Страница 8 из 8
У борта стоял и глядел на город Евгений Михайлович Крепе.
— В замок ходили?—спросил живо. Искренне огорчился, когда узнал, что не ходили.— В вашей компании была англичанка.
Почему же она вас туда не сводила?
— Видимо, не сочла нужным. Сказала, что сама в замок никогда не заглядывала.
— Не заглядывала?—изумился Крепе.— Вот странно! Это же замок четырнадцатого века! Седая старина. Интереснейшая коллекция предметов рыцарских времен—история древней Англии как на ладони.
— Вы были там?
На его губах проступила несколько смущенная улыбка, словно академик в чем-то извинялся.
— Да вот... добрался!
Добрался! Надо же! На холм к замку подъем крут—и молодому одолеть тяжеловато. А Евгению Михайловичу через две недели—80! Удивительный человек. Крупный ученый, основатель нового направления в биологии, Герой Социалистического Труда. Трижды уходил на «Витязе» в разные годы в океан. И каждый раз кроме своих научных работ неизменно «разряжался» книгой для молодежи: об очередном путешествии—звал молодых в дорогу.
Много лет назад в своем! первом рейсе Крепе отправлялся в плавание, чтобы выполнить ответственнейшее задание: выяснить степень радиоактивного заражения морской фауны в результате испытаний американцами ядерных бомб на атоллах. Была доказана недопустимость захоронения радиоактивных отходов даже в самых глубоководных впадинах—из-за глубинных циркуляции воды. Этот рейс помог добиться международного запрета на сброс подобных опасных отходов в океан. В печати писали, что академик Крепе оказал большую услугу человечеству! А весь он в своем облике, словах и мыслях—сама непритязательность, скромность, естественность.
— Евгений Михайлович! Вы знали Амундсена. Вот говорят, вроде бы он обманул англичанина, втайне от него подготовил экспедицию на полюс, лишил англичан первенства и тем самым подорвал у них дух к сопротивлению на обратном пути.
Крепе, горячо сверкнув голубыми, по-молодому яркими глазами, выпалил с неожиданным для него гневом:
— Чепуха! Об этом уже десятилетия болтают ничтожные людишки. Амундсен был благороднейшим человеком, но он родился борцом и искателем. И боролся. И это сделало его великим. А великие не мелочатся.
Закинув руки за спину, Крепе прошелся по щербатым доскам палубы:
— Видите ли, друзья, такие, как Амундсен и Скотт, не нуждаются в наших оправданиях. Они уже оправдали себя перед историей. Мы сами перед ними в долгу. Нам хотя бы чуточку быть похожими на них!
Однажды к Новому году я получил письмо от Элис. В конверте оказалась вложенной целая страница из английской газеты «Об-сервер», а в ней на полторы полосы статья с фотографиями под названием «Трагедия капитана Скотта». Автор на основе новых данных размышлял о том, почему Скотт не сумел первым водрузить британский флаг над Южным полюсом, а уступил лидерство Амундсену. И снова об ошибках капитана: вот если бы сделал то, а не это—на полюсе бы развивался флаг английский! «Славу себе Скотт создал смертью своею»,—делал вывод автор. Элис писала: «Я все-таки была права. Вот видите: в газетах говорят о том же. Тщета людская! Какое это имеет значение, чей флаг был первым на полюсе? Смертью своей утвердил бессмертие!.. Мы своей гибелью бессмертия не утвердим. Не для кого оно будет. Извините, что посылаю Вам совсем не рождественское письмо. Такое у меня сейчас настроение. И все-таки по привычке я говорю Вам: «Счастливого рождества! Счастливого Нового года!»» Внизу после подписи была сделана приписка: «Передайте Вашему другу о том, что в тот день, когда мы расстались в Дувре и я возвратилась к себе в Лондон, я раздобыла у друзей карту Антарктиды. Я ее рассматривала весь вечер, отыскала полюс недоступности, представила высокую, крепкую фигуру мистера Сорохтина на полюсе в ярком полярном комбинезоне, в темных очках и бесконечную белую пустыню вокруг него. Ночью мне снились белые сны». Я показал письмо Олегу Георгиевичу Сорохтину.
— Грустное письмо. Жаль ее,—сказал он после долгого молчания.—А может, она все-таки права? Может быть, жалеть надо и самих себя.
— Может. К сожалению, судьбу будущего решаем не мы с тобой.
Так случилось, что в тот же день мы с Олегом Георгиевичем оказались в доме академика Капицы. С Андреем Петровичем, тем самым, что был добровольным радистом на «аннушке»,—из среднего поколения этой известной научной семьи—дружим много лет, еще со времени экспедиции в Антарктиду.
В гостиной шла неторопливая беседа о том, что нас всех волновало. Я вспомнил о полученном от Элис письме.
— Примечательное письмо!—прокомментировала Анна Алексеевна.— Знамение времени—безнадежность. Вообще-то англичане по натуре не пессимисты.
Уж кто-кто, а супруги Капицы англичан знали превосходно— много лет среди них прожили.
— В мире все больше растет страх,—сказал я.
— Да, но одновременно растет и антивоенное движение,—заметила Анна Алексеевна.— В Англии оно довольно активное.
Ей возразил Сорохтин:
— Но сумеют ли они одолеть нарастающую угрозу термоядерной войны, которую безумцы могут начать в любое мгновение?
И тут произнес всего несколько слов Петр Леонидович, до того лишь слушавший других.
— Должно одолеть. Если они начнут, то это—конец.— Эту фразу произнес крупнейший ядерный физик нашего времени, нобелевский лауреат, академик Капица. Он-то знал подлинную реальность опасности: «Это—конец!» Значит, никакой ограничен ной ядерной войны, никакой предупреждающей, никакой надежды на победу одной стороны. «Это—конец!» Конец существования на планете.
Когда мы уезжали из этого дома, долго молчавший в машине Сорохтин вдруг сказал таким тоном, будто мы только что прервали взбудораживший нас разговор.
— Ну и что в таком случае делать нам с тобой? Ожидать вселенского хаоса?
— Что делать? Но мы же люди, черт возьми! Не можем же вот так, как скот на бойне...
— Не должны! Значит, «бороться и искать...»—Сорохтин улыбнулся.
— Найти и не сдаваться...