Нефритовые четки

Присоединив последний кругляшок к его собратьям и завязав нитку, чиновник проверил, удобно ли камешкам на новой основе. Оказалось, что очень даже удобно. Зеленые шарики весело защелкали один о другой.

«Железо», «те»? Неужто…

Фандорин вскочил на ноги и бросился к шкафу, в котором стояли старинные книги, в свое время вывезенные им из Империи Восходящего Солнца.

На следующий день Эраст Петрович на службу не пошел, послав в канцелярию коротенькую записку, в которой ссылался на некие неотложные дела. В самом этом обстоятельстве ничего удивительного не было, поскольку надворный советник не имел определенных присутственных часов и вообще находился на завидном положении вольной птицы. Странности начались позднее, уже ближе к вечеру.

Молодой человек, всегда одевавшийся с иголочки и слывший одним из первых московских щеголей, нарядился в потрепанный сюртук, извлек из особого отделения платяного шкафа нечистую рубашку, хранившуюся там специально для подобных случаев, дополнил свой туалет прочими соответствующими предметами и отправился пешком в сторону Сухаревского рынка. Путь был некороткий, но Фандорин не спешил, наслаждаясь мягким дыханием погожего летнего дня.

Очевидно, столь продолжительная прогулка понадобилась чиновнику для пробуждения аппетита. Во всяком случае, достигнув Сухаревки, он сразу же направился в одну из самых непрезентабельных харчевен китайского квартала – одно название что квартала, а на самом деле нескольких кривых и тесных переулочков, где обосновались китайские мелочные торговцы и разнорабочие, с недавних пор начавшие селиться в Древнепрестольной.

В темной и грязноватой комнате не было ни одного европейца. Там резко пахло жареной селедкой и каким-то едким маслом, а за низенькими столами сноровисто ели палочками низкорослые узкоглазые люди с длинными косами, все как на подбор в синих или черных суконных курточках со стоячими воротниками. Вежливость и опасение обжечь губы предписывали есть суп и втягивать в рот лапшу со свистом, поэтому отовсюду доносилось деловитое хлюпанье и причмокивание, какого не услышишь и в самом распоследнем хитровском трактире.

Эраст Петрович заказал суп из акульих плавников и жареные блинчики с яйцами и капустой. Пока дожидался, безмятежно поигрывал старинными нефритовыми четками. На взгляды искоса отвечал легким покачиванием головы, а когда ему принесли мисочку с супом и тарелочку с хрустящими свернутыми блинами, захлюпал и зачмокал не хуже прочих едоков.

Ел долго, с аппетитом, а потом еще не менее трех четвертей часа пил из закопченного бронзового чайника жасминовый чай. Наконец встал, вытер вспотевший лоб несвежим платком, положил на стол пятиалтынный и перебрался в соседнее заведение, где подавали сласти и шла игра в маджонг.

Китаеведческая экскурсия чиновника особых поручений продолжалась до темноты, которая застала Фандорина в некоем мрачном подвале, затерянном в глубине одного из Сухаревских дворов. Это было довольно просторное помещение с низким сырым потолком и почти безо всякого освещения, если не считать нескольких масляных плошек.

На полу рядами были разложены ватные тюфячки, на которых сидели и лежали люди – по преимуществу китайцы, но попадались и европейцы. Пахло сладким, щекочущим ноздри дымком, который медленно и грациозно покачивался под сводом подземелья. Никто не разговаривал, здесь царила тишина, лишь время от времени откуда-нибудь раздавалось приглушенное, невнятное бормотание.

Эраст Петрович не без брезгливости уселся на засаленную подстилку, и молчаливый китаец сразу же принес и с поклоном подал ему дымящуюся костяную трубку с длинным, украшенным драконами черенком. Покосившись по сторонам (слева дремал какой-то бледный, бородатый господин в чиновничьем мундире со споротыми пуговицами, справа восседал толстощекий китаец с блаженно зажмуренными глазками), Фандорин первым делом выложил на край тюфяка четки, затем тщательно вытер платком мундштук и осторожно затянулся – единственно из научного интереса. Ничего особенного не произошло – ни после первой затяжки, ни после второй, ни после третьей.

