Венецианец Марко Поло

Рука об руку с терпеливостью идет настойчивость — и Марко доказал ее во всех своих делах, даже на пороге смерти. Благодаря своей неистощимой энергии он завоевал дружбу великого хана, и каждая строка, которая написана им или о нем, рисует его как человека, добивающегося своей цели с бульдожьим упорством, как человека безграничной умственной и физической энергии.

Жажда наживы у мессера Марко — это, увы, типичная черта венецианцев той эпохи. И хотя в книге Марко эта черта не дает себя знать слишком резко, нам все же ясно, что быстрые глаза путешественника, где бы он ни оказался, всегда и всюду шарили и искали возможности продать и купить, возможности загрести барыш. Его жадность к земным благам не могло, по-видимому, насытить и наследство, доставшееся от отца, дяди и брата, а способы, посредством которых он преследовал задолжавших ему родственников и чужих людей, бросают тень на всю его натуру, вообще очень прямую, мужественную и достойную. Вполне возможно, что горькое чувство разочарования, которое он испытал, оказавшись после многолетних вольных странствий по всему Востоку прикованным к Венеции, а также то враждебное недоверие, с которым встретили его рассказы и его книгу, ожесточили Марко, заставив его искать забвения в делах и пробудив в нем скряжничество и жадность, дремавшие во время его прежней деятельной жизни.

Мужество Марко неоспоримо. Хотя на пути в Китай он болел в течение целого года, мы узнаем об этом по одной лишь косвенной фразе. За свое долгое пребывание на Востоке и во время тяжкого пути на родину он преодолел бесчисленное множество затруднений, но не обмолвился о них ни словом, сообщив только, что по дороге из Китая в Венецию из шестисот спутников в живых осталось восемнадцать. Какую сагу рассказал бы почти всякий путешественник об одном только этом маршруте — тут можно бы живописать и свои приключения, и самоотверженность, и упорство. Марко встретился с большими трудностями в Трапезунде, но сведения об этом нам удалось разыскать только в семейном завещании. Он попал в плен в битве с генуэзцами. Какое можно было бы дать чудесное вступление к книге, описав эту битву! А он лишь указывает, что написал свою книгу, будучи пленником в Генуе, чтобы избавиться от безделья и доставить удовольствие читателям.

Марко был человеком весьма тактичным. Если взять его книгу, то мы увидим, насколько тактично вел себя Марко с ханом и невольником, купцом и вельможей. Всегда он знал в точности, что и когда нужно сказать и когда надо не подавать голоса.

Некоторые комментаторы, требуя от автора все, что им вздумается, упрекают мессера Марко в отсутствии юмора. Иногда Марко пересказывает слышанные им от других истории самого невероятного свойства, сохраняя серьезнейшую мину. Но временами у него явственно чувствуется и ирония — рассказывает ли он о добродетельном башмачнике или передает нелепые подробности о случке слонов, — и таких мест в книге множество. Правда, когда Марко описывает Россию и русские попойки[115], его юмор приобретает раблезианский характер. Но как ошибаются те, кто считает, что у мессера Марко не было чувства юмора!

Касательно религии Марко был для своего времени человеком исключительно широких взглядов Как и каждый европеец в ту пору, он верил в любые чудеса, сколь бы они ни были необыкновенны; без всяких комментариев, как реальный факт, он рассказывает нам не одну историю о чудесах, творимых святыми и подвижниками. Однако он не проявлял никакого ханжества и никакой нетерпимости к людям, верования которых были иные, чем его верования. Если мы попытаемся подойти к нему с точки зрения европейца тринадцатого столетия, то мы увидим, что в своих спокойных и здравых суждениях о чужой вере Марко шел далеко впереди своего века. С каким великодушием рассказал он, при всех своих фактических ошибках, о жизни и деяниях Будды — даже в наши времена немного найдется путешественников столь веротерпимых, чтобы сказать вместе с Марко: «будь он [Будда] христианин, то стал бы великим святым у господа нашего Иисуса Христа».

Пространные описания азиатских пиров, снеди, вин и всей прочей роскоши, какую Марко видел в своих странствиях, убеждают нас, что у него был вкус и любовь к благам земной жизни, хотя он, видимо, проявлял умеренность в наслаждении ими. Иногда в нем проглядывает излишняя щепетильность, но совершенно ясно, что женщины его интересовали чрезвычайно — столько у него острых, проникновенных, временами забавных замечаний о них. Марко был молод, а те нравы, которые он наблюдал мальчишкой в Венеции, вряд ли толкали его на путь отшельника и аскета. Двадцать пять лет прожил он на чужбине, среди чужих народов, жениться на женщине своей расы у него не было возможности. Но всюду, какую страницу его книги ни возьми, он выступает перед нами как глубоко порядочный человек — он много знает, много пережил и видел, но когда речь заходит о его интимных делах, он проявляет чрезвычайную сдержанность.

Удивительный парадокс: Марко скромен, даже застенчив, когда речь идет о его личных делах, мало говорит о пережитых трудностях и опасностях, но в своем повествовании он эгоистично отодвигает на задний план и отца и дядю. Мы видим их только во вступительных главах, затем они почти исчезают, смутно выступая, как тени, разве лишь для контраста к яркой фигуре самого автора. Нигде венецианец не высказал им благородной признательности, не оценил их по справедливости. А ведь они являются истинными героями всей эпопеи Они совершили первое путешествие и подготовили второе. Путь Марко был уже расчищен и облегчен. Хубилай принял его с распростертыми объятиями только потому, что он был сыном Никколо; даже редкие упоминания имени отца и дяди в повести Марко свидетельствуют, что, живя столь долго при дворе великого хана, они играли во всех событиях отнюдь не последнюю роль. Скорей всего, именно Никколо и его брат задумали и осуществили тот хитроумный план, который дал им возможность выбраться из Катая в Персию. Даже возвратившись в Венецию, Марко жил и трудился вместе со стариками. Но в своей книге он отнюдь не воздал им должного за все то, что они сделали ему в жизни.

Чтобы найти всему этому объяснение, неизбежно приходится признать, что Марко проявил в данном случае странную форму эгоизма, не связанную, однако, с личным тщеславием. Марксу хотел, чтобы вся повесть принадлежала ему, чтобы вся катайская эпопея была его собственностью, — создавая книгу, на авансцене он вывел свою собственную персону, сосредоточив на ней самый яркий свет, за счет лиц, игравших даже более важную роль, но оттесненных в темноту, к кулисам.

То на одной странице книги, то на другой Марко обнаруживает мелочные черты своего характера. Такова рассказанная им история с потерянным кольцом, которое он разыскал с помощью жрицы из китайского храма; Марко получил свое кольцо, но с гордостью заявляет, что он не сделал никаких приношений в благодарность. Можно допустить, что он таким образом старается уверить читателя в чистоте своей христианской веры. Но так как Марко просил помощи у китайской жрицы и получил кольцо назад, скорее надо полагать, что он невольно выявил здесь, хотя речь шла и о пустячной сумме, свою мелочность и скупость, которая дала себя знать так резко в его поведении уже позднее, в Венеции.

Надо думать, что именно эта черта характера Марко приводила к ссорам и судебным разбирательствам, о которых нам рассказывают судебные документы. Он, конечно, был сутяга и не щадил даже ближайших родственников, если считал, что его права нарушаются или что должники ему не платят, пусть это будет сущая мелочь. Марко рисуется нам человеком, который не упустит ни барыша, ни наследства, если оно плывет ему в руки, и иметь с ним дело или отстаивать перед ним свои права было чрезвычайно трудно. Хотя дошедшие до нас скудные сведения говорят, что Марко был справедливым, честным и ласковым мужем и отцом, все же ясно, сколь ой был суров, когда речь заходила о делах.

Дополнительные документы, если они будут найдены, возможно, откроют какие-то новые привлекательные стороны натуры Марко, но все, чем мы располагаем ныне, свидетельствует, что в последний период своей жизни в Венеции это был придирчивый, алчный человек. Ведя свои дела, он бестрепетно настаивал на букве закона и не в силах был понять права, понять затруднения или несчастные обстоятельства тех, кто перешел ему дорогу, пусть это были люди одной с ним крови. Если с ними стряслась беда, то тем хуже для них. Он тут не виновен. Даже сам Шейлок никогда не был столь требователен и жесток, как этот удивительный венецианский купец[116].

115

«Русские попойки» описываются только в одной из поздних версий книги Марко Поло, составленной, как предполагают, на рубеже XIV−XV веков. В ранних версиях, напротив, Марко Поло коротко, но тепло характеризует русских «народ простодушный и очень красивый, мужчины и женщины белы и белокуры» (глава CCXVIII, изд 1955 г., стр. 226). — Прим. ред.

116

Сохранились сведения, как Марко проявил однажды и доброту и вдумчивость по отношению к менее счастливому, чем он, человеку; умирая, он дал вольную татарину Петру. Марко не только не забыл, уже в предсмертной агонии, освободить своего верного раба, но отдал этому рабу все плоды его труда и завещал ему в придачу сто лир в венецианских денариях. Неизвестно, был ли Петр тем рабом, который сопровождал Марко в пути с Востока, или он был куплен позднее. Но поскольку в своем завещании Марко из всех своих рабов отпустил на волю только Петра да еще завещал ему крупную сумму денег, можно предполагать, что этот невольник служил своему хозяину долго и преданно и, вполне вероятно, даже ехал с ним из далекого Катая. Из дошедшего до нас документа — он датирован 7 апреля 1328 года — приятно узнать, что, согласно постановлению Большого совета, Петр, «в прошлом раб господина Манко Поло из Сан-Джованни-Кризостомо, долгое время проживавший в Венеции, за его доброе поведение отныне будет венецианцем [венецианским гражданином] и с ним будут обращаться как с венецианцем».