Меченосцы

Однако пожар продолжался недолго, потому что его потушил непродолжительный, но сильнейший ливень. Вся ночь с четырнадцатого на пятнадцатое июля была необычайно изменчива и ветрена. Вихри несли грозу за грозой. Временами казалось, что все небо пылает от молний, а молнии с ужасающим грохотом проносились с востока на запад. Частые молнии наполняли воздух запахом серы, а шум дождя заглушал все иные звуки. Потом ветер разгонял тучи, и среди их лоскутьев видны были звезды и большая, светлая луна. Только после полуночи несколько стихло, так что, по крайней мере, можно было зажечь огни. И тотчас тысячи их засверкали в огромном польско-литовском стане. Воины сушили возле них промокшую одежду и пели военные песни.

Король тоже не спал, потому что в доме, расположенном на самом краю лагеря, куда укрылся он от грозы, заседал военный совет, которому давался отчет во взятии Гильгенбурга. В штурме крепости принимал участие отряд серадзских войск, и потому начальник отряда, Якуб из Конецполя, призван был вместе с другими для дачи объяснений, почему они без приказания брали город и не отказались от штурма, хотя король послал своего воеводу и несколько подручных слуг, чтобы удержать идущие на приступ войска.

Поэтому воевода Якуб, не будучи уверен, что его не встретит выговор, а быть может и наказание, взял с собой несколько видных рыцарей, между которыми находились Мацько и Збышко в качестве свидетелей того, что Подвойский добрался до них только тогда, когда они находились уже на стенах замка и в минуту самой ожесточенной битвы с гарнизоном. Что же касается того, что он напал на замок, то он говорил, что "трудно обо всем спрашивать, когда войска растянуты на несколько миль". Будучи послан вперед, он полагал, что обязан рушить на пути войска все препятствия и избивать врага, где бы его ни встретил. Выслушав все это, король, князь Витольд и королевские советники, довольные в душе тем, что произошло, не только не стали упрекать воеводу и серадзских воинов за их поступок, но даже восхваляли их храбрость за то, что они "так проворно разделались с замком и его гарнизоном". Тогда могли Мацько и Збышко насмотреться на величайших людей в королевстве, потому что кроме короля и князей мазовецких там находились и два вождя всех войск: Витольд, предводительствовавший литовцами, жмудинами, русскими, бессарабцами, валахами и татарами, и Зиндрам из Машковиц, "того же герба, что и солнце", мечник краковский, главный начальник краковский, польских войск, превосходящий всех знанием военного дела. Кроме них в этом совете принимали участие великие воины и сановники: каштелян краковский Кристин из Острова и воевода краковский Ясько из Тарнова, далее шли: воевода познанский Сендивуй из Остророга и воевода сандомирский Миколай из Михаловиц; настоятель костела Святого Флориана и в то же время подканцлер Миколай Тромба; маршал королевства Збигнев из Бжезя; Петр Шафранец, подкоморий краковский, и, наконец, Земовит, сын Земовита, князя на Плоцке, единственный молодой среди них, но зато удивительно "прыткий насчет войны": мнение его высоко ценил сам король.

В большой соседней комнате ожидали, чтобы быть под рукой и в случае нужды помочь советом, главнейшие рыцари, слава которых гремела по всей Польше и за границей: там Мацько и Збышко увидели Завишу Черного, Сулимчика, брата его Фарурея, Скарбка Абданка из Гур, Добка из Олесницы, когда-то на турнире в Торуни выбившего из седла двенадцать немецких рыцарей, огромного Пашка Злодея из Бискупиц, Повалу из Тачева, своего друга и доброжелателя, Кшона из Козьих Рогов, Мартина из Вроцимовиц, носившего большое знамя всего королевства, Флориана Елитчика из Корытницы, страшного в рукопашных схватках Лиса из Тарговиска и Сташка из Харбимовиц, который мог в полном вооружении перескочить через двух высоких коней.

Было и много других славных рыцарей из разных земель и из Мазовии; звали их "предхоругвенными", потому что во время боя они стояли в первом ряду. Знакомые, а особенно Повала, были рады видеть Мацьку и Збышку и тотчас стали говорить с ними о старых временах и приключениях.

