За поворотом

Стоило поднять трубку, как меня сразу охватило беспокойство, чувство, будто берусь обезвредить мину, не умея с ней обращаться. Может быть, я сам хочу попасть в поджидающую меня ловушку. Медленно, сверяясь по бумажке, набираю номер. С чего начать, когда поднимут трубку? Нужно, чтобы у собеседника не возникло подозрений. Я должен поддерживать разговор и попытаться выяснить, что это за человек и где он живет. Ничего не выходит, занято. Набираю еще раз — снова занято. Покурив, звоню подряд раз семь, минут двадцать, но все время слышу одни и те же резкие, прерывистые гудки.

Чувствуя себя одураченным, возвращаюсь на свое место, подношу ко рту остывший кофе и залпом выпиваю. Почувствовав на себе взгляд, поднимаю глаза — отражающаяся в оконном стекле женщина неотрывно смотрит на меня. Наши взгляды встречаются, и нижняя часть ее лица странно искривляется. Может быть, виной тому оконное стекло — утверждать ничего не могу, но мне кажется, она уловила мое состояние, вернее, ошибочно восприняла его и с холодной улыбкой смотрит на меня.

Я понял, что и сам ошибался. Кажется, я неверно оценил воображаемого человека, укрывшегося за стеной, потому-то и не в состоянии найти выход. Возможно, конечная остановка электрички тоже плод моей фантазии. Но между воображаемой конечной остановкой и воображаемым мужчиной существенная разница. Если бы меня спросили, когда я пользовался так хорошо знакомым мне автобусом, я бы затруднился ответить. То же самое относится и к моим сведениям о конечной остановке — им недоставало временных ощущений. А поскольку таких временных ощущений не было, значит, остановка существовала лишь в моем воображении. Что же касается мужчины за стеной, то с ним дело обстоит иначе. Я ни разу не удостоверился в его пространственном существовании. Но стена, скрывающая мужчину, была пространственной, а стена, упрятавшая меня, была стеной времени. И не было ни малейшей необходимости, подражая мужчине, уготовить себе его судьбу — превратиться в камень.

Я набираю в рот чуть ли не полстакана воды и поднимаюсь. Постепенно проглатывая ее, иду. Теперь женщина странно закинула другую ногу. Но и не думает слезать с табурета, считая, что я снова иду к телефону. Когда же я молча кладу на конторку счет, она удивляется и впервые смотрит мне прямо в лицо. Ее глаза выражают невинность, но я им нисколько не верю. Значит, то, что мир исчез и осталось только это кафе, — величайшая ложь. Исчезла лишь улица на холме за поворотом. И чтобы закрыть ту улицу на холме, все дороги памяти, ведущие к ней, опечатаны. Память — стена времени. Пока я не увижу той улицы за холмом, никакое решение невозможно.

Я молча протягиваю тысячеиеновую бумажку, женщина, тоже молча, дает сдачу. Она не произносит ни слова, но, как и раньше, трижды издает губами звук поцелуя. Был ли в это вложен определенный смысл — я снова так и не понял. Неужели между мной и ею воздвигнута стена времени, которую я до сих пор не замечал? Но осознать существование стены времени все равно невозможно, тут уж ничего не поделаешь.

Я надеялся услышать от нее какие-то слова и немного подождал. Потом попытался еще раз позвонить по тому номеру. По-прежнему занято. Какой-то бесконечный разговор. Я не думаю, что кто-то, предвидя мои действия, сознательно препятствует мне...

Останавливаю такси. Темно-синее такси с желтым верхом. Дверца захлопывается с таким грохотом, что кажется, будто машина вот-вот развалится. В открытой пепельнице еще дымится сигарета, оставленная предыдущим пассажиром. Молодой шофер, раздраженный тем, что я все не называю улицу, на которую нужно ехать, в сердцах срывает с головы фуражку и швыряет на сиденье рядом. Протягиваю пятьсот иен — недалеко, мол, — и прошу ехать куда укажу. У него сразу же улучшается настроение, но фуражку он так и не надевает.

— Как называется улица вон на том холме?

— Не Нагорная?

— Возможно. Она на горе, потому, наверное, и называется Нагорная.

Разговаривая, мы доