Страница 2 из 17
Я пришёл в гостиницу. Мощи положил в чемодан и поставил его на подушку, а крышку чемодана открыл, чтобы видеть их, и молился, стоя на коленях. Стемнело, и я зажёг свет, чтобы и ночью видеть мощи и молиться. Между девятью и десятью часами вечера (по мирскому времени) я, стоя на коленях и молясь, вдруг улышал угрожающий голос: «Это ещё что за мощи?» Я почувствал, как какая‑то сила сдавливает меня. Тела я не видел, только две чёрные страшные руки, душившие меня. Тут я, сам не знаю почему, громко крикнул: «Святой Арсений, помоги мне!» И вот кто‑то крепко схватил те страшные руки и высвободил меня. Сердце стало сладостно биться, и я с ещё большей любовью молился отцу Арсению. На другой день я уехал с мощами в Коницу. О случившемся рассказал только двум рабам Божиим, опасаясь, как бы не узнали многие и женщины по безрассудному благочестию не присочинили бы чего.
В святости отца Арсения я нисколько не сомневался. Должен он или нет совершать и по смерти чудеса, это меня волновало мало, это решает Бог, а не я. Ему не требуется человеческая помощь, чтобы творить чудеса, так как Он Бог. И в Евангелии мы видим, что Преблагословенная Богородица ждала с упованием, пока заговорит Сам Христос и разъяснит людям всё чудесами лучше, чем словами. Если отец Арсений и показал одно–два знамения, когда обретались мощи, то, может, он сделал это исключительно для меня, чтобы пробудить от великого нерадения и возбудить ревность.
Моё дело было записать всё известное об отце Арсении. Я много слышал от старика Продромоса и родителей, но нужно было расспросить и других фарасиотов, живших в Конице и других местах Греции, — потом этого уже нельзя будет сделать при всём желании, так как старики один за другим уходят, переселяясь в общее всем нам Небесное Отечество. Так, например, когда в 1958 году я привёз мощи отца Арсения в Коницу, из старых фарасиотов в живых оставались только два Продромоса (Корциноглу и Езнепидис[4]), да четыре благочестивых старушки, которые тоже сподобились получить благословение от мощей.
В 1970 году я перенёс мощи отца Арсения из Коницы в новый женский монастырь святого Иоанна Богослова, который находится в Суроти, рядом с Салониками. Церковь на кладбище ещё не была построена, поэтому нельзя было положить мощи в костницу, а потому я временно поместил их под престолом соборного храма. Ключи от сундука были отданы игуменье Филофее, которая хранила их в запечатанном конверте. Ей было наказано никому конверт не давать, а ключи выдавать только мне лично, если я попрошу.
Мощи лежали в сундуке, и никто об этом не знал — игуменья и ризничая думали, что там облачения. Но в 1970 году произошло несколько случаев. Отец Арсений сначала явился одной сестре, а потом другой (я расскажу подробно, как это было). Духовник монастыря, узнав об этом, не стал ничего объяснять сёстрам, чтобы как‑нибудь не причинить вреда, а связался со мной. Я попросил его ещё раз ни о чём говорить, но всё предоставить Богу.
Итак, рассказываю, что именно произошло, как мне поведали об этом сами сёстры в письме, а потом при личной встрече. Сначала отец Арсений явился послушнице Василики Сталимени. Вот что она рассказала: «Был третий день Рождества, воскресенье, 27 декабря 1970 года. На литургии я была погружена в молитву и вдруг во время Херувимской увидела, кроме нашего священника, молившегося перед престолом в алтаре, ещё одного в белом облачении, который клал поклоны и молился справа от престола. Я не могла понять, что происходит и откуда взялся второй священник. Опять подняла глаза и увидела, что он стоит на прежнем месте и продолжает делать поклоны. Поражённая этим божественным видением, я села в стасидию[5], чтобы не упасть». (Сундук с мощами отца Арсения стоял под престолом именно с правой стороны.)
С той же сестрой Василики произошёл ещё один случай. Пишу с её слов. «Во второй раз, 17 мая 1971 года, я с двумя сёстрами стояла на всенощной службе. Когда мы пели акафист Божией Матери, на двух последних стихах из алтаря стал подпевать мужской голос. Я замолчала и прислушалась, а сёстры решив, что я сбилась, стали показывать на ноты, где петь; я ничего не сказала, только кивнула головой, в знак того, что поняла».
