Страница 92 из 110
Отрывок этот, писанный, вероятно, в 1825 году{588}, кроме своего достоинства и интереса, связанного с историей его происхождения, имеет еще интерес по отношению к старой литературе нашей. Угасавший орел Екатерины, поэт Петров, на 60-м году своей жизни написал известную свою оду «Его высокопревосходительству адмиралу Николаю Семеновичу Мордвинову» 1796 г. (см. сочинения Петрова, часть 2, стр. 182, изд. 1811 года), которая блестит если не изяществом внешней отделки, то глубоким чувством дружбы и расположения. Сии делают ее трогательной, несмотря на отсутствие поэтических красок… Теплота и одушевление оды Петрова становятся тем заметнее, чем труднее уже старцу-поэту справиться с непокорным материалом, с версификацией строфы. Вся пьеса есть образец истинного чувства, не обретающего поэтической формы для выражения своего. Стихотворение Пушкина указывает не только на послание Петрова, но еще как будто особенно связано с одной строфой его, которую здесь выписываем:
Пушкин, подхватив мысль поэта-старца, развивает ее в духе стремления к пластической передаче явлений, что составляет отличительное качество так называемой классической поэзии. Строфа, изображающая пробуждение старого орла, есть как будто дополнение строфы Петрова, сделанное спустя 30 лет и поэтом, в котором идеи предшественников обнаруживают только новую сторону творческой силы. Следующие за ней уже пять – не более как стихотворные заметки, и характер этот обнаруживается даже в самом механизме их:
На этом замечательном произведении кончаем пересмотр отрывков. Мы видели прежде кабинетную деятельность поэта; теперь покидаем вместе с читателем обширную мастерскую художника, где навалены груды разнородных материалов с неясными пометками его и где со всех сторон бросаются в глаза рисунки, модели, частности и обломки произведений, вполне возбуждающие внимание, но иногда не вполне удовлетворяющие его.
Глава XXX
Продолжение 1832 рода. Весна и лето 1833 года. Плодовитость обоих в литературном отношении: Возвращение к 1832 г. – Пушкин продает Смирдину право полного издания «Онегина». – Третья часть собрания стихотворений Пушкина. – Проект основать политико-литературную газету. – Мысли Пушкина по поводу этого проекта. – В какой мере издание газеты соглашалось с характером Пушкина. – Дозволение на газету и ответ Пушкина друзьям на вопросы их по этому предмету. – Статейки, заготовленные в виде образчика для газеты. – Работа в архивах с зимы 1832 г. – 7 января 1833 г. Пушкин – член Российской Академии; статьи его «Российская Академия», «О мнении М.А. Лобанова». – Весною 1833 г. Пушкин живет на Черной речке. – Труды и купание его. – К осени 1833 г. у Пушкина готовы «Материалы для истории Пугачевского бунта», черновые оригиналы «Капитанской дочки», «Русалки», «Дубровского».
Возвращаемся назад к 1832 году. Существование Пушкина в это время расширялось все более и более, и жизнь начинала принимать размеры, для поддержания которых требовалась постоянная деятельность и усиленная работа. Продав полное издание «Онегина» книгопродавцу Смирдину, он вместе с тем выдал третью часть собрания стихотворений своих (первые две явились в 1829 г., а четвертая, последняя, в 1835). В поисках своих для обеспечения новых потребностей жизни и покрытия старых недочетов он остановился на мысли основать политико-литературную газету наподобие тех, какие уже существовали у нас{589}. На все это дело он смотрел преимущественно с коммерческой стороны и в поводах, изложенных им для осуществления своей мысли, она же стоит на первом плане. Мы имеем вчерне весьма любопытный документ, прилагаемый здесь:
«10 лет тому назад литературою занималось у нас весьма малое число любителей. Они видели в ней приятное, благородное упражнение, но еще не отрасль промышленности: читателей было еще мало. Книжная торговля ограничивалась переводами кой-каких романов и перепечатыванием сонников и песенников.
Человек, имевший важное влияние на русское просвещение, посвятивший жизнь единственно на ученые труды, Карамзин первый показал опыт торговых оборотов в литературе. Он и тут (как и во всем) был исключением из всего, что мы привыкли видеть у себя.
Литература оживилась и приняла обыкновенное свое направление, т. е. торговое. Ныне составляет она часть частной промышленности, покровительствуемой законами.
Из всех родов литературы периодические издания более приносят выгод, и чем разнообразнее по содержанию, тем более расходятся.
Одна «Газета», издаваемая двумя известными литераторами, имея около 3000 подписчиков, естественно, должна иметь большое влияние на читающую публику, следственно, и на книжную торговлю.
Всякий журнал имеет право говорить мнение свое о ново-вышедшей книге столь строго, как угодно ему. «Газета» пользуется сим правом, и хорошо делает.
Автору осужденной книги остается ожидать решения читающей публики или искать управы и защиты в другом журнале, но журналы чисто литературные вместо 3000 подписчиков имеют едва ли и 500, – следственно, Голос их в его пользу был бы вовсе не действителен.
Для восстановления равновесия в литературе необходим журнал, коего средства могли бы равняться средствам «Газеты»{590}.
Неопытность Пушкина в собственном деле обнаружилась здесь сильнее, чем когда-либо, хотя мы имеем и кроме того множество других доказательств, что результаты его финансовых предприятий почти всегда были в обратном отношении с надеждами и первой пылкой мыслию, их порождавшей. Практический смысл Пушкина, о котором мы часто упоминали, проявлялся в мире умственных требований весьма ясно, но часто изменял ему, когда дело шло о требованиях другого рода. Никогда не мог быть поэт наш издателем журнального листка. Необходимость ежедневного выхода перед публикой, отдачи своей мысли по мелким частям – все это было уже противно его природе. Не говорим о том, что Пушкин не мог бы приобресть, даже с помощию долгого времени, той сноровки издателя газеты, которая заменяет ему часто знание и размышление и так необходима в его спешной работе. Однако же просьба и домогательства его увенчались успехом. Он получил дозволение на издание газеты, но почти на другой же день писал с досадой к друзьям, отвечая на их любопытные расспросы: «Какую программу хотите вы видеть? Известие о курсе, о приезжающих и отъезжающих – вот вам и вся программа. Я хотел уничтожить монополию… Остальное мало меня интересует»{591} и проч. Вместе с тем, откладывая день за день исполнение своего предприятия, Пушкин наконец совсем потерял его из виду и забыл об нем, как и следовало ожидать{592}. Некоторое время еще оставались в руках его друзей статейки, приготовленные им для газеты в виде образчика. Эти последние свидетели намерения его теперь сохраняются в бумагах его, как примеры мастерского изложения событий{593}.