За веру отцов

— Как же они живы останутся среди казаков? — решил парень и, взяв Двойру за руку, спросил:

— А моей хочешь быть, красавица? Двойра не ответила.

— Как же твоей, соколик? У нее муж есть, — сказала Маруся.

— Замолчи, старуха, никого у нее нет. Казаки всех евреев вырезали. Больше нет у нее мужа. Станешь моей, красавица, — будешь жить, а нет — умрешь. Выбирай сама.

Двойра молчала.

— Что ж ты не отвечаешь? Не молчи, а то хуже будет. Ты по праву принадлежала Ефрему Сквозу, он тебя в кости выиграл. Но он нечестно играл, вот я его и убил, спас тебя. Для себя спас, приглянулась ты мне, полюбил я тебя, как только увидел. Говори, еврейка, будешь моей, как обещала?

Двойра продолжала молчать.

— Ты же добрый, ты ангел, тебя мать родила, а не собака, как тех. Есть у тебя Бог в сердце, ты так не сделаешь, не возьмешь грех на душу. Замужем она, — твердила Маруся.

— Молчи, старая ведьма, а то побью, как Ефрем. Говорят тебе, нет у нее мужа, ни один еврей в живых не остался, всех вырезали.

— А если он спасся? — спросила Маруся.

— Если так, сам его убью. Хватит, старая. Ты казачка, твое место с казаками, а не с евреями. Берегись, продала ты душу еврейскому дьяволу! — со злостью сказал казак, подсел к огню, поближе к Двойре, взял ее за руку, заговорил ласково, как только мог:

— Моя ты, я сразу увидел, как ты прекрасна. Под лохмотьями, которые на тебя надела старуха, разглядел твою красоту. Только взглянул на тебя, сразу сердце замерло, полюбил тебя, пожалел, голубка моя. Никому тебя не отдам, ни гетману, ни татарскому хану. Всех убить готов за тебя.

Еще минуту помолчала Двойра, потом сказала, глядя казаку в глаза:

— Я в твоих руках, можешь сделать со мной, что захочешь. Но я тебя не боюсь, меня хранит Тот, Кто сильнее тебя. Можешь меня убить, мне не страшно. Если захочу, полюблю тебя, если не захочу, не полюблю.

— «Если захочу, полюблю тебя, если не захочу, не полюблю» — это ты хорошо сказала. Что ж, не буду тебя неволить, но если не полюбишь, вот что я сделаю. — Казак подошел к Марусе. — Не знаю, кем она тебе приходится, ну да все равно. Будешь моей, пощажу ее, нет — убью.

Глаза Двойры вспыхнули. Мгновение она колебалась. Но нет, не могла она этого допустить. И, будто в смущении, Двойра ответила:

— Женой твоей буду, любовницей нет.

— Это хорошо, правильно ты рассудила. Это мне по сердцу. Будешь моей женой, а любовницы мне не надо.

— Что ж ты, доченька, сделала, ради меня грех взяла на душу! — запричитала Маруся.

— Да ладно тебе, старая, я же ее люблю. Приворожила она меня. Лучшего друга убил из-за нее. Это ведь дядька мой был. — Парень указал на мертвого казака. — Всему меня научил: на лошади ездить, из ружья стрелять, а я его ради еврейки зарезал. Да я бы ради нее и матери родной не пожалел. Не иначе как заколдовала.

Вдруг Двойре что-то пришло в голову. Она поднялась, выпрямилась во весь рост, и в пламени костра показалось, будто это призрак, явившийся из другого мира:

— Да, казак, заколдовала я тебя.

— Как же ты это сделала?

— Той силой, что мне дана.

— Нарушила ты клятву, которую мужу давала, взяла, несчастная, грех на душу, — все причитала Маруся.

Двойра воздела к небу тонкие руки, подняла к звездам побледневшее лицо:

— Так мне велели.

— Кто?

— Тот, Кто властвует над нами. Простодушный казак со страхом посмотрел на Марусю.

— Что она говорит?

— Не знаю, — пробормотала старая няня. Ее тоже испугало поведение Двойры. — Будто это и не она вовсе. Это она со своим Богом говорит.

— Чудесной мазью, которую Он дал мне, натерла я свое тело. Никто не сможет причинить мне зла. Вот я стою перед тобой, попробуй ударить меня кинжалом, увидишь, что я не лгу.

Совсем страшно стало казаку. Ноздри его раздувались, рукоятка кинжала обжигала ладонь.