Успокоившись, надворный советник сделал вид, что тоже дремлет, сам же из-под прикрытых век – благо глаза уже привыкли к сумраку – стал незаметно приглядываться к лицам курильщиков. Странные это были лица: как бы лишенные возраста, с одинаково приопущенными подбородками и темными ямами вместо глазниц. Внимание чиновника привлек старый китаец с длинной седой бороденкой, что сидел прямо напротив. Эраст Петрович удивился остроте собственного взгляда – так отчетливо ему было видно каждую морщинку на благостном лице старца. Вдруг глаза китайца приоткрылись, и оказалось, что они вовсе не сонные и одурманенные, а, напротив очень живые, ясные и, пожалуй, даже веселые. Подмигнув молодому человеку, старик спросил ласковым, несказанно приятным голосом, причем безо всякого акцента:

– Что, трудно?

Отчего-то чиновник сразу понял, что загадочный китаец спрашивает его не о каком-нибудь мелком неудобстве вроде непривычки к сидению на комковатом тюфяке, а о том, трудно ли ему, Эрасту Фандорину, жить на свете.

– Нет, – ответил Эраст Петрович. А подумав, сказал:

– Да.

Запахло цветущими яблонями, и вдруг выяснилось, что оба они – и Фандорин, и симпатичный старик – сидят вовсе не в сыром подвале, а на вершине невысокой горы. Внизу простиралась зеленая долина, поблескивающая квадратами заливных рисовых полей, на склонах росли усыпанные цветами деревца, вдали виднелся белостенный монастырь с диковинными башенками и пятиярусной пагодой, а предзакатное небо было зелено-лилового оттенка, какого никогда не увидишь в средней полосе России.

Перемещению в пространстве Эраст Петрович нисколько не удивился – наоборот, счел уместным и даже само собой разумеющимся. Он знал, что старца зовут Те Гуанцзы, а гора называется Тайшань.

Помолчали.

– Боишься смерти? – снова спросил старец.

И снова Эраст Петрович ответил сначала «нет», а подумав – «да».

– А ты ее не бойся, – улыбнулся Те Гуанцзы. – Ничего страшного в ней нет. Если захочешь, смерти и вовсе не будет. Научить тебя этой тайне?

– Да, мудрый! – вскричал Фандорин. – Научи!

– Слушай же, но только не умом, а духом, потому что ум подобен листку, который распускается весной и облетает осенью, а дух – это могучее дерево, живущее тысячу лет.

– Я не хочу жить тысячу лет, – сказал Эраст Петрович. – Но я хочу знать тайну.

– Сейчас ты ее узнаешь, – еще ласковей улыбнулся волшебник. – Она проста. Ведь что такое смерть?

Чиновник наклонился вперед, чтобы не пропустить ни единого слова, а мудрейший смежил веки, вытянул руку – что-то очень уж далеко, на целую сажень. Чудодейственно удлинившаяся рука ухватила Эраста Петровича за плечо и стала сильно-сильно трясти.

– Гаспадзин, гаспадзин, скорей, уйдзет! – услышал Фандорин голос, изъяснявшийся по-русски с чудовищным японским акцентом.

– Постой, Те Гуанцзы, – попросил надворный советник, – не уходи. Это Маса, я его сейчас отошлю, чтоб не мешал.

Но было поздно. И кудесник, и яблоневая гора, и зеленая долина исчезли.

Эраст Петрович сидел все на том же тюфяке, в продымленном сухаревском подвале, а над ним, согнувшись, стоял Маса и тряс одурманенного опиумом хозяина за плечо.

– Тетки! – быстро говорил Маса – тот самый круглолицый азиат, что еще недавно сидел по соседству с чиновником. – Он взяр тетки!

И действительно – четки, которые Фандорин положил рядом с собой, исчезли.

– Кто взял? Те Гуанцзы? – лениво спросил Эраст Петрович. – Ну и пусть. Это его четки.

– Какой Те Гуанцзы? Взяр старый теровек, он сидер тут.

Маса показал на место, где только что обретался чудесный старец. Тюфяк был пуст.

– Ах, Маса, как ты невовремя, – пробормотал чиновник, но слуга бесцеремонно дернул его кверху, поставил на ноги и потащил к выходу.

Фандоринский камердинер перешел на свой родной язык – впрочем, если бы кто из сидевших в курильне и знал по-японски, то из этого сбивчивого рассказа все равно ничего бы не понял: