Сопка голубого сна

Они вошли вместе. Шулим, увидав Бронислава, смутился, Евка побледнела, но тотчас же взяла себя в руки. Бронислав заметил все это и подумал: что такое, черт возьми, они ведут себя, как нашкодившие дети...

— С покупками в порядке? — спросил Николай.

— Вообще все в порядке,—ответила Евка, снимая платок.— Батюшка Ксенофонтов — душевный человек, пошел нам навстречу.

— О чем ты? Какие у тебя дела с батюшкой?

— Я выхожу замуж, отец.

— Вот оно что! — удивился Николай.— За кого же?

— За него! — Она положила руку Шулиму на плечо.

— Ты мне тут дурочку не валяй. Я серьезно спрашиваю. Имею я право знать, за кого моя дочь замуж выходит?

— А я и отвечаю серьезно — за Шулима!

С минуту он глядел на нее обалделым взглядом и потом повернулся к не менее ошеломленному Брониславу:

— Слыхал? Она выходит за Шулима!

И вдруг кровь ударила ему в лицо, казалось, сейчас его хватит удар, он изо всех сил грохнул кулаком по столу:

— Замуж за еврея! Моя дочь... За этого обрезанного!

— Вот что, хозяин,— шагнул вперед Шулим,— можете меня ударить, я отвечать не буду, но оскорблять себя не позволю!

— Я не отступлюсь, отец! Не дашь согласие, мы соберем вещички и уйдем в город... Согласись, папа. Шулим не будет евреем.

— Как это не будет, когда он уже еврей?

— Он перейдет в нашу веру.

— В православную?

— Конечно. Это же Евкина вера, а я для нее готов и на казнь пойти!

— Во всем нашем Удинском уезде никто еврея отродясь в глаза не видел, а ты мне его в зятья сватаешь? Что я людям скажу?

— Скажешь, что твоя дочь счастлива.

— Я думал, ты выйдешь за Бронислава...

— И я так думала. Но вот встретила Шулима и только тогда узнала, что такое настоящая любовь... Прости меня, Бронек, сердцу не прикажешь. Может, и не было бы ничего, может, я бы совладала с собой, но, когда отец его раненого привез, как ребенка, чтобы я его выхаживала, путь к моему счастью открылся... И Шулим не виноват, я сама его соблазнила. Не сердись на него, Бронек.

— Я желаю вам обоим долгих лет любви и счастья.

— Да воздаст тебе Иегова и Иисус Христос, да воздаст тебе бог за эти слова! Ты снял у меня камень с сердца!

— И что ты в нем такого нашла? — размышлял Николай вслух.— Ну, красив, ничего не скажешь, а что еще? И на что вы жить будете? Если останетесь в деревне, тебе за мужика работать придется, он же не умеет ничего.

— Вы сами, хозяин, говорили, что у меня деловая смекалка. Немного денег я поднакопил, дайте осмотреться, и я что-нибудь придумаю... Моя жена со мной бедствовать не будет!

— Ты так говоришь, будто у тебя миллионы спрятаны.

— Может, и спрятаны.

— Где же, если не секрет?

— А вот здесь...

Он протянул Николаю листок бумаги.

— Что это?

— Карта золотого месторождения.

— И где же оно?

— Не знаю.

— Откуда у тебя эта карта?

— Я взял из мешочка у рыжего, которого в прошлом году Бронислав убил. Не пропадать же добру.

— А к ним это как попало?

— Шел в Иркутск один золотоискатель, который нашел баснословное месторождение. Хвастал в трактире, что в Иркутске заявит, получит концессию и будет загребать миллионы. Они его убили, а золото, образцы, пропили, уверенные, что миллионы уже у них в кармане. Но потом никак не могли сообразить, где это место. По вечерам, помню, не раз эту карту изучали, ссорились, где это может быть, но показать кому-нибудь, спросить — боялись.

— Тогда, знаешь, что я тебе скажу,— сказал Николай, вертя листок в руках,— твои миллионы на дне моря лежат. Пойди найди.

Но тут он вгляделся. Что-то, видать, на карте показалось ему знакомым. Он наклонился, в волнении водя пальцем и бормоча: «Синица... тут лес, правильно... тут скала... слева озеро... потом речка и крест...» Он выпрямился.

— А я знаю, где это!

— Где?

— Десять дней пути отсюда. В Прибайкалье, в горах. Я был там когда-то.

