Сопка голубого сна

— Сюда, на верхнюю полку.

Носильщик поставил чемодан, Бронислав дал ему рубль, и тот рассыпался в благодарностях.

— Ты чего рублями швыряешься? — буркнул Бояршинов.— Тебе еще самому пригодятся.

Он снял шинель, повесил. Бронислав в это время снимал бурку.

— Офицерская бурка. Ты где ее раздобыл? Бронислав рассказал.

— Ну и везет же тебе. Бурка ротмистра Абдулдурахманова, ну и ну! Вот что, я дам тебе за нее 45 рублей. Заработаешь.

— Не в деньгах дело...

Поезд тронулся. Они сели друг против друга, посмотрели в окно на отдалявшееся здание вокзала, затем Бояршинов повернулся к Брониславу:

— А в чем же?

Надо его или поставить на место, или приручить, подумал Бронислав.

— Я уже давно хотел вас спросить, господин вахмистр, неужели вам доставляет удовольствие непрерывно меня унижать?

— Что значит «унижать»?

— Своим тыканием. Все «ты» да «ты», будто я ваш холоп.

— Так ведь по уставу положено!

— Устав хорош для поддержания дисциплины в походе или на этапе, когда арестантов много, а мы с вами будем в дороге много дней вдвоем, разговариваем о разном, так неужели обязательно тыкать, напоминать, что вы барин, а я хам!

— Я совсем так не думал, просто по службе...

— А нельзя ли просто по-человечески? Мы же вот сидим друг против друга, беседуем, никто нас не видит и не слышит. Зла я на вас не держу, претензий к вам у меня тоже нет, что поделаешь, служба у вас такая, обязаны меня доставить как товар. Вы уже пожилой человек, воевали, где-то у вас, небось, жена, дети, меня так и подмывает говорить вам «Данило Петрович», с полным почтением. Ведь так, кажется, к вам обращались в канцелярии?

— М-м-да, так...

— Но если вы меня считаете преступником, выродком, ненавидите меня, думаете, что я мало настрадался и, будь ваша воля, вы бы меня еще в кандалах подержали, то ничего не поделаешь, тыкайте. Я буду отвечать как положено: «Слушаюсь, господин вахмистр», «никак нет, господин вахмистр» — вот и весь наш разговор.

Он достал трубку и кисет, закурил. Несколько минут длилось молчание.

— А вас как зовут?

— Бронислав. По отчеству — Эдвардович.

— Значит, так: когда мы одни, то «Бронислав Эдвардович». А на людях «ты».

— Договорились... Закуривайте, Данило Петрович. Донской табак, Асмолова.

— Давненько я такого не курил...

Он достал кусок папиросной бумаги, свернул цигарку, закурил.

— Хороший табак, хотя для меня слабоватый... Так вы и пообедать успели?

— Успел. Соляночку рыбную заказал.

— О, это вкусно.

— Дружок один сразу вспомнился. Алешка Миллионщик.

— Вправду миллионщик?

— Ну да, у него миллион или два было, от отца в наследство получил Волжское пароходство. Двадцать судов на него работало, а он бесшабашно жизнь прожигал. И вот однажды, гуляя где-то в ресторане, услышал разговор о девушках, приговоренных к сибирской ссылке, такие молоденькие, мол, жалко, неужели им никто не поможет? И тут он словно очнулся, прозрел. Сам мне рассказывал. Подумал, какой толк от всей моей жизни, что я тут делаю. Освобожу-ка я этих девчат... Снял номер в меблирашках прямо напротив тюрьмы, высмотрел главную надзирательницу, подошел к ней на улице, то да се, представился: студент такой-то. Ну встретились они разок-другой, потом он ее к себе привел, соблазнил, обещал жениться. Через нее проник в тюрьму, установил связь с девушками, все организовал и выкрал их. Ну, а когда все раскрылось, его приговорили к каторге с поражением в правах и конфискацией имущества... Мы с ним встретились в московской тюрьме и потом вместе шли по этапу. Двое нас было всего таких бедолаг, что ни передач, ни денег ни от кого не получали, мы всегда старались встать первыми в очередь к раздаче, чтобы успеть съесть свою порцию и обернуться еще раз. Уж очень плохо он голод переносил, Алешка, прямо бредил едой и с таким вкусом рассказывал, как он питался на воле, что у нас животы подводило. Его просят — перестань! — он продолжает. Били его даже, все равно не помогало. Вот он мне и про соляночку рыбную рассказывал, какая это вкуснота и как ее готовят. Пришлось отведать.

