Смертельный номер (рассказы)

Валентин схватил Хелен за локоть.

— Идем отсюда! — сказал он, и через миг они очутились в холле, который не грозил им никакими сюрпризами, Валентин даже не помнил, пришлось ли им с Хелен открывать и закрывать дверь столовой.

С глаз долой, из сердца вон. Воспоминания о только что произошедшем, не то от волнения, из-за которого нередко стираются детали незаурядного происшествия, не то по какой другой причине, уже подергивались пеленой; они не исчезли совсем, оставив после себя легкое… ощущение? чувство? подспудную убежденность? Дом, как он теперь понял, больше ему не принадлежит — есть другие претенденты. Но ему и в голову не могло прийти, что им по-прежнему владеет отец. Эта мысль еще больше усиливала его только что возникшую и все возраставшую тревогу. В конце концов, кто бы ни был хозяином, Хелен его гостья, и все это прекрасно понимают; тем не менее встретили ее безобразно. Даже не показали ее комнату: где она, собственно говоря? Наверху, это ясно, но которая именно? Восточная спальня? Южная? Размышления об устройстве на ночлег и о том, есть ли там поблизости ванная комната, ввергли его в смятение. Обо всем этом должен был позаботиться теперешний владелец дома, видимо, это отец, ведь мать уже давно умерла — или нет? За столом ее не было, во всяком случае… ему так показалось, ну а церемония представления грубо прервана фейерверком. Кто-то, конечно, в курсе, но где этот «кто-то»? Где вообще все? Он никак не мог заставить себя снова войти в эту комнату, где вспышки голубых молний (уж их-то он хорошо помнил) озаряли вскинутые вверх перепуганные старческие лица его родственников и, возможно, вот-вот станут причиной пожара, несмотря на неистребимую веру отца в то, что газ абсолютно неопасен.

Осевшие в тайниках памяти сегодняшние события все больше растравливали не отпускавшую его тревогу. Мало того, что Хелен встретили совсем не так, как полагается встречать гостей, но даже не предложили чего-нибудь выпить. Тащиться в такую даль, через всю страну, а они ей тут — ни глотка! Она наверняка умирает от жажды, как и он сейчас; наверное, у бедной девочки пересохло все горло, тем более что она проделала куда более длинный путь, чем он сам (он мысленно сравнил их маршруты).

Что же ей предложить? Он терялся в догадках. Джин с вермутом, сухой мартини, снова и снова прокручивались в его голове эти коктейли. Но как спросить, если он даже не знает, где хранится спиртное — да и есть ли оно тут вообще? И подойдет ли сухой мартини человеку с обезвоженным, как у него, организмом? Тут же в памяти всплыли смутные воспоминания о том, как он ездил в гости к ней, и как ему тут же предлагали самые разные напитки, причем заранее припасенные к его визиту, как трогательно там заботились о том, чтобы ему было удобно и уютно. И вот теперь — такое. Он не мог в точности вспомнить, что было после появления Хелен; он не хотел этого вспоминать, это было так унизительно, так стыдно. Более оскорбительного и неприветливого приема нельзя было представить.

Где она была в тот миг? Неудивительно, если растворилась в более приветливой ночи. Но нет, она где-то тут, хотя ему никак не удавалось ее увидеть: то она за спиной, то слева, то справа, но никогда — впереди, потому что перед ним стоял большой бронзовый… вазон? чаша? контейнер? со всегдашним чистоустом величавым (Osmunda Regalis) — какое красивое название, но к ней оно не имеет ни малейшего отношения. Если бы только она перестала двигаться и мельтешить и позволила себя как следует рассмотреть! Если бы только задержалась на одном месте, ведь в обычной жизни она была неколебима, как якорь. Но вот наконец она замерла, точно бабочка; и эта бабочка тут же попала в его сачок.

— Хелен, — сказал он, стараясь разглядеть ее лицо сквозь вуаль, — мне ужасно неловко, что тебя так встретили, но я никак не мог предвидеть, что все так обернется («до сих пор в голове не укладывается», — мог бы сейчас добавить он). Но что самое главное — ты ведь даже не попила, это не дает мне покоя. С дороги тебе наверняка хочется пить, да и мне тоже. (Эта фраза снова и снова билась в его мозгу). Но как нам быть? И где она, в смысле — выпивка? Люди где-то в столовой. А напитки?

