Страница 30 из 39
Было ясно, что Анзельм навел жандармов на Смоляжа и что после расправы со Смоляжем жандармы ехали к Станишу, но по дороге пали легкой фазаньей смертью.
В эту ночь я не сомкнул глаз.
Ребятам удалась охота, они хотят ходить на фазанов чаще. Что теперь с ними делать?
Я слышал, что под Остроленкой существуют отряды АЛ и АК, а в Едночевском лесу — Крестьянские батальоны [68]. Но как с ними связаться? Поверят ли они на слово, без всякого поручительства, что это не новая ловушка гестапо, что какой-то там советский врач действительно хочет бороться в польских рядах?
Однако важно было сберечь энтузиазм даже такой маленькой группы. Значит, надо попробовать организовать людей. Надо начать действовать на свой риск и страх. Лишь тогда, когда мы покажем себя в каком-нибудь деле, мне поверят и нас примут в отряд. Кто знает, может быть, через Войнара, вернее через его жильца — железнодорожника, мы сумеем связаться с руководством Армии Людовой. При первой же возможности надо послать Кичкайлло в Ломжу на разведку. Нет, Кичкайлло для этого не годится. С ним должен ехать кто-нибудь посмышленее, политически грамотный… Будем искать такого человека.
А пока перед нами стоит первая задача: выследить этого гада Анзельма.
Первый товарищ
Пани Хелена, — сказал я после завтрака.
руки Гжеляковой, которая мыла тарелки, остановились и замерли в воде: она уже приметила, что стоит мне начать говорить о серьезных делах, как я почему-то обращаюсь к ней по имени.
— Пани Хелена, вы знаете Станиша? Даже хорошо? Ну тогда вам будет нетрудно отозвать его в сторонку и откровенно сказать, что ему грозит большая опасность. Скажите, что сообщает друг… Или, как в детективных романах: вас предостерегает незнакомый доброжелатель… Пусть немедленно уберет из дома радио. И пусть точно вспомнит, с кем он беседовал на политические темы в июне или мае, когда он произнес такую фразу: «Диалектика общественных противоречий развалит гитлеризм, даже если он переживет войну». Это очень важно, хотя и не очень понятно. Запишите, пожалуйста. Я вам продиктую.
Через два часа Гжелякова доложила:
— Станиш говорит, что в Дудах беседовать на политические темы не с кем. А об этой диалектике, или, как там ее еще зовут, он говорил только с одним человеком, который приезжал из Ломжи за салом. Он, кажется, тоже учитель. Его зовут Гливицкий. Скоро он должен снова приехать за мукой, которую перепродает в городе.
«Очень сомнительно, чтобы этот Гливицкий действительно был преподавателем, — подумал я, — но что он Анзельм, так это наверняка. Ловкий тип, нечего сказать: скупает продукты и продает людей. Алхимик на колесах!»
Станиш пользовался в Дудах уважением. Были, правда, у него и недоброжелатели, ну да у кого их нет! Но даже склочник-органист не мог выдумать о нем никакой подлой сплетни. Следовало бы выяснить существо дела, сохранив, однако, в тайне место моего пребывания и имена участников охоты.
С помощью Гжеляковой мы договорились о встрече со Станишем завтра, в семь утра.
Я ждал в лесу на дороге, возле часовенки, с фигурой святого Яна Непомуцена. Неподалеку, из-под мостика, бил ручей, стремившийся к Нарве.
Святой, вытесанный из явора неизвестным «богоделом», поди уже сотню лет стоял под гонтовой крышей, словно усталый крестьянин. Он стоял в хорошем месте: вокруг шумели сосны, по камешкам бежал ручеек, разные там синички щебетали, пытаясь доказать, что счастье именно такое и бывает: птичье, мимолетное. А по безыменной дороге проходили мимо поколения людей…
На мостике показался человек небольшого роста, крепко сбитый, угловатый. Он перебросил лукошко с правой руки на левую, осмотрелся по сторонам и подтянул штаны, которые были слишком длинны ему. Ноги у него были коротковатые и чуть кривые, как у таксы.
— Это с вами у меня тут свидание? — живо спросил он, надевая лукошко снова на правую руку. — Я Станиш.
Прислонившись к стене часовенки, я разглядывал стоявшего на дороге человека. Он был подвижной и какой-то неспокойный, с гладким выпуклым лицом, на котором мочалками торчали черные брови.
