Страница 26 из 133
— Прекрасно. На этот раз я по крайней мере знаю, в чем тут было дело; но кто бы мог догадаться, черт возьми!
— Второй раз я проезжала через Труа. Я ошиблась каретой, и бог знает что из этого вышло!
— Это я тоже знаю, — продолжал я, вздохнув несколько свободнее и поворачиваясь в ее сторону, — но кто бы мог подумать!
Больше она ничего не сказала. Сердце мое сильно билось, кровь кипела; я слушал, соображал, терялся в выкладках; но даже если все это и так, то арифметика доказывает, что когда из шести вычтешь два, остается четыре.
Час спустя меня вывел из размышления громкий смех.
— На этот раз, — сказала моя жена, — меня взяли силой.
— Вот, право, забавно.
— Я горько плакала.
— Есть от чего прийти в отчаянье!
— Но в конце концов успокоилась…
— Какой чудный характер!
— Сердиться не было причины.
— И в самом деле. Ведь он ошибся окном.
— Это опять был я!
— Ну, а в четвертый раз моя слабость была простительна.
— Вы, однако, не теряете времени.
— Он был так мил…
— Я очень ему обязан.
— И так интересен…
— Вот какая чувствительность!..
— Я была на маскараде…
— Ха-ха!
— В черном домино.
— Ха-ха!
— А он был…
— Ну?
— В светло-сером.
— Браво!
— Что же до моего милого доктора, — продолжала она, придвигаясь ко мне…
— Рассказывайте кому-нибудь другому.
— То, не будь он убит на дуэли…
— Ах, вот оно что…
— На Елисейских полях…
— Так точно!
— Этим грубым офицером…
— Понимаю.
— Утром, в последний день карнавала…
— Нет, накануне…
— Я бы, пожалуй, могла привыкнуть к его безобразию…
— Я думаю.
— У него ведь были свои достоинства…
— Горжусь ими.
— Это было такое сердце…
— Справедливо.
Ты поймешь, что я не мог сдержать взрыв радости, который был тем сильнее, что я отнюдь не рассчитывал так дешево отделаться.
Я вскакиваю с постели, моя жена внезапно просыпается.
— Что вы делаете?
— Я слушаю.
— Я вас предупреждала, что разговариваю во сне.
— А я забыл вас предупредить, что я во сне гуляю.
— Я погибла!
— Вы встретите вашу тетушку на первой станции…
— Поверьте, вы ошиблись.
— Окном!
— И только случай…
— Заставил вас уступить маске в светло-сером домино.
— Вы просто убиваете меня…
— Успокойтесь.
— Можете ли вы простить мне…
— Мое счастье?
— Все мои прегрешения!
— Вы совершили их со мной!
— Как, разве вы…
— Взбесившийся лунатик, путешественник из Труа, человек на карнизе, светло-серый любовник и, что всего важнее, заместитель доктора Раффура.
— Объясните же мне…
— С удовольствием…
Что скажет ханжа с резким голосом, с красными глазами, чопорными манерами и размеренной походкой, которая играет веером и кусает себе губы? Она скажет, что ваша Аглая делает одну глупость за другой и что она по меньшей мере женщина без правил.
Быть может, она и права, но я хочу, чтобы она согласилась, что, если бы все женщины говорили во сне, мы бы еще и не то услышали.
Счастлив муж, которого обманывают заранее.
Что скажет та дама, чьи речи так чувствительны, которая считает себя порядочной женщиной только потому, что ее нельзя назвать окончательно павшей, и думает, будто она вправе читать наставления всем женщинам, потому что имела только двух любовников. Она скажет, что ваша Аглая — легкомысленная особа, которая ни капли не уважает приличий и отдается первому встречному.
Это имеет, пожалуй, некоторые основания, но я не вправе жаловаться на слабость, которой сам же и воспользовался.
Счастлив муж, чьи права принесли в жертву ему же самому.
Что скажет франт, который покачивается на носках и с понимающим видом потирает подбородок? Он скажет, что ваша участь ужасает его и что последняя глава вашего романа может оказаться не последней главой романа вашей Аглаи.
Это уж просто глупо, и да позволено мне будет напомнить ему, что у моей жены в обычае всю ночь рассказывать о том, что она сделала за день. Где найти лучшее ручательство, что она верна?
Счастлив муж, чья жена разговаривает во сне.
ЖИВОПИСЕЦ ИЗ ЗАЛЬЦБУРГА
25 августа
Да, видно, все, что случается в жизни человека, всегда соразмерно с его силами, — ведь сердце мое не разбилось…
Все еще спрашиваю себя — не в страшном ли сне услышал я кощунственную эту весть: Элали — жена другого; все еще смотрю вокруг, чтобы убедиться, что это происходит не во сне, и вижу с тоской, что в природе ничего не изменилось — она все та же. Уж лучше бы разум мой помутился. Минутами я ищу успокоения в мужестве, но снова и снова эти неправдоподобные слова звучат в моих ушах, повергая меня в смертельную скорбь.
Немало знал я несчастий, но не было еще несчастья горше этого. Объявленный презренным заговорщиком, я бежал из Баварии; два года блуждал я, изгнанник, скитаясь от берегов Дуная до шотландских гор. Все отняли у меня — и родину и честь. Но у меня оставалась Элали! Неизгладимое воспоминание о ней заставляло забывать о моих невзгодах и наполняло собой мое одиночество. Я был счастлив — я уповал на будущее, уповал на ее любовь. Еще вчера, идя сюда, я весь трепетал от желания, нетерпения, любви, я был так полон надежд… а сегодня!..
26 августа
Одна горестная, одна мучительная мысль сжимает тоской мое сердце!
Возможно ли, чтобы в самых глубоких наших чувствах заключено было нечто столь непостоянное, столь хрупкое, что всего несколько месяцев, всего несколько дней — один короткий миг! — способны бесследно их уничтожить. Неужто правду говорят, будто человеческая любовь подобна перевернутой песочнице, из которой мало-помалу высыпается все, что наполняло ее, и нам суждено умирать всюду, где мы жили прежде, — даже в любящих нас сердцах, где так сладко было бы пребывать вечно.
О, как разумно распорядилось провидение, определив нам, странникам жизни, столь короткий путь! Если бы оно более щедро отмеряло нам дни, если бы время вело нас к нашему смертному часу более медлительными шагами — кто бы мог надеяться донести до гроба воспоминания юности? После долгих странствий в нескончаемом кругу все новых впечатлений человек приходил бы один к своей могильной плите; и, вперяя потухший взор в темную и неясную даль своего прошлого, он напрасно стал бы искать там волнения юных дней: он все успел бы позабыть, все — даже первый поцелуй любимой, даже седые волосы своего отца…
Но если столь печальное непостоянство — обычный удел толпы, то ведь есть же, думал я, избранные души, чувствам которых дано длиться вечно. Однажды мне показалось, будто я нашел ее, эту душу, что она сродни моей, — и открыл ей свое сердце. Как передать все очарование тех упоительных часов, когда, склонясь на грудь Элали, дыша одним дыханием с ней, прислушиваясь к каждому биению ее сердца, я забывал самого себя, утопая в ее взорах? А между тем ведь это она — она изменила мне! Тогда, в час прощания перед долгой разлукой, печально сжимая ее в своих объятиях, я просил ее назвать меня именем супруга — и она дала мне обещание перед лицом предвечного отца всех тех, кто любит. По какому же праву отняла она у меня это имя теперь? За что повергла в прах?
Так, значит, все, все позабыли обо мне! Ведь если бы в час, когда свершался клятвопреступный обряд, голос друга произнес бы мое имя… Но все, все позабыли обо мне… никто не крикнул ей: «Трепещи, Элали, тебя видит Бог!» Все, все позабыли обо мне, и клятвопреступление свершилось!
28 августа
Сегодня вечером я шел без всякой цели, куда глаза глядят; и сам уж не знаю, как это случилось, но что-то вдруг стеснило мне грудь, взор затуманился, по жилам словно пробежал огонь, и я вынужден был сесть. Мгновение спустя глаза мои снова открылись, и я вдруг узнал дом, напротив которого сидел, — здесь жила она. В комнате ее горел свет. И тут я увидел Элали; она подошла к окну и остановилась в молчаливом раздумье. Она страдала, ибо взгляд ее был устремлен на небо. Грудь ее тяжело вздымалась, волосы в беспорядке были рассыпаны по плечам; она поднесла руку ко лбу — чело ее, как видно, пылало. Затем она отошла от окна, не заметив меня, и лишь тень ее на стене все росла, росла, пока не исчезла, слившись с темнотой. Я хотел позвать ее, но голос мне не повиновался, и я стоял, окаменев от волнения, словно ночной путник, внезапно встретивший привидение.