговорить «милая».

— Пег, — сказал он, — не могу я больше выносить это.

— О чем ты, милый? — ласково проворковала Пегги.

Они сидели, прижавшись друг к другу, под перечным деревом, и вечерняя музыка цикад, светляков, лягушек, всплесков рыбы в реке, лая собак и доносившегося издалека женского смеха аккомпанировала их разговору.

— О наших отцах — твоем и моем.

Пегги, мечтательно прикорнувшая на плече у любимого, который вопреки своей воле всем телом преступно тянулся к ее телу, сразу выпрямилась; нарождавшейся в ней любовной истомы как не бывало.

— Не желаю говорить об этом! — резко осадила она Тома.

Том беспомощно развел руками и продекламировал унылым голосом:

— Это еще что? — Пегги не воспитывалась на киплинговских ритмах.

— Дело принимает скверный оборот, — сказал Том.

Пегги встряхнула длинной рыжей гривой.

— Знаю! Но не надо об этом говорить. Я не хочу.

— Говори не говори, от этого ничего не изменится, — решительно сказал Том.

— Ну хорошо! Тогда скажи: зачем твоему отцу понадобилось травить моего?

— Да они давно друг друга терпеть не могут, — сказал Том. — А зачем Локки делает столько глупостей?

— Не знаю, Том, — печально сказала Пегги. — Наверно, это у него само собой получается.

Они помолчали.

— Напрасно он в ту ночь приезжал сюда.

— В какую ночь? — спросила Пегги.

— Да в ночь пожара.

— Он и не думал приезжать! — возмутилась Пегги. — Его тут и близко не было. Он всю ночь провел в Нуэ…

Том мне после говорил, что попросту не поверил в искренность ее слов. Решил, что она поддерживает эту ложную версию, потому что так нужно для Локки, и не стал настаивать. Как преданная дочь, она защищала отца. Но так или иначе, она отказалась продолжать разговор на эту тему.

— Больше ни слова об этом не скажу, — заявила она. — И ты не смей. Слышишь? Я тебе запрещаю.

— Ладно, — сказал он. — Но все-таки…

— Нет! — крикнула она.

Том замолчал и снова обнял ее. Что им еще оставалось? Но впоследствии, в свете всего, что произошло, он горько пожалел, что в тот вечер не довел разговор до конца.

На следующий день отец дал Австралазийской компании совет отказать Локки Макгиббону в выплате страховой премии на том основании, что пожар возник при неясных и подозрительных обстоятельствах. Имеются данные, позволяющие предполагать «небрежность, граничащую с недобросовестностью», и можно считать установленным, что со стороны страхователя были допущены «обдуманные, намеренные или сознательные действия, кои могли повести к уничтожению означенного имущества в противоречии с законом». Компания совет приняла, и отец составил письмо, которое Дормен Уокер должен был вручить Локки. Но на передачу материалов в прокуратуру штата компания не согласилась. Пока, во всяком случае. Насчет этого компания намерена была еще подумать.

Итак, Локки получил передышку, но, зная своего отца, я не сомневался, что, если он сочтет юридически необходимым и этически правильным передать властям имеющиеся у него документы, он это сделает, хотя бы даже с риском испортить свои деловые отношения с крупными страховыми компаниями. Впрочем, он тоже не спешил: должно быть, ему неприятно было преследовать человека, имея перед ним столь явные преимущества.

9

На свою беду, Том и Пегги чересчур доверились наступившему затишью и стали менее осторожны; впрочем, рано или поздно кто-то неминуемо должен был увидеть их вместе и пустить по городу одну из тех сплетен, без которых почтенные сент-хэленские граждане просто не могли существовать.

У меня в ту пору шел легкий флирт с Грейс Гулд, дочерью начальника железнодорожной станции. Грейс была едва ли не самой хорошенькой и приятной девушкой в городе, но я не позволял себе увлечься всерьез: слишком сильна была во мне вера, что судьба Готовит мне иное и лучшее будущее, чем прозябание в захолустном городке, и я не хотел себя связывать. Грейс мечтала о профессии врача, но на университет не было денег, и она училась на курсах Управления сельского хозяйства, готовивших ветеринаров и зоотехников. Со мной она держалась строго, не разрешая никаких вольностей, но я не догадывался, что ее от меня отпугивает то же, что меня отпугивало от нее: страх из-за меня застрять на всю жизнь в нашем захолустье. Она тоже хотела добиться большего — и, вероятно, добилась.

Как-то в субботу, когда мы сидели в кафе «Пентагон» и ели мороженое с фруктами, Грейс вдруг посмотрела на меня своими темными глазами, гармонировавшими со смуглым, почти оливковым цветом ее кожи, и поведала новость: нашего Тома видели поздно вечером с Пегги Макгиббон под перечными деревьями за домом Маккуила.

— Неужели это правда? — спросила она меня, хитро сощурившись.

— А кто видел? — Из осторожности я предпочел ответить вопросом на вопрос.

— Мой отец, — спокойно произнесла Грейс.

Удар был сокрушительный. Не мог же я сказать, что ее отец врет, хоть я его и недолюбливал, единственно, впрочем, потому, что он был ее отцом.

— А сам-то он что там делал в такой час? — отпарировал я, движимый желанием защитить Тома.

— У него там вентерь на раков поставлен, недалеко от паровозного депо.

Деваться было некуда. Чувствуя всю тяжесть ответственности за каждое произносимое слово, я сказал:

— Да, это правда. Они по уши влюблены друг в друга.

Грейс расхохоталась.

— Вот так история, смешней не придумаешь! — Теперь, после моего подтверждения, ей не верилось. — Что на это скажет твой отец?

— Даст бог, он не узнает.

— Уж наверно, они еще кому-нибудь попадутся на глаза.

— А тогда пусть пеняют на себя, — сказал я.

— Если Локки Макгиббон узнает, он убьет Тома.

— Убьет, — мрачно согласился я.

— Это что же, настоящая любовь? — спросила Грейс с любопытством, всегда побуждающим женщину вымогать у мужчины признание в любви, пусть даже не в своей, а в чужой.

— Самая настоящая, — сказал я.

— Бедный Том! — нежно сказала Грейс, и я понял, что она мысленно представила себе ясные голубые глаза Тома и ей уже хочется за него заступиться.

Удивительное дело, ни одна не могла устоять против этих глаз. Ночью, перед сном, я посмотрел на себя в зеркало в надежде уловить хоть тень той невысказанной потребности в ласковой заботе, что так трогает женское сердце, но встретил только прямой, твердый взгляд двадцатилетнего парня, сознающего не без огорчения, что притягательной силы в нем маловато.