Сопка голубого сна

Часа в два они приехали в Удинское и остановились перед строящимся зданием кооператива. Строительство этого самого большого в Удинском дома с четырьмя залами внизу и тремя комнатами на втором этаже подходило к концу. Продовольственный магазин уже работал, в остальных отделах вставляли двери и окна, отделывали помещения внутри, в подвалы завозили товар. Через шесть недель, 15 октября, состоится освящение кооператива отцом Ксенофонтовым и торжественное его открытие.

Вежливый и смышленый приказчик, парень лет двадцати с небольшим, бывший ученик Косого, в белой вышитой косоворотке, ловко подавал все, о чем просил Бронислав, а Митраша относил эти зимние припасы в телегу — два бочонка соленого масла, сало, растительное масло, муку, гречку, рис, фасоль, горох, чай, сахар и лук, много луку, целый мешок.

— Мне бы хотелось повидать заведующего. Он здесь?

— Заведующий в Нижнеудинске. Уехал на две недели закупать товар.

— Один?

— Нет, с женой. У нее в Нижнеудинске живет тетка.

Значит, у Васильева полно работы, и он уехал с разрешения урядника, чтобы наполнить товаром те подвальные склады, о которых он с таким воодушевлением рассказывал...

Бронислав с Митрашей отправились к Сергею, у которого всегда останавливался Николай. Старик, увидев Бронислава, расплакался — привык видеть их вместе. Бронислав рассказал ему все, как было, с самого начала, только осторожности ради сказал, что он оставался в тайге в новом доме Николая, а тот вдвоем с Шулимом ушел искать золото по случайно найденной карте... Тем временем подали обед, и он за столом продолжал говорить о том, как убили Николая и как исправник Долгошеин хотел завладеть концессией...

За разговорами о концессии и о Евке с Шулимом, которые, получив от Зотова большие деньги, уехали в Китай, незаметно пролетело время до шести. Тут Бронислав извинился перед хозяином и встал из-за стола, сказав, что хочет успеть навестить ксендза Серпинского.

Было еще светло, когда Бронислав очутился у ксендза в его комнате, пропитанной запахом трав и хранящей следы садоводческих увлечений хозяина. Ему снова пришлось рассказывать о своих похождениях, на этот раз не скрывая, что они пошли на Синицу, в Забайкалье втроем... Ксендз Леонард слушал, сидя за столом, Серафима же, соблюдая дистанцию и показывая свое уважение к ксендзу, пристроилась на стуле у стенки.

— А что за человек этот Зотов? — спросил ксендз Серпинский.

— Честный делец. Готов воспользоваться твоими трудностями, но, как сам говорит, с чувством меры. Долгошеин с Гораздовым хотели нас ограбить, да еще засадить за решетку, кто-нибудь другой дал бы отступного тысяч десять, а Зотов отвалил семьдесят пять тысяч рублей, по двадцать пять каждому из нас, чтобы получить второй «Самородок», Синицу, которая позволит ему, по меньшей мере, удвоить свое состояние. К тому же он человек образованный, с аттестатом зрелости, хорошими манерами, не чуждый широким жестам, с тягой к меценатству, судя по тому, как он отнесся к моему проекту...

Бронислав рассказал про свой проект создания заповедника и музея сибирской фауны и про предложенную ему должность.

— Ну, я не знаю, сын мой, правильно ли ты сделал, отказавшись... Возник бы заповедник и серьезный научный центр, который положит начало движению по охране природы, и все благодаря поляку, это бы очень подняло престиж поляков — политических ссыльных...

— Конечно, и все за мой счет! А потом обо мне бы, в лучшем случае, говорили: вот хитрец, и состояние сколотил, и амнистию заработал.

— Людскую зависть не обуздаешь, особенно у поляков. А ты делай то, что тебе велят разум и сердце... Ну, ничего, еще не все потеряно. Он сказал, что будет ждать год? Поглядим, авось ты за год передумаешь.

Серафима позвала ужинать. Они прошли в другую комнату и сели за стол, заставленный, как всегда у нее, простыми и вкусными домашними яствами, без излишеств и деликатесов.

— А в Старые Чумы привезли новых ссыльных,— сказал ксендз.

— Я слышал. Поляк и уголовница.

— Об этой женщине пусть тебе расскажет Серафима, она все про нее знает.