Насколько он понял, Хелен заявила, что выпивка ее нисколько не волнует; но он не поверил, тем более, что самого его мучила нестерпимая жажда.

Внезапно у него появилась идея, которую он воспринял как озарение. В гостиной, конечно! Как он сразу не додумался? Поначалу его нисколько не насторожило, что их с Хелен принимают («приветствуют» было бы слишком сильной натяжкой) в столовой — причем за ненакрытым столом; теперь же это казалось очень странным, ведь существует гостиная, традиционное место, где хозяева, кто бы они ни были, принимают гостей. Перед его мысленным взором незамедлительно возникла гостиная с веселыми желтыми обоями, оживляющими мрачноватую комнату с окнами на север, и что самое главное, с раздвижным столиком в правом углу наискосок от двери, на котором всегда стоит поднос с бокалами и напитками, преимущественно безалкогольными, поскольку отец принадлежит к тому поколению, которое не слыхивало о сухом мартини, правда хорошо знакомо с виски и хересом. Пускай будут виски и херес, лучше, чем вообще ничего. В сложившейся ситуации гостиная представлялась единственным выходом из положения.

— Хелен, — снова обратился он к лицу под вуалью, — идем в гостиную. Может, что найдем. Из напитков, я имею в виду. И, по крайней мере, мы там будем одни.

Легкий кивок он воспринял как согласие и повел ее: четыре ступеньки, затем направо и к двери, отделанной разрисованными «под холст» панелями, которые, впрочем, нелегко было разглядеть, поскольку отец был человеком прижимистым и особенно рьяно экономил электричество.

Представьте себе поэтому их удивление, когда, распахнув дверь, они очутились в лучах ослепительного света (судя по всему, здесь пробки не перегорели), заливающего всю комнату от пола до верха, в том числе и потолок с балками, искусно расписанный в начале девятнадцатого века итальянским мастером. Но едва Валентин успел удостовериться, что раздвижной столик по-прежнему на своем месте, как его поразил очередной сюрприз. Миролюбивый по натуре, до сих пор все происходящее он воспринимал как неизбежные издержки, но это!

В комнате стояли шесть или семь маленьких коек, часть попарно, часть одна за другой; на каждой лежал ребенок неясно какого возраста и пола и мирно спал. Когда они с Хелен вошли, все дети спали; но как только вспыхнул свет, они принялись тереть глаза, после чего жалобно захныкали, причем многие усердно принимались хныкать ради того, чтобы поддержать соседа.

Лицо Хелен, скрытое плотной вуалью, которую не мог бы пробить и самый яркий свет, оставалось непроницаемым. Надо увести ее отсюда, подумал Валентин; это еще хуже, чем история со столовой.

— Сядь вот сюда, пожалуйста, — произнес он, указав на кресло с жесткой спинкой — единственное кресло в комнате, с которого к тому же были видны все кроватки, — а я вот тут примощусь. — И он присел на краешек кровати рыдающего ребенка.

Но не успели они с Хелен перекинуться хоть словом и разглядеть что-либо помимо сбитых от беспокойного верчения одеял и простыней, как в комнату вошла женщина. Это была больничная сестра, соответствующим образом одетая.

— Что это вы тут делаете? — строго спросила Сестра.

Валентин, впервые за много лет, вышел из себя.

— А вы что тут делаете, позвольте узнать? Какое право вы имеете тут находиться? Я хоть и не хозяин, но дом принадлежит моей семье. Уоковеры — слышали о таких?

Сестра потерла лоб, что могло означать что угодно.

— Да, слышала. Много лет назад Корпорация…

— Корпорация? Какая еще Корпорация?

— Корпорация. Она купила этот дом у неких Уоковеров — под приют для умственно отсталых детей.

— Для умственно отсталых детей?

— Да, и часть их перед вами. И могу вам сказать, что ваше непрошеное вторжение еще сильнее их растревожило.

Нытье и плач красноречиво подтверждали ее слова, Валентина же они еще больше вывели из себя.