Страница 2 из 25
Расстояние до облюбованных транспортов было еще велико, около восемнадцати кабельтовых. “Бить в берлоге — так уж наверняка”, — вспомнились слова друга, Алеши Видяева, и па миг Старостин увидел лукавую улыбку, сощуренные Алешины глаза. “Не спеши! Не спеши!” — одернул он себя, с трудом подавляя желание крикнуть “Пли!”.
Когда через две минуты он снова поднял перископ, ему показалось, что лодка вот-вот выскочит на берег. По причалам и палубам судов сновали люди, вереница огромных грузовиков-фургонов тянулась цепочкой из порта. Посредине бухты, нещадно дымя, тащился замызганный портовый буксир со скошенной назад трубой и приплюснутой надстроечкой на мостике; он напоминал забулдыгу парня в сбитой на затылок шапке.
Старостин подождал, пока буксир уберется с дороги, и, смиряя голос, бросил:
— Пли!…
Затем чуть развернул лодку и, едва ее нос оказался против мостика второго транспорта, повторил команду.
Два сильных рывка потрясли лодку. Громовый грохот прокатился по отсекам. Старостин приказал поворачивать к выходу из гавани.
Щукин не сводил глаз с секундомера и, сам того не замечая, нетерпеливо притопывал ногой, подгоняя ленивые скачки стрелки.
Поворот заканчивался, когда громыхнули два взрыва. Почти сразу послышался торопливый догоняющий перестук корабельных машин. Лебедин доложил: лодку преследуют шесть катеров.
— Сейчас будут бомбить, — нервно передернул плечами Щукин.
Но катера не бомбили. Они беспрерывно кружили вокруг “Акулы”. Заходили то справа, то слева, появлялись впереди и за кормой лодки. Ожидание неотвратимого ложилось на плечи людей непомерным грузом, во сто крат тяжелее, чем грохот бомб. Казалось, с поверхности за ними следят холодные глаза врага, выжидающего момент, чтобы смертельно ранить.
Старостин, прислушиваясь к докладам штурмана и гидроакустика, поспешно уводил “Акулу” из растревоженного змеиного гнезда. Расстояние до выхода из фьорда, за которым расстилалась спасительная водная даль, быстро сокращалось. Щукин объявил, что идти по фьорду осталось пятнадцать минут.
— А там и до нашей хаты рукой подать, — пошутил механик.
— А как же, — засмеялся боцман, — сразу за углом, третья с краю.
Старостин улыбнулся краешком губ, хотел сказать обычное: “Не кажи гоп…” И тут лодка вдруг вздрогнула, точно наткнулась на преграду. Нос “Акулы” стал стремительно проваливаться вниз. От удара выскочили предохранители на электрощите, и отсеки погрузились в темноту.
Падая, Старостин ударился грудью о выступ прибора. На миг оглушила боль, в глазах взорвались красно-зеленые искры. Кто-то в глубине отсека вскрикнул дурным голосом. Вскочив на ноги, Старостин едва удержался на быстро кренящейся палубе. Нарастал дифферент. Каждую секунду корма лодки могла оказаться на поверхности и выдать “Акулу” фашистским наблюдателям!
Ощущение смертельной опасности подстегивало мозг. “Врезались в подводную скалу? Нет! Удар был бы жестче, сильнее… Сеть. Противолодочная сеть. Только это!”
— Полный назад! Дать воздушный пузырь в нос! — выкрикнул командир.
Его голос прозвучал почти слитно со свистом воздуха, выталкивающего воду из носовой цистерны, и натужным воем электромотора. Подводники “Акулы” давно уже научились понимать своего командира с полуслова.
Но лодка не стронулась с места, только дифферент перешел с носа на корму. “Разорвать сеть”, — подсказал себе Старостин.
— Полный вперед!
Кто-то невидимый выполнил его команду. Отрывисто звякнул машинный телеграф, смолкший на секунду мотор завыл с новой силой. Нос лодки начал опускаться. В неярком желтоватом свете ламп аварийного освещения лица моряков казались безжизненными масками. Глаза всех были устремлены на диск глубиномера. Стрелка судорожно дергалась, приплясывала между двумя ближними делениями на циферблате. Зато пузырек дифферентометра не стоял на месте: он неудержимо катился все дальше и дальше к корме по розовой овальной трубке.
