Страница 90 из 92
— Боже, милостив буди мне, грешному!
Новое со стуком повергание наземь.
— Боже, прости беззакония моя и согрешения!
Митя видел, как лоснится от слёз лицо купца, с каким мрачным огнём в глазах отбивает поклоны ухабничий, как размашисто осеняет себя крестом отец и падает лицом вниз, простирая руки к образу Троицы.
Единой волною, повинуясь возгласам Сергия, катились по храму зовы к Богородице, ко Кресту Господню, к небесным силам, святым ангелам и архангелам, славным апостолам, пророкам и мученикам с мольбами о помощи в жизни сей и во исходе души — в будущем веке. Не стало святого и грешного, отрока и старика, знатного и убогого — всё сделалось одно общее дыхание, славящее Бога, просящее милости, требующее Его любви. Стал единый духовный вопль: услыши, Господи, глас молитвы и приими и не возбрани грехов, ради благодати Твоея!
Нескончаемое качание волны человеческой: низвержение в покорности, восставание в надежде: благослови, освяти, сохрани!.. То вдруг замолкли, перестали кланяться и просто встали.
— Дядька, чего они? — Митя дёрнул за руку Ивана Михайловича.
— Молитву Иисусову творят про себя. И ты твори.
— Почему они то в пояс, то оземь?
— В пояс — Богородице, оземь — Христу. Устал?
— Нету.
— Тогда молись, соколик.
— Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков! — разнёсся слабо-звонкий голос Сергия, и Митя увидел, как почему-то огни свечей и лучин, колеблемые воздухом из стороны в сторону и чадящие, стали прямо, вытянулись, прозрачно-золотые и будто твёрдые, без трепетания.
Ещё молились, и пели, и читали, совершая строгое иноческое правило. Не сон и не явь. У Мити немного кружилась голова, хотелось сесть, прислониться к чему-нибудь. Но все вокруг стояли с утомлёнными лицами — как же он себе даст послабу?
Уже зачадили, загасли лучины в железных светцах, стало почти темно, огоньки на свечах еле теплились, воздух в храме сделался спёртым.
Сергий вышел на амвон и поклонился стоящим в ноги:
— Благословите, братия, и простите мне, грешному, елико согреших...
Братья в свою очередь, как листья с дерева, попадали перед ним. Лишь один беленький старичок со слезящимися глазами оставался стоять, говоря громко, внятно:
— Бог да простит тебя, отче святый, нас прости и благослови.
Митю поразило, что Сергий, которого чуть ли не в глаза называют земным ангелом, чьё благословение за счастье почитают, так искренне и смиренно просит прощения. Разве у него есть грехи? Разве здесь грешат? Зачем и о чём они просят? Что значит согрешить сердцем или мыслию? И разве сон — тоже грех? Согрешили мы, говорят, сном и леностию. А Симон даже в праздники из колодца ведра носит, и Сергию не во что приодеться. Почему так жестоки монахи к своим грехам, которые мирские люди ни во что считают?
Когда растворились двери храма, ночной воздух охватил, облил сырою свежестью, внутри же каждого выходящего были тишина и тепло.
Сергий отдельно благословил Митю:
— Так, княжич, жаждущий пусть приходит и берёт воду жизни даром. Понял ли ты о живой воде?
— Д-да, — с запинкой ответил Митя, — только сказать не умею.
— Разумение не только словами постижимо. Ничто другое не утолит полнее и слаще этой Его воды.
От Сергия пахло дымом, лесом и ещё чем-то чистым, как бы ветром-луговиком.
— О чём вы молились? — спросил Митя, почему-то радуясь.
— Монахи молятся за тех, которые сами не могут иль не умеют. Но мы не наёмные молитвенники.
— Вы всех жалеете? Весь мир, да? — озарило Митю. — А то зачем же к вам ходят?
— Через монахов люди за Небо хватаются, — загадочно ответил преподобный. — Наша цель — спасение души, а через монашеское дело — спасение людей.
— А они ведь и не знают, что вы об них тужите!
— Ну что ж! Бог-то знает!.. Да и люди знают. Только не всё.