— Ну так пошли туда все втроем!

— Делить будем поровну?

— Разумеется.

— Нет, нет, сначала крещение, потом свадьба, а уж тогда отправляйтесь за своими миллионами,—заявила Евка.

На крещении Бронислав не был, считал, что это ему не обязательно, тем более что смена веры не казалась ему особенно интересным зрелищем. Как все проходило, рассказал ему Николай, выступавший на церемонии крестным отцом.

— Имя наш Шулим выбрал себе прекрасное, истинно русское — Илья.

— Его и раньше так звали. Имя-то библейское.

— Все равно прекрасное... Церковь выглядела, будто сам архимандрит или другой владыка пожаловал, свечи все зажжены, народу битком. Тут уж батюшка Платон Ксенофонтов постарался. Он всю жизнь о таком мечтал — что он одного нехристя за другим обращает в истинную веру и слава божья идет по всей тайге и тундре! А здесь обращать некого, все крещеные. Для него Шулим — находка, услада души, избавление от скуки и серости. Пристал к бедняге, как банный лист, все учил, толковал, готовил в христиане, у того прямо голова пухла от всех этих премудростей. И напоследок объявил, когда народ к заутрене пришел, что сегодня, мол, вечером состоится святое крещение еврея, который прозрел и переходит в православную веру... И сразу по всему приходу разнеслось — еврей? Да какой он из себя? Да как крестят взрослого человека? — народу в церковь набилось, как в цирк.

Посреди церкви поставили большую бочку. За ней встал наш Шулим, голый, в одной только повязке набедренной, а два мужика из нашей деревни держали белую простыню. Сначала отец Платон освятил воду в бочке, а Шулим встал к нему спиной, за ним мы с Акулиной, крестные отец и мать,— он стоял и открещивался от сатаны, плевался, чтобы его отогнать. Потом скинул с бедер повязку, залез в бочку, оттуда воды немного пролилось. И тут отец Ксенофонтов загремел: «Вот крестится раб божий Илья, во имя Отца и Сына и Святого духа. Аминь». Говоря «во имя Отца», он раз окунул его в бочку с головой, «во имя Сына» — второй раз и «Святого духа» — третий. Вылез наш Шулим из бочки христианином, вытерся простыней и облачился в чистую белую рубаху.

Тогда отец Платон прочел из послания к римлянам: «Единому премудрому богу, чрез Иисуса Христа, слава во веки. Аминь...» — и состоялось помазание, а до этого — забыл тебе сказать — до этого была подготовка, то есть пострижение. Отец Платон помазал ему елеем веки, ноздри, уши, грудь, руки, ступни,— все со словами: «Печать дара Святого духа». И после помазания снова читал Евангелие. Хочешь верь, хочешь не верь, Бронек, но все это было очень торжественно, как-то воодушевляло.

А помолвка — рассказывал дальше Николай — состоялась в церкви сразу после литургии. К отцу Ксено-фонтову подошли Илья с Евкой и встали по правую и по левую руку. На пресвитерии лежали два золотых кольца. Батюшка вручил их молодым, те взяли свечи и прослушали проповедь о том, как надо жить в браке, потом их поздравили, а под конец спели литанию.

Бронислав переехал обратно на чердак к Емельяновым. Измена Евки не была для него таким уж большим ударом, он ведь сознавал, что не любит ее, да, ему было с ней хорошо, и женитьба на ней обеспечила бы ему спокойную, налаженную жизнь. И вот, когда, доведенный до отчаяния одиночеством, он наконец решил жениться, Евка влюбилась в Шулима, чего Бронислав никак не мог понять и что разрушило все его планы на будущее. Теперь ему было тяжело и тоскливо, он снова чувствовал себя бывшим каторжником, вечным чужаком. Николай пережил не меньшее потрясение. Он привык к мысли, что Бронислав станет его зятем, а тут такой сюрприз. Но противиться — значило порвать с дочерью. А для этого он ее слишком любил, да и знал ее характер — ведь не уступит.

На Евкину свадьбу Бронислав надел свой купленный в Нерчинске выходной костюм и шелковую вышитую рубашку, подаренную ему там же растрогавшейся девушкой из магазина... Они поехали в Удинское на тройках с бубенцами, на первой — Бронислав, Шулим, Николай и Акулина, на второй Евка с шаферами — своей подругой и Федотом, сыном Акулины, на следующих тройках ехала родня и друзья из Старых Чумов...