Страница 11 из 133
Отчего Стелла не поведала раньше этой тайны моему сердцу?
— У вас жива еще мать, — промолвила Стелла, — а людям несчастным не следует докучать счастливым.
Счастливым!.. — так Стелла не из их числа?
Глава тринадцатая
Зеленый пригорок
Несколько дней спустя Стелла и я возвращались с маленького поля Бригитты и остановились на пригорке, окруженном кустами зелени; отсюда открывался далекий вид на прекрасную долину.
Солнце садилось, и за его огненной колесницей уже тянулся на западе широкий пурпурный след; последние лучи, достигавшие горных вершин, окрашивали их в яркие тона и отражались в долине, сообщая всем окружающим предметам мягкий темно-розовый оттенок.
Я с нежностью смотрел на Стеллу; душа ее, казалось, вторила бесчисленным голосам природы, встречавшей закат гимном любви; трудно было сказать, придавал ли ей этот чарующий пейзаж какую-то новую прелесть или, напротив, все кругом становилось еще прекраснее от ее присутствия.
Я обнял ее; она склонила голову ко мне на грудь и в сладостной истоме закрыла глаза; щеки ее зарделись ярким румянцем; сердце ее билось… Я весь горел как в лихорадке; казалось, какая-то жгучая жажда иссушила мне губы — я припал к ее губам, и голова моя закружилась, я весь задрожал, в глазах потемнело…
Мы спустились с пригорка, и Стелла ни разу не взглянула на меня, не промолвила ни слова; меня охватило такое волнение, что я не заметил, как мы сошли с тропинки, ведущей к хижине, и подошли к роще, где Стелла обычно молилась. Солнце зашло; на тисе висела лампада. Мы упали на колени.
Когда мы на следующий день проходили мимо зеленого пригорка, Стелла улыбнулась мне и свернула на соседнюю тропу.
Глава четырнадцатая
Венок
Я шел рядом с ней; заметив вдали скалу, поросшую аквилегиями, я нарвал этих цветов и принес их Стелле; она сплела из них венок и надела его на свои белокурые волосы, распустив их по плечам, как это делают осужденные на смерть. Этот траурный убор напомнил ей о погибших друзьях, и она разбросала цветы по тропинке, как бы в знак искупительной жертвы, принесенной праху невинно убиенных.
— Да, Стелла! — воскликнул я. — Эти люди повергли в ужас нашу родину своими дерзкими злодеяниями; они опустошили храмы, они уничтожили наш покой, они изгнали добродетель; они убили дочь в объятиях отца, мужа на груди любящей жены; они — превратили родную землю в вотчину палачей и удобрили ее трупами наших отцов!.. Они изгнали тебя, о Стелла! Нет, никогда не смогу я запечатлеть на их окровавленных губах поцелуй прощения и мира! Никогда! Месть и проклятье тиранам!
Там, где правосудие — пустое слово, правом становится месть; и если закон в трусливом молчании взирает на наглую безнаказанность преступления, пусть кинжал заменит угнетенному судью и друга!
Да, я произнес эти слова, ибо бывают минуты, когда я желал бы иметь в руках своих карающий меч, чтобы сокрушить все, что сковало мою свободу и поставило преграду моим чувствам; но это лишь заблуждение, противное законам природы и унижающее достоинство человека.
— Да снизойдет на них милость Божия, — промолвила Стелла. И я повторил это вслед за ней.
Великое милосердие светилось в ее взгляде: она походила в это мгновение на ангела-хранителя, призывающего на людей прощение всевышнего, словно знаменуя собою то невидимое звено, что соединяет небеса и землю, творца и его создание.
Я стал на колени в знак моего преклонения пред ней; но глаза ее, затуманенные любовью, встретились с моими, и я позабыл слова молитвы, которые готовился уже произнести.
Стелла вновь стала для меня земною.
Глава пятнадцатая
Моя вина
Небо предвещало грозу.
Знойный ветер взметал песчаные вихри, крутя их в вышине, и гнул к земле верхушки дерев, с тяжким стоном уступавших его напору; густые облака застилали солнце; мрачные тучи обволакивали горизонт, и дикие голуби то и дело тревожно перекликались в лесу.
Мне думается, что если бы в жизни не было любви, то этот разгул стихий заставил бы почувствовать нас ее необходимость.
Войдя в хижину, я сел подле Стеллы, а Стелла еще ближе придвинулась ко мне. Я испытывал блаженство, но мне словно хотелось чего-то большего. В груди моей, как и в природе, бушевала буря.
Я ловил каждый ее взгляд, от меня не ускользало ни малейшее ее движение. И если бы в глазах ее я прочел мысль, которая предназначалась не мне, я почувствовал бы ревность.
Молния сверкнула над самой хижиной. Это мгновение, казалось, сблизило нас еще больше. Я заключил Стеллу в свои объятия; она невольно прильнула ко мне.
Ударил гром! Он мог бы поразить меня в эту минуту восторга, и все счастливцы на земле позавидовали бы моей смерти.
Какое-то смутное сладостное желание вдруг разлилось во всем теле, кровь прихлынула к сердцу.
Я поднял Стеллу, крепко прижал ее к себе, и мои пылающие губы встретились с ее губами….
В первое мгновение Стелла вся затрепетала… потом она словно лишилась чувств; казалось, душа ее безраздельно слилась с моею в этом упоительном поцелуе.
Не знаю, что я чувствовал тогда… То был какой-то неясный, но чудный сон, в котором потонуло все — даже ощущение собственной жизни.
Да, в ту минуту я был виновен: иногда счастье бывает преступлением.
Глава шестнадцатая
Обручальное кольцо
Я все еще сжимал руку Стеллы; ее рука мягко отстраняла меня.
Разъединяя наши сплетенные пальцы, я нечаянно задел на ее руке кольцо, и оно, соскользнув, упало к моим ногам
— Несчастный! — воскликнула она с отчаянием в голосе. — Я замужем…
— Замужем!
Если бы весь мир рухнул под собственной тяжестью, а я один остался бы на ногах средь его обломков, мне легче было бы пережить его гибель, чем страшное это известие.
Я попытался отбросить эту мысль, но она проникла мне в самое сердце.
Глава семнадцатая
Заблуждения ума
Выбежав из хижины, я устремился вниз по тропинке; навстречу мне поднималась Бригитта.
— Да смилуется над нами господь! — сказала она. — Я уж думала, что гроза свернет гору с места. Я была там, наверху, вон под той скалой, что словно дугой изогнута, и видела, будто все небо огнем полыхает. Над колокольней святой Марии трижды вставало длинное пламя, и птица смерти кричала в лесу. Да сжалится господь над теми, у кого совесть чиста!
Я вздрогнул.
— Но поглядите-ка, сударь, — продолжала Бригитта, — гроза вот-вот опять начнется. В хижине-то вам лучше будет.
— Лучше, Бригитта?.. О нет!
В самом деле, гроза начиналась снова: молния уже несколько раз вспыхивала совсем близко, над обрывом; порывистый северный ветер со свистом пролетал над кустами вереска и трепал мне волосы; холодный дождь ручьями струился по моему лицу, проникал сквозь одежду, но мне это было только приятно. Буря в горах на время укрощала ту, что бушевала в моей душе, и мне было отрадно при мысли, что природа словно разделяет охватившее меня мучительное волнение.
— Ну и что же, — внезапно воскликнул я, — что из того, что она замужем! Что значит это слово? Что в нем такого необычайного, чтобы приходить от него в ужас? Неужто в этих нескольких ничего не значащих словах кроется некая тайная сила, которая воздействует на слух иначе, чем все остальные звуки человеческой речи?
И к тому же — что такое брак? Разве не зиждется он на капризе людей, позднее освященном предрассудками и узаконенном обычаями? По какому праву эти деспотические узы рабски сковывают будущее в угоду настоящему? Какова природа этой странной клятвы, которая на всю жизнь подчиняет наши привязанности минутному произволу? И где тот дерзкий, что может сказать о себе положа руку на сердце: «Теперь я клянусь не любить больше».
Но людям показалось недостаточным навеки приковать одного человека к другому, превращая в бесконечную пытку этот союз, который составил бы их счастье, будь он создан только любовью и скреплен только чувством!.. Ведь чаще всего их соединяют, не спрашивая согласия их сердец, не сообразуясь с их склонностями; душевный мир целого поколения приносится в жертву суетным заботам, хладнокровно обдуманным условностям; за деньги отдаются тайны любви, которые делаются позорными, становясь продажными, и робкая девушка, еще недавно внушавшая к себе лишь нежность и страсть, вынуждена делить брачное ложе с отвратительным стариком, уподобляясь не раскрывшейся еще розе, которую пересаживают на могильный холм.