— Эх, — говорил Збышке рыцарь из Тачева, — поистине, у тебя с меченосцами крупные счеты, но думаю — ты теперь отплатишь им за все.

— Отплачу, хоть бы кровью! И все мы отплатим! — отвечал Збышко.

— А знаешь ты, что твой Куно Лихтенштейн теперь великий комтур? — заметил Пашко Злодей из Бискупиц.

— Знаю, и дядя знает.

— Дай бог мне его встретить, — перебил Мацько, — у меня к нему дело особое.

— Да ведь и мы его вызывали, — отвечал Повала, — да он ответил, что высокая должность не позволяет ему сражаться. Ну теперь позволит.

Тогда Завиша, всегда говоривший очень спокойно и значительно, ответил:

— Он достанется тому, кому его Бог предназначит!

Но Збышко из одного любопытства тотчас предложил Завише рассудить дело дяди и спросил, не исполнен ли обет Мацьки тем, что он дрался с родственником Лихтенштейна, который объявил себя заместителем Куно и был убит. И все воскликнули, что клятва исполнена. Только сам упрямый Мацько, хоть и рад был решению, сказал:

— Да, но все-таки я более был бы уверен в спасении души, если бы встретился с самим Куно.

Потом заговорили о взятии Гильгенбурга и о предстоящей великой битве, которой ждали вскоре, потому что магистру ничего не оставалось делать, как преградить путь королю.

Но в то время, когда все ломали головы над тем, через сколько дней встреча может произойти, к ним подошел худой и высокий рыцарь, в одежде из красного сукна и с такой же шапочкой на голове; раскрыв объятия, он сказал нежным, почти женским голосом:

— Привет тебе, рыцарь Збышко из Богданца.

— Де Лорш! — вскричал Збышко. — Ты здесь?

И он заключил его в объятия, потому что сохранил о нем добрые воспоминания; поцеловав его, как лучшего друга, Збышко стал с радостью спрашивать:

— Ты здесь? На нашей стороне?

— Может быть, много гельдернских рыцарей находятся на той стороне, — отвечал де Лорш, — но я, как владелец Длуголяса, обязан служить государю моему, князю Янушу.

— Так ты стал наследником старого Миколая из Длуголяса?

— Да. По смерти Миколая и сына его, который убит под Бобровниками, Длуголяс достался прекрасной Ягенке, пять лет тому назад ставшей моей женой и госпожой.

— Боже мой! — вскричал Збышко. — Рассказывай, как это случилось. Но де Лорш поздоровался со старым Мацькой и сказал:

— Ваш старый оруженосец Гловач сказал мне, что я найду вас здесь, а сам ждет меня в палатке за ужином. Правда, это далеко, на другом конце лагеря, но верхами доедем скоро, едем со мной.

И, обращаясь к Повале, с которым некогда познакомился в Плоцке, де Лорш прибавил:

— И вы, благородный господин. Это для меня будет счастье и честь.

— Хорошо, — отвечал Повала. — Приятно поговорить со знакомыми, а кстати дорогой посмотрим лагерь.

И они вышли, чтобы сесть на коней и ехать. Но предварительно слуга де Лорша накинул им на плечи епанчи, которые он, видимо, нарочно привез. Подойдя к Збышке, он поцеловал у него руку и сказал:

— Позвольте вам поклониться, господин. Я — старый слуга ваш, но в темноте вы не можете меня узнать. Помните Сандеруса?

— Боже мой! — вскричал Збышко.

И на мгновение ожили в нем воспоминания о пережитых печалях, горестях и недавних несчастьях, точно так же, как две недели тому назад, когда, после соединения королевских войск с отрядами мазовецких князей, он после долгой разлуки встретил бывшего своего оруженосца Главу. И он сказал:

— Сандерус! Эх, помню и старые те времена, и тебя. Что же ты с той поры делал и где был? Разве ты уже не продаешь отпущений?

— Нет, господин. До минувшей весны я был звонарем при костеле в Длу-голясе, но так как покойный отец мой занимался военным ремеслом, то когда вспыхнула война, сразу опротивела мне медь костельных колоколов и проснулась охота к железу и стали.

— Что я слышу? — воскликнул Збышко, который как-то не мог представить себе Сандеруса, с топором, мечом или рогатиной выходящего на битву.