— Ее фамилия Извольская. Осуждена за убийство мужа, ротмистра,— медленно рассказывала Серафима, с трудом подбирая польские слова.— Из богатой дворянской семьи, отец профессор, владелец большого имения.

Полковая дама, какие-нибудь роковые страсти, подумал Бронислав и спросил о том, что его интересовало намного больше:

— Ну а поляк?

— Богдан Гоздава из ППС, участвовал в операции под Безданами.

— Под Безданами?

— Я надеюсь, сын мой, ты знаешь об этой крупнейшей боевой операции?

— Не знаю.

— Господи, где ты был, если мог об этом не слышать?

— В Акатуе.

— Прости, я забыл. Туда действительно не все новости доходят. Тогда слушай... В свое время газеты сообщили, что на маленькой станции Безданы, под Вильно, совершено вооруженное нападение на поезд, в составе которого был правительственный вагон, везший в Россию собранные в Польше налоги. К железной дороге у Безданов вышел отряд из семнадцати человек во главе с Юзефом Пилсудским, начальником боевой организации ППС. Когда почтовый вагон с охраной въехал на перрон, в нем палкой разбили оконное стекло и бросили бомбу. Раздается взрыв, звучат первые выстрелы, ранен жандарм Борисов. Через пару секунд после взрыва в вагон бросают вторую бомбу. Там вылетают все стекла и гаснет свет. Арцишевский врывается в вагон охраны, где идет стрельба. Из охраны осталось трое солдат, один убит, остальные убежали. Арцишевский выводит тех троих на перрон, и они убегают тоже. Млынарский и Горголь, захватившие станционное здание, задержали заместителя начальника станции, порезали телеграфные провода и закрыли семафоры. Группа Славека и Пристора следила за ходом операции в целом. Когда рассеялся дым петард и смолкла стрельба, Пилсудский с Хельманом подошли к почтовому вагону. Угрожая очередной бомбой, потребовали открыть входную дверь. Через некоторое время дверь открылась. Двое чиновников стояли, подняв руки вверх. От третьего чиновника потребовали показать, где деньги. В указанном им купе орудовали Арцишевский, Гибальский и Пристор. В среднем купе просматривали и сортировали почту Пилсудский, Хельман и Моментович, потом Свирский, Лютце-Бирк и Баляга осматривали багажный вагон, где были деньги из железнодорожных касс и с таможен, остальные участники операции караулили этот пассажирский поезд и товарный поезд из Динебурга, прибывший в Безданы через несколько минут после начала операции. Пилсудский, исходя из времени прибытия по расписанию следующих поездов, отвел на операцию сорок пять минут. Без четверти двенадцать он дал приказ прекратить работу. Передал Хельману рожок, отнятый у путевого обходчика, и велел трубить отбой. Часть отряда поплыла в Вильно на лодках по реке Вилии, часть рассеялась по окрестностям, группа с деньгами на пролетке, в сопровождении охраны, поехала на финансовую базу. Согласно обвинительному акту, сумма, захваченная в Безданах, составила четыреста сорок семь тысяч четыреста восемь рублей.

Ксендз кончил свой рассказ, и воцарилась тишина, в которой слышались, казалось, стрельба, взрывы бомб, стук колес отъезжающей пролетки.

— Чистая работа, хотел бы я иметь такую на своем счету,— сказал Бронислав.— А откуда вам известны все эти подробности? Кто что делал и кого как звали?

— Из газет. Пресса подробно описывала ход операции. Подсудимые ничего не скрывали, хотели, чтобы об операции узнала вся Польша и вся Россия.

— Если всем удалось бежать, то откуда подсудимые?

— Позднее совершенно случайно был арестован в Ландварове Ян Фиалковский, затем в Варшаве Чеслав Свирский, в Вильно Игнацый Грабовский, а три месяца спустя в Варшаве Цезарина Козакевич. Военный трибунал приговорил в тысяча девятьсот девятом году Свир-ского и Фиалковского к смертной казни через повешение, а Козакевича и Грабовского к каторжным работам. Подсудимые подали апелляцию, и кассационный суд в прошлом году заменил смертные приговоры пожизненной каторгой... Безданской операцией Пилсудский закончил период террористической борьбы. Свое личное участие в операции он так объяснил в письме к товарищам, написанном незадолго до этого: «Я стольких людей посылал на такие дела, стольких отправил из-за этого на виселицу, что если погибну, то это будет для них, безвестных героев, естественным моральным удовлетворением, доказательством, что и вождь не гнушался их работой...»