7
Хотя они были тут, рядом, чуть сзади — и отец и Сергий, — всё-таки Митя жалел, что лук не с ним.
Косые столбы лунного света вламывались меж сосен на дорожку, отчего всё казалось призрачным, бесцветным: и трава и лица, даже голос отца стал незнакомым:
— Грешил унынием, других осуждал, себя же нет, был безрадостен и заповеди преступал. Никого не убил, но и никого не осчастливил. Крепости духа лишён, мыслию вилюч и развязен.
— Ты родил сына.
— Эка, — вырвалось у Ивана.
— Ты родил сына, который...
— Что?
— Рано говорить об этом.
— Хочу попросить, отче, чтоб принял под своё духовное покровительство воспитанника моего, княжича Владимира.
«Почему не об Иване Малом прошу?» — подумал, но что сказано, то уже сказано.
— Ты сироту в своей семье содержишь? — отозвался Сергий. — Похвально сие. И вдова князя Андрея под твоим крылом?
-— Хочу, чтоб у сына моего и у братанича был один духовный отец. Если же Митя ещё в детстве великим князем станет, соправителем с ним будет митрополит Алексий.
Сергий не стал удивляться и возражать, как всякий бы на его месте поступил: да что ты, мол, почему в детстве, ты сам ещё молодой? Он только повторил:
— Похвально сие. — И сердце у Ивана упало. Это ведь он преподобного о конце своём испытывал, о сроке своём. Сергий помедлил и добавил: — Разумно решение твоё.
— Благословляешь? — задушенно спросил Иван.
Сергий перекрестил его:
— На добрые дела. И на прощание.
Ивану опять стало не по себе, снова показалось, что в словах старца двойной смысл и что прощание — навсегда. Но пересилил себя, сказалось особое состояние, охватившее его в монастыре, трудно переносимое сочетание величия и простоты Сергия. Он милосерден, он не может говорить надвое, он не пророчествует и ничего не предсказывает.
— Утром уедем. А тебе, отче, должно, на покой пора, утомили мы тебя нашим вторжением?
— Бдение предписано монахам. Если хочешь, побудем вместе до полунощницы.
— Как, опять на молитву?
— Полночь — время сокровенное. В этот час бодрствовать и молиться подобает не только иноку, но каждому христианину.
— А мне спать хочется! — заявил Митя.
— Так подремли у батюшки на коленях, а мы вот тут на скамье у келии поместимся.
Митя прижался к отцову плечу, настороженно вглядываясь в черноту леса, разрезанную жёлтыми лезвиями лунных лучей.
— В полночь совершается нечто таинственное в мире видимом и в человеке, — тихо говорил Сергий.
Митя метнул глазами по сторонам, ведь зоркость у него, как ни у кого больше. Но нигде пока ничего не совершалось, даже зверь нигде не хрустнет, птица не завозится; наверное, все уже почивали.
— В полночь совершился суд Божий над Египтом и исход евреев из земли египетской. И второе Своё пришествие Господь совершит в полночь же.
— Откуда знаешь? — не утерпел Митя.
— Грозный суд над жизнью мира произойдёт в час полуночный. Из Евангелия, княжич. Полуночи же вопль бысть, се Жених грядёт, исходите во сретение[44]. А в последнюю полночь, Митя, труба архангела всех спящих пробудит и соберёт на суд нелицеприятный. И горе тем, кому будет сказано: а вы отойдите, ибо не знаю вас.
Столько горечи и жалости было в голосе Сергия, что Митя вздрогнул, представив себе, что вдруг и ему скажет Христос: иди, не знаю Я тебя!
— А почему им так скажут?
— А грешили! — просто ответил Сергий. — Заповеди преступали.
— Я никогда не буду грешить! — горячо пообещал Митя.
— Хорошо бы так-то. Но безгрешных не бывает. Ты хоть старайся, и то ладно. Да кайся почаще. В полночь же и Христос родился.
— И воскрес в полночь, — подсказал Митя.
— А Иуда что?
— Предал и привёл воинов в полночь забрать Христа.
— А Пётр?
— Отрёкся, пока ещё петухи не пели.
44
Цитировано по Евангелию от Матфея, гл. 25, стих 6.