Страница 6 из 101
— Сто.
— Я не спрашиваю, сколько вы мне предлагаете. Я спрашиваю, сколько с меня.
— Вы напрасно обижаетесь. В торговле так нельзя, Я в самом деле хочу купить.
— Конечно, вам бы это было в самый раз. Тот же рост, тот же размер... Что поделаешь? Так сколько с меня?
— Сто двадцать.
— Послушайте, в Варшаве я заплатил за это двести сорок рублей, а вы мне все предлагаете какие-то смехотворные цены.
— Ладно, вот мое окончательное предложение — сто восемьдесят.
— А мое последнее — двести... Двести или до свидания,— Бронислав открыл чемодан.
— Ну и упрямец же вы... Но так и быть. Двести. Бурка ваша... Лаврентий, сколько с них причитается?
— Девяносто семь рублей сорок копеек,— ответил приказчик.
— Итак, я вам должен,— хозяин щелкнул костяшками счетов,— шестьдесят два рубля и шестьдесят копеек. Извольте получить.
Бронислав положил деньги в карман.
— Где я могу переодеться?
— Вот здесь, за ширмой. Лаврентий, помоги.
За ширмой он надел черные ботинки, синий костюм, картуз, накинул на плечи бурку. Вышел к хозяину совершенно неузнаваемый и, прощаясь, подумал: ну уж теперь-то он вконец уверовал, что я здесь с секретной миссией...
На улице к нему подскочили мальчишки, по-прежнему готовые к услугам, но тут же его настигли и два просителя — Колюшников и тот в потертой бобровой шапке. Бронислав поставил чемодан на землю и подхватил обоих под руки, да так, что они чуть не столкнулись лбами.
— Мой человек в Нерчинске — Государев, хозяин табачной лавки,— сказал он громким шепотом.— Свяжитесь со мной через него и не приставайте ко мне на глазах у всего города.
Он отпустил их, поднял чемодан и зашагал.
— Ведите, ребятки, в продовольственный магазин, мне надо купить еды и питья.
Мальчишки повели. Бронислав купил пять фунтов кузнецовского чая в железных коробках, похожих на сундучки, пять фунтов чая братьев Поповых, в упаковке из фольги и вощеной бумаги, пять кусков прессованного кирпичного чая для гостей. Шесть бутылок смирновской водки на новоселье. Кусковой сахар... Ветчину, сало, грудинку, московскую колбасу. Рис, крупу, горох, макароны. Коробку конфет для детей. И каравай отличного белого сибирского хлеба.
На улице он почувствовал, что чемодан стал неподъемным. Ослаб, и, мелькнула мысль, должно быть, снова открылись раны.
— Ребятки, хотите получить еще по полтиннику?
— Конечно, дяденька!
— Так найдите мне извозчика. Знаете, кто тут извозом занимается?
— Филимонов!
— Бегите к нему, пусть запрягает и приезжает за мной на почту. Я буду там. Три рубля получит.
— Да он за три рубля ночью на Шилку поедет!
Мальчишки помчались со всех ног. Бронислав постоял минутку, собираясь с силами, и двинулся дальше. По дороге заметил аптеку. Зашел.
Старый фармацевт за прилавком объяснял бабусе, в какой бутылке растирание, а в какой капли, как принимать и сколько... Когда та ушла, он взглянул на Бронислава поверх очков в никелированной оправе:
— А вы на что жалуетесь?
— Мне бы что-нибудь, чем мажут раны.
— Какие раны? Покажите.
Бронислав закатал штанины и показал черные круги от кандалов. Голени отекли. Фармацевт нажал пальцем, осталась ямка. Выше отек переходил в мокнувшую местами опухоль.
— Долго ходили в кандалах?
— Четыре года.
— А теперь освобождены?
— На вечное поселение.
— В самое время отпустили, у вас сделалась флегмона. Но не беспокойтесь, при хорошем питании эта болезнь сама проходит. Старайтесь есть побольше яблок, чеснока, черемши в тайге, масла, мяса... Вам сколько лет?
— Двадцать семь.
— И куда вас на поселение?
— Я точно не знаю. Жандарм говорит, что должен доставить меня в деревню Старые Чумы.
Фармацевт посмотрел на молодое, красивое лицо — засылают парня в глушь, где одни бурятки да тунгуски, и каждая вторая заражена дурной болезнью...
— Ну что ж, молодой человек, вот вам мазь, будете мазать на ночь какое-то время... А вот еще одно средство, авось пригодится.
— Сколько с меня?
— Нисколько. Я сам бывший ссыльный, теперь здесь поселился. Не о чем говорить.
Он завернул мазь и протянул ее вместе с двадцатирублевой бумажкой.
— А это вам на дорогу.
— Нет, нет, за мазь и за совет спасибо, а этого не надо... У меня есть деньги.
— Ну, тогда господи благослови...
Оставалось только зайти на почту. Времени было в обрез. Бронислав взглянул на часы — половина третьего. Он вошел, поставил чемодан рядом со столиком, засунул туда сверточек, полученный от фармацевта, достал конверты, беглым взглядом окинул помещение, где за окошком сидел один-единственный молодой чиновник. Делал все быстро, четко, споро, как в былые годы, идя на задание.
Бронислав обмакнул ручку в чернильницу, но вместо чернил там оказалась какая-то густая и липкая масса, а перо было сломано. Бросив ручку, он потянулся было за химическим карандашом, но молодой чиновник, наблюдавший за ним из-за окошка, сказал «минуточку» и поставил перед ним полную чернильницу с хорошей ручкой. Бронислав поблагодарил кивком и начал писать своим прекрасным каллиграфическим почерком:
«Нерчинск, 25 апреля 1910 года.
Дорогая пани Стефания!
Как видите, пишу вам из Нерчинска, где нахожусь проездом по пути в тайгу. Каторгу я, несмотря ни на что, выдержал. Кстати, каторга в Акатуе доживает последний год: с будущего года здесь будет женская тюрьма, ремонт уже начали. Хочу поблагодарить вас за подкладки под кандалы, которые вы мне передали в день отправки из Варшавы. Вы и представить себе не можете, как мучительно было бы без них, как больно кандалы натирают ноги. Я это испытал только под конец, когда подкладки совсем истлели от пота и грязи. И еще раз от души благодарю за щедрый дар — 200 рублей мне вручили в день выхода из тюрьмы. Благодаря этому я чувствую себя буржуем и смог приобрести все необходимое.
А теперь о главном. Дорогая пани Стефания, вы единственная не вняли оскорбительным слухам и не лишили меня своего доверия. Униженный, оклеветанный, я только тем и утешал себя, что есть на свете человек, который верит, что я не повинен в казни двух своих товарищей. Теперь я должен доказать это. Никто не поверит в случайную снисходительность военного суда и в то, что генерал меня пожалел. Каспшак своей смертью доказал, что он не провокатор. Мне придется доказывать это всей своей жизнью. Когда люди спустя годы прочитают, что провокатор Бронислав Найдаровский отбыл четыре года каторги и дожил свой век в Старых Чумах в тайге на вечном поселении, у них поневоле возникнет вопрос: какой же он провокатор?
Мне лишь однажды довелось беседовать с вами. Ваша красота, доброта и достоинство, ваше черное из прошлого века траурное платье до пят, которого вы никогда не снимаете и из-за которого друзья прозвали вас Маркизой, запали мне глубоко в душу, и сегодня, прощаясь с миром, с его радостями и печалями, я прежде всего прощаюсь с вами: Ave, Маркиза, morituri te salutant[3], хотя я знаю, что это звучит театрально и не в вашем вкусе.
Преданный вам Бронислав Найдаровский».
Он положил письмо в конверт и написал адрес:
«Стефании Семполовской[4] у Зелинских Варшава, Вспульная ул., д. 9».
Затем он принялся за второе письмо.
«Нерчинск, 25 апреля 1910 года. Дорогая Халинка!
Я окончил в Иркутске лесную школу и получил назначение в Старые Чумы на должность лесничего, что согласно табели о рангах Российской империи соответствует X классу, то есть чину поручика. Оклад сто пятьдесят рублей, да еще столько же согласно восточносибирской надбавке. Мне выдали также пятьсот рублей на обзаведение, я купил корову и двух лошадей. Ты и представить себе не можешь, какая здесь дешевизна — вся троица обошлась мне в 65 рублей. Участок у меня 15 десятин...— подумав, он зачеркнул 15 и написал 30, пусть сестренка радуется, а этот сукин сын, ее муж, лопается от зависти. Шурин терпеть не мог Бронислава, называл его не иначе, как «этот бандит из «Пролетариата», запретил жене общаться с братом, когда его арестовали, когда он ждал смертного приговора, опасался контактов, дрожал, как бы не раскрылось, что у него, кассира Варшавско-Венской железной дороги, гниды железнодорожной — шурин каторжанин...— Подыскиваю себе теперь невесту, потому что одному не справиться с таким хозяйством, да и вообще в холостяках немногого добьешься. У меня уже есть на примете девушка, полька, белошвейка: работает в мастерской у своей матери-вдовы, которая вроде бы ко мне благоволит. Словом, скажу тебе, сестренка, мне явно везет в последнее время, чего и тебе от всей души желаю. Одно только плохо — мои Старые Чумы очень уж далеко! Глухое лесничество, четыреста верст до ближайшей станции, так что не волнуйся, если письма будут приходить редко.
Желаю тебе здоровья и всех благ, крепко обнимаю тебя и маленькую Анютку. Твой брат Бронислав».
3
Словами «Ave, Caesar, morituri te salutant» («Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя») — приветствовали Цезаря гладиаторы, входя на арену.
4
Семполовская Стефания (1870—1944) — общественная деятельница, педагог, публицист. Активно занималась, в частности, организацией помощи политзаключенным.