— Ну да, знаете, какие побеги бывают,— начал рассказывать Бояршинов.— В прошлом году на рудник на Ононе, где работали полтораста человек каторжан, приехал с проверкой капитан, при нем унтер и ординарец. Стал проверять, у охраны оружие, разоружил все двадцать солдат, передал оружие каторжанам и повел их к китайской границе, верст за пятьсот. Часть освобожденных, у кого срок подходил к концу, не захотели рисковать и остались на месте, кое-кто убежал в тайгу, остальные пошли к границе. Их ловил как раз ротмистр Абдулдурахманов и в одном из столкновений был убит. Много тогда погибло и наших, и беглых, но восьмерым все ж удалось дойти до Амура и переправиться на маньчжурский берег. Однако у нас договор с Китаем о выдаче беглых каторжников, вот их и выдали всех. Мы их повесили. За Абдулдурахманова.

— Чаю принести? — в дверях встал проводник.

— Принеси, в горле пересохло,— сказал Бояршинов.

— Кипяток принесите,— вмешался Бронислав-Чай и сахар у нас есть, мы сами заварим.

Он потянулся к чемодану, открыл его, достал сахар и чай. Проводник меж тем поставил на столик у окна чайник с кипятком, чайничек для заварки, стаканы и вышел. Бронислав продолжал рыться в чемодане, подавая Бояршинову хлеб, колбасу, вдруг ему попалась коробочка, подаренная аптекарем,— что это? Во всю длину коробки шла рекламная надпись: «Сердце, уж скорее ты лопнешь, чем я!» и фирменный знак «Олла».

— О, черт побери...

— Чего чертыхаешься, Бронислав Эдуардович?

— Я просил у аптекаря мазь от ран, а он мне сунул еще презервативы!

— И за это ты его к черту посылаешь? Умница старик, подумал, парень молодой, пойдет в тайге любовь крутить, или ребенка сделает, или сифилис подхватит, помогу-ка я бедолаге... Ты его от души благодарить доложен за такой полезный подарок!

Смущенный Бронислав, не отвечая, намазывал масло на хлеб.

— Попробуйте московскую или ветчину.

— Вкусная эта московская колбаса, в самой Москве лучше не найдешь. Я, когда бываю в Нерчинске, всегда ее покупаю. Поляк один, когда вышел на поселение, открыл здесь колбасную, теперь сын держит ее и процветает.— Он пожевал, подумал и после паузы сказал: — И все же что-то здесь не так.

— Вы о чем, Данило Петрович?

— Странно мне, что я вас в такую даль везу. Обычно у нас в Забайкалье — отбыл срок на каторге и в этом же уезде остаешься на поселении, ну, в крайнем случае, в соседнем, но всегда в этой же губернии. А вас гонят в Старые Чумы, это полторы тысячи верст по железке и на лошадях... Что-то за этим кроется.

— Верно, кроется.

— Что же?

— Добрый совет генерала Смирнова.

Бояршинов обиженно зашевелил рыжеватыми усами — ему не нравились неуместные шутки во время серьезного разговора.

— Я спрашиваю, потому что знать хочу, а вы тут острите насчет генерала.

— Никакая это не острота, так и было, истинный крест. После объявления приговора председатель военного суда, генерал Смирнов, я запомнил фамилию, такая же как у владельца водочного завода, поставщика его величества, встал из-за стола, подошел ко мне и заговорил. Годы каторги, сказал, пролетят, заметить не успеете, а когда вас привезут на поселение, бегите. Только не в Польшу, тут мы вас поймаем, а в Китай. Не то в шутку советовал, не то всерьез. Хороший был человек, вспомнил я как-то его совет этак года полтора назад в Акатуе, да возьми и расскажи товарищам, а среди нас оказался паршивец один, донес на меня. Из Акатуя пошла бумага в управление, а там подумали: «Ведь в самом деле. До Польши отсюда 8000 верст, а до Китая 500»... И написали: «По окончании срока каторги отправить на поселение в Енисейскую губернию».

— Вот теперь понятно,— сказал Бояршинов и расстегнул китель, вспотев после двух стаканов чая.— А дело у вас какое? За что вас судили?

— За участие в покушении на жизнь его императорского величества.