Другой сестре, ризничей Марии Панделоглу, явление было не в видении, а во сне. Она увидела, как от монастыря поднимаются клубы дыма, но огня видно не было. Все волновались, и тут она услышала голос: «Не волнуйтесь. Арсений не даст монастырю сгореть». (В те дни диавол по зависти обложил монастырь «хворостом» и «соломой», то есть клеветой, желая нанести обители вред.) Потом её спросили: «Почему кости отца Арсения у вас в таком небрежении?» И Мария, хотя ничего не знала, ответила так: «Какже в небрежении, если они у нас в алтаре и перед ними горит лампада?» (Действительно же мощи лежали тогда в самом обычном сундуке.)
Ещё раз отец Арсений явился Марии позже, когда она уже знала о мощах, ночью в храме. Мария одна зажигала лампады, когда увидела у входа в храм священника, который вдруг исчез у неё на глазах. Однажды у Марии сильно болели почки, она помолилась отцу Арсению и выздоровела.
Когда я узнал обо всём этом, то мне пришла мысль собрать как можно скорее какие возможно сведения об отце Арсении и написать его житие.
Ещё в 1964 году я поручил своему брату Луке, который жил в Конице, встречаться или списываться с нашими односельчанами, живущими в разных концах Греции, собирать и записывать сведения о жизни отца Арсения. Больше других сведений о нём собрал отец Феодор Феодоридис (сын Фкосотиса). Собранные им у односельчан из Фарас, которые теперь жили в Афинах в районе Мосхато (ибо в Фарасах отец Феодор был ещё ребёнком), сведения он послал Луке.
Однако этот благословенный человек умолчал о многих чудесах, совершённых при жизни отцом Арсением на родине, и написал лишь в общем, что отец Арсений читал молитвы над болящими и те выздоравливали. Кроме того, не всё, о чём он пишет, соответствует действительности. К тому же он приводил оскорбительное для святого мнение двоих фарасиотов.
Когда Лука прочитал нашему старику отцу то, что написал отец Феодор, тот только покачал головой. Он сильно огорчился, потому что очень хорошо знал отца Арсения, ведь двадцать четыре года он был бессменным старостой в Фарасах и постоянно общался с отцом Арсением, потому что союз священника и старосты был обычным в наших селениях, а тем более в те годы, когда жили при турках. Видя, как отец переживает, Лука почёл за лучшее взять у отца Феодора и переслать мне только некоторые сведения.
В 1962 году я лично встретился с отцом Феодором в Эгалео и кое с кем ещё из наших земляков в Мосхато. На самом деле я увидел, что большая часть землячества фарасиотов совершенно безразлична к отцу Арсению, чего я никак не мог себе тогда объяснить. Например, я попросил председателя землячества рассказать мне, что ему известно об отце Арсении, а он мне ответил: «Знаешь, отец Паисий, не стоит вообще говорить об отце Арсении. Лучше обращать внимание других на нашего земляка Кессарийского митрополита Паисия II, и тогда наше землячество будет пользоваться большим уважением». Услышав это, я удивился тому, насколько по–мирски мыслят эти люди!
В 1971 году я поехал в Коницу и нашёл у Луки все записи отца Феодора. Взяв их, я поехал в Афины, где и встретился в Эгалео с самим отцом Феодором. Поблагодарив его за труды, я, однако, не скрыл и своего недовольства тем, что он умолчал о чудесах отца Арсения. Он ничего не стал объяснять, а в конце беседы вручил мне биографию митрополита Паисия II. Только тут я понял, что у фарасиотского землячества в Мосхато другие интересы. Я упрекнул отца Феодора, и, похоже, в нём заговорила совесть. Он пообещал собирать и прислать мне свидетельства о чудесах, совершённых отцом Арсением на родине. (Однако пока ничего не прислал; видимо, кто‑то ему мешает.) Но он сам рассказал мне об одном чуде, которому был свидетель. Оно произошло с бесноватой, которой было оказано гостеприимство в их доме до и после того, как Хаджефендис[6] её исцелил.
4
Отец Старца Паисия. — Прим. пер.
5
Стасидии — кресла с высокими спинками и подлокотниками, и с откидными сидениями, используемые в монастырских храмах. — Прим. пер.
6
В Турции — уважительное обращение к человеку, совершившему паломничество в святые места. (От слов «хаджи» — паломник и «эфенди» — господин). — Прим. пер.