— Я не очень-то верю в незнакомых доброжелателей, но поскольку вы предупреждаете… — произнес Станиш и снова подтянул штаны.
— А вы поверьте… и вытащите из штанов револьвер, он их понапрасну оттягивает, — сказал я. — Вот-вот, лучше всего положить его в лукошко. Так он у вас и под рукой будет и ремень не оборвет. Что это за пушка?
— «Констабль». Из него стреляла английская полиция, а потом ковбои в фильмах.
Он говорил свободно, улыбаясь, и в то же время тщательно изучал меня. В разговоре участвовало все его лицо: и ветвистые брови, под которыми прятались небольшие глаза, и морщины на широком лбу, казалось даже, что у него шевелились уши.
«Малый не лишен чувства юмора, — подумал я. — Стреляный воробей. Видно, бывал и на коне и под конем…»
— Ну что ж, если вы согласитесь подойти ближе и под сенью древней часовенки выслушать ужасное известие, все будет как раз в стиле этих фильмов. Таинственный господин…
— Таинственный кабальеро! — поправил Станиш. — Так лучше звучит.
— Ладно. Таинственный кабальеро сообщает: в наши руки случайно попал один документ, свидетельствующий о покушении на вашу жизнь. Прошу прочитать.
Я протянул ему рапорт Анзельма. Он стал серьезным.
— Умное сочинение, — сказал Станиш, закончив чтение. — Я бы ему поставил пятерку за знание польских дел.
— А я бы пригласил его на небольшую прогулку в лесок.
Я рассказал о расправе в усадьбе Смоляжа.
— Не согласитесь ли вы, пан Станиш, помочь в инсценировке суда и линчевания?
— С превеликим наслаждением! Обожаю американские шутки.
— Отлично. Значит, как только Анзельм, он же Гливицкий, приедет к вам за мукой, вы продолжите прежние неосторожные политические высказывания. Было бы еще лучше, если бы состоялось небольшое собраньице. Сумеете?
— Конечно. Я, жена, мой компаньон из мастерской, один крестьянин…
— Достаточно. Надо сделать так, чтобы этот мерзавец уверился в том, что здесь существует некая организация, быть может, даже небольшой партизанский отряд, что вы вербуете его в связные, что вы хотите, наконец, представить его партийным властям в Ломже. Коня у вас нет. Поэтому наймите его у Гжеляковой. На станцию вас повезет ее работник Ручкайлло.
— Этот великан, знахарь?
— Он самый. На том месте, где мы сейчас стоим, я остановлю вас и приглашу в лес для разговора. Ясно?
— Не совсем. Я люблю во всем полную ясность, а мне пока еще не известно, с кем же, собственно, я имею дело?
— С командиром отряда Армии Людовой.
— О-о, вот тут уж, я вижу, начинается польский фильм, — оживился Станиш. — Даже у нас в этом медвежьем углу идут съемки?!!
— Как и всюду. Монтаж идет полным ходом.
— Вы, верно, долго были в России? Слова растягиваете на русский манер…
— Я советский командир, состоящий в Армии Людовой… Итак, можно на вас рассчитывать? Сделаете, как договорились?
Я хотел проститься, но Станиш схватил меня за руку.
— Подождите! Вы хотите уйти? Сейчас? Ну нет, так нельзя! — крикнул он.
Станиш все сильнее, до боли сжимал мою руку (у этого интеллигента была крепкая рука кузнеца), а я с удивлением смотрел на загорелое лицо этого весельчака, искаженное гримасой не то восторга, не то плача. Сильные толстые губы его дрожали.
— Наконец-то! Наконец-то оно начинается! В Вельких Дудах — Армия Людова! Черт возьми! Столько лет я ждал этой минуты… Наконец-то, товарищ!
Это слово взволновало нас обоих. Некогда обычное и примелькавшееся, оно внезапно прозвучало по-новому, свежо. В этой встрече в лесу двух оторванных от борьбы людей слово «товарищ» объединяло и связывало.
Рождение лесного отряда
Спустя три недели после этой встречи я на том же самом месте вежливо попросил Анзельма сойти с телеги и пойти с нами на прогулку.
68
АЛ (Армия Людова), АК (Армия Крайова) а Крестьянские батальоны — партизанские соединения польского движения сопротивления.