— Не идет… Застряла, чертовка! — процедил боцман. В его голосе слышалась не только злоба, но и отчаяние.
Старостин поднял голову. Со всех сторон на него в упор смотрели ждущие, верящие в его командирское всемогущество глаза. Он стиснул в карманах кожанки кулаки и как можно спокойнее сказал:
— Ничего… Попробуем еще разок…
Электромотор завывал как бешеный. Лодку, словно коромысло весов, наклоняло то в одну, то в другую сторону. От огромного напряжения плавились предохранители на электрощите. Палубу, переборки, стеклянные колпаки плафонов било мелкой непроходящей дрожью. Слова команд терялись в заунывном дребезжании, и приходилось кричать в полный голос.
Старостин пытался раскачать лодку. Он надеялся оборвать сеть. По его команде водяной балласт подавали то в носовые, то в кормовые цистерны.
Неотрывно смотрел командир на глубиномер, боясь пропустить момент, когда стрелка покажет, что лодка, наконец, вырвалась из железного плена. Они стали как бы одним живым, трепетным существом, подводная лодка и ее командир.
Вода в цистернах бурлила, бесновалась, но “Акула” не трогалась с места. Прочная металлическая сеть держала ее мертвой хваткой.
— Аккумуляторная батарея садится! Воздух на исходе! — доложил белый как полотно механик. Из гидроакустической рубки послышался голос Лебёдина.
— Катера! Идут на нас. Их три… Нет, пять!
Сквозь дребезжание и позвякивание корпуса на секунду, не более, прорвались шлепки катерных винтов, их тут же оборвал грохот взрыва. Еще два взрыва ухнули совсем рядом. Послышался звон металла, скрежет. Палуба ходуном заходила под ногами. Корпус трещал по всем швам, казалось, он вот-вот разлетится на куски. Спрессованный воздух хлестал по ушам. Люди широко раскрывали рты, чтобы спасти барабанные перепонки. Рев рвущихся глубинных бомб отдавался во всем теле, ощущался каждым мускулом, напряженным, как тетива.
В промежутках между взрывами яростно и нетерпеливо рычали моторы проносившихся над лодкой катеров. Потом раскаты над головой перешли в сплошной неумолчный гул. И вдруг наступила тишина. Прекратилось даже въедливое рычание моторов.
Моряки стараются не глядеть друг на друга; каждый знает: тишина эта обманчивая, зыбкая, у каждого волнение в комок сжимает нервы. Кто-то вздыхает, судорожно глотнув воздух, кто-то тяжело переступает с ноги на ногу по битому стеклу, которым усыпана палуба.
— Застопорили ход. Ожидают, гады. Живьем думают взять, — прохрипел боцман.
Старостин резко повернулся и, едва слыша собственный голос, скомандовал:
— Создать максимальный дифферент на корму. Самый полный ход назад!
Палуба завибрировала, быстро наклоняясь. Со звоном и грохотом покатились запасные части, инструмент, осколки стекла. Нос все больше и больше задирался кверху.
— Электролит плещет из баков! — доложили из аккумуляторного отсека.
— Увеличьте дифферент, механик. Прибавьте обороты мотору, — бесстрастно приказал Старостин и отвернулся.
Теперь носовая переборка была над самой головой. Электромотор не гудел, а выл, зло и прерывисто, захлебываясь на высоких нотах.
Старостин почувствовал, что дальнейший дифферент смертелен: прольется электролит из аккумуляторных баков, вызвав короткие замыкания и пожары; с креплений сорвутся многотонные механизмы и пойдут “гулять” по отсекам, сметая все на своем пути; лодка, потеряв управление, безжизненно рухнет на дно, чтобы никогда уже больше с него не подняться. Прежде чем мысль окончательно оформилась в сознании, губы выкрикнули слова нужной команды. Трюмный машинист вцепился в клапаны на воздушной станции. Лодка дернулась, дрожание и перезвон корпуса прекратились. Электромотор запел ровно и весело, палуба приняла горизонтальное положение.
— Лодка имеет ход назад! Слушается рулей! — ликующе закричал боцман.