Все люди — враги

Унылое лето незаметно перешло в осень, а осень — в зиму с пронизывающими ветрами, проливными дождями, холодными беспросветными тучами. Наконец, когда Тони уже готов был взбунтоваться против такого бессмысленного существования и намеревался поговорить с отцом о своем будущем, отец неожиданно сообщил ему, что они покидают Вайн-Хауз и в декабре переселятся в Лондон. Энтони не стал расспрашивать отца относительно его решения и не справлялся о своей дальнейшей судьбе.

Он заключил, хотя это обстоятельство не так уж интересовало его, что их средства уменьшились, поскольку капитал матери был только» пожизненной рентой «, которую она не имела права никому завещать. Хотя Тони последнее время стремился уехать из Вайн-Хауза, он никогда не думал о том, чтобы покинуть его навсегда; и Лондон, казавшийся раньше таким привлекательным, теперь принял облик ненавистного призрака, — обители туманов, слякоти, шума и бесчисленного множества равнодушных людей. Даже мысль о том, что он будет ближе к Маргарит, не прельщала его. Он не мог примириться с тем, что должен навсегда лишиться своей террасы и окружающего его простора. Озабоченный отправился он пешком к Генри Скропу — после несчастного случая с матерью ему запретили ездить верхом, и все лошади были проданы.

Старик сидел у камина и играл в шахматы с молодым человеком, которого он представил Тони, как лорда Фредерика Клейтона.

— Он только что вернулся из Центральной Африки, — сказал Скроп, — и, пожалуй, был на волосок от того, чтобы и вовсе не вернуться.

— Почему? — тупо спросил Тони.

— Я был в плену у туземцев, — пояснил молодой человек, — и спасся только благодаря своей хитрости.

Ловкими наводящими вопросами Скроп заставил молодого человека рассказать о своих приключениях.

Рассказ его был увлекателен. Из замечаний Скропа Энтони понял, что эта экспедиция сделала кое-какие интересные открытия и привезла много образцов растений, животных и насекомых. Он был несколько пристыжен мыслью, что человек только на несколько лет старше его делал что-то полезное для науки, тогда как он бессмысленно проводил день за днем в унылых раздумьях и беспорядочном чтении. Они разговорились, а потом лорд Фредерик, догадавшись, что Энтони нужно поговорить с хозяином с глазу на глаз, ушел, сказав, что пойдет прогуляться.

— Гм, — произнес Скроп, когда Тони передал ему о решении отца. — Веселые рождественские праздники ждут тебя, а? Но я рад, что ты заговорил об этом.

Нехорошо, что ты хандришь и бездельничаешь.

— Но что мне делать? Отец так потрясен смертью мамы, что у меня не хватает духу приставать к нему с вопросами.

— Нельзя же так потакать своим слабостям.

Я вовсе не хочу осуждать твоего отца, мой мальчик, го?

но, даже если он считает, что его жизнь кончена, должен помнить, что твоя только начинается. Нам всем приходится терять близких, а некоторое, как я, например, потеряли, кроме родителей, и жену и ребенка. Мой сын был убит в Южной Африке.

Тони никогда раньше не слыхал об этом и только теперь понял, какую глубокую рану скрывал от всех старый Скроп.

— Мертвые имеют право на память своих близких, но к чему это болезненное самоуничтожение?

Долг живых в том, чтобы жить. Тебе, в особенности, надо жить. Характер у тебя трудный, не в том смысле, что ты» трудный субъект «, но ты в некотором смысле загадка. В чем-то чересчур развит, недоразвит в другом и удивительно не приспособлен к грубой сутолоке жизни. Когда мы, наконец, поймем, что воспитание заключается не в поверхностном знании классиков и не в правилах хорошего тона, а в подготовке к определенной жизненной задаче? Никогда, мне кажется. А пока такие юноши, как ты, расплачиваются за это. Тебя сделали чувствительным ко всем жизненным напастям, но неспособным сопротивляться им. Тебе нужно какое-нибудь занятие, какая-нибудь профессия. Ты все еще интересуешься архитектурой?

— Да, — ответил Энтони, немного конфузясь своей несостоятельности.

— Скучная жизнь сейчас. Но если ты решил серьезно, тебе давно следовало приняться за это. А что бы ты еще хотел?