— Что с тобой, доченька, что ты говоришь? — бросилась к Двойре Маруся.

— Чего ты испугалась, глупая? Не знаешь разве, если Бог меня защищает, ничего со мной не случится.

Маруся упала на колени, схватила девушку за руки, уткнулась в них мокрым от слез лицом.

Казак наблюдал за ними издали. Он дрожал. Его, высокого, крепкого парня, сковал страх перед еврейской девушкой.

— Пойдем ко мне домой, красавица. У моей матери будешь жить до свадьбы. Пойдем, казаки могут нагрянуть, отберут тебя у меня.

— Не пойду с тобой, пока не поклянешься мне своей душой, своей верой.

— Чем хочешь поклянусь, любовь моя. Скажи, в чем я должен поклясться своей душой?

— Я знаю, Ерема, ты добрый человек, ты спас меня от рук злодея. Бог тебя за это вознаградит. А теперь обещай, что до свадьбы не прикоснешься ко мне, сохранишь мою чистоту, не причинишь мне зла.

Казак улыбнулся.

— Богом клянусь, что не притронусь к тебе до свадьбы, не оскверню твоей чистоты, не сделаю худого.

— Запомни, Ерема, ты своей верой, своей душой поклялся. Если задумаешь нарушить данное слово, я об этом тотчас узнаю. Моя сила сразу сообщит мне о твоих дурных мыслях, и тогда явится та власть, которая меня защищает, заберет меня, и ничего ты сделать не сможешь.

— Клянусь тебе, как святую икону буду тебя беречь, — сказал Ерема. Он закутал девушку в белую казачью бурку, усадил на лошадь и повез к материнскому дому. Старая Маруся побрела за ними следом. Серело утро, и новое солнце освещало торчавшие из тумана верхушки деревьев.

Глава 11

За веру и за Тору

Хмельницкий вел с фельдмаршалом Домиником переговоры о своем возвращении под власть польской короны, но при этом все посылал и посылал орды казаков грабить города ради наживы. Чтобы не лишиться поддержки татар, Хмельницкий вынужден был поставлять в ханский гарем красивых еврейских девушек и женщин. Десятитысячная казацкая орда под предводительством грабителя и убийцы Кривоноса разоряла города и местечки Украины, сравнивала их с землей. За казаками, как стаи стервятников, следовали татарские банды.

Напрасно благородный князь Вишневецкий предупреждал об опасности, просил у польских вельмож помощи для своего немногочисленного войска, ведшего борьбу с казаками и татарами. Никто его не слушал. Фельдмаршал Доминик все еще рассчитывал на благородство Хмельницкого, верил в его желание вернуться под власть Польского королевства и продолжал вести переговоры с казаками, осыпая Хмельницкого наградами, давая ему титулы, надеясь добиться мира. Вельможи были заняты выборами нового короля вместо умершего Владислава. Их не беспокоила судьба далекой провинции. В конце концов Вишневецкому пришлось бросить свою армию и отправиться в Варшаву, чтобы потребовать у загулявших панов помощи для несчастного населения Украины.

Страна по-прежнему была беззащитна перед казацкими бандами. Как река, вышедшая из берегов, разливались они по всей Украине, уничтожали города, грабили, жгли и убивали. Под ударами казацких сабель гибли и евреи, и поляки, в живых оставались только те, кто годился для невольничьих рынков. Гаремы татар пополнялись молодыми, красивыми женщинами.

Те, кому удалось спастись из Немирова, бросились в Тульчин. Тульчинская крепость стала убежищем и для них, и для жителей окрестных местечек, в городе собралось более десяти тысяч беженцев с имуществом. Казаков влекло еврейское богатство, татар — женщины и девушки.

Но взять Тульчин было нелегко. Крепость была хорошо оснащена, а укрывшиеся за ее стенами евреи знали, что значит попасть в руки казакам. Защитники крепости решили, что лучше умереть от голода или погибнуть в бою, чем сдать город.

В городе находился польский гарнизон в несколько сотен солдат. Евреи заключили с поляками союз. Реб Арон, глава тульчинской ешивы, и командир гарнизона Тверчинский скрепили подписями договор о том, что поляки и евреи будут сражаться до последнего человека, стоять плечом к плечу до последней капли крови, обороняя город от казаков.

Евреи собирались в синагогах, поляки в костелах, и все молились, чтобы Бог защитил от врага, и клялись в верности друг другу. «Друзья!» — обращались поляки к евреям, а те делились с ними едой, которую собрали, надеясь выдержать осаду до прихода помощи.