— Я хотел бы поехать в Италию.

— Совершенно правильно. Путешествие дает больше, чем сдача экзаменов, что бы ни говорили педанты. Каждому человеку, когда ему исполняется двадцать лет, следовало бы провести в Италии полгода, после чего пребывание там следует запретить ему навсегда. Это музей, мой мальчик, но это проклятая ловушка, если ты дашь затянуть себя в кружок эстетствующих иностранцев. Кучка изнеженных и праздных шалопаев, поверь моему слову. Флоренция — это сущий вертеп. А современные итальянцы, за исключением крестьян, просто жалкие, корыстолюбивые негодяи, ха-ха! Из них никогда не будет толку, пока не найдется человек, который сумеет прибрать их к рукам, а где они такого найдут? Но ты все сам увидишь. Мне кажется, что тебе лучше было бы уехать теперь же, чтобы избежать тягостного переезда из нашего старого дома. Зачем тебе еще дольше томиться.

— Я не знаю, как быть… — уныло сказал Тони. — Конечно, я поговорю с отцом, но… Он теперь точно избегает меня. Словно я напоминаю ему о маме, не принося при этом ни малейшего утешения. Он просто подумает, что я стараюсь избавиться от чего-то неприятного.

— Гм, вот как обстоит дело, — промолвил Скроп. — Я думаю, мне придется поговорить с ним самому. Вот что, скажи ему, что я приеду навестить его завтра в три часа, хорошо?

Тони провел несколько тревожных дней, раздумывая о том, что будет дальше. Как-то в начале декабря он читал у себя в комнате, когда вошла горничная и сказала, что его просят в кабинет.

Он пошел почти с таким же чувством, какое испытывает провинившийся ученик, ожидающий головомойки от учителя.

— Насколько я понимаю, — сказал отец отрывисто, — ты желаешь изучать архитектуру и считаешь, что тебе необходимо пробыть несколько месяцев в Италии, чтобы получить представление о различных стилях.

У Энтони не было такого плана, но он быстро сообразил, что Скроп поставил вопрос таким образом, чтобы вызвать сочувственное отношение отца, поэтому он ответил утвердительно.

— Да.

— Мне казалось, что основы современной науки лучше изучать в Англии или Германии, но Скроп уверяет меня, что это путь правильный. Во время твоего отсутствия я устрою в Лондоне все, что нужно, чтобы ты мог продолжать свои занятия наилучшим образом. Я мало сведущ в этих вещах.

— Ты очень добр ко мне, папа.

Кларендон только нетерпеливо махнул рукой.

— Я бы предпочел для тебя научную карьеру, но об этом мы не будем говорить. Я уже говорил тебе, что я не богат, и объяснял тебе, что средства твоей матери…

— Да, да, — перебил Тони, со страхом увидев в глазах отца страдание, когда он заговорил об умершей.

— Я не могу предоставить тебе большой суммы, но… Я дам тебе на проезд и дорожные расходы, а по этому документу ты сможешь получить деньги в главных банках Италии. Этого тебе хватит месяца на два. Будь экономен и помни, что большего я сделать для тебя не могу.

— Ах, папа, я не знаю, как и благодарить тебя!

— Когда вернешься, я буду уже в Лондоне.

Я пришлю тебе адрес. Ты устроишься так, как сам захочешь, забудешь происшедшую здесь трагедию… и…, начнешь пользоваться жизнью…

Он передал Тони десять фунтов золотом и аккредитив на сто фунтов.

В первый раз за много месяцев Энтони почувствовал какое-то облегчение, Когда местный поезд медленно вез его по мокрым от дождя окрестностям в Ныо-Хейвен. Он рассчитал, что если поедет в третьем классе и через Дьепп, то дорога до Рима обойдется ему только в три фунта, а он намеревался экономить, чтобы пробыть в Италии как можно дольше. Путешествовать в третьем классе там, где уже не будет англичан, казалось ему настоящим приключением.

Ему придется обходиться теми незначительными знаниями итальянского языка, которые он приобрел сам или усвоил от Генри Скропа. Он не пытался подавить в себе чувство свободы и жадный интерес к Жизни, снова пробуждавшийся в нем, ему казалось, словно он вырвался на волю из могильной атмосферы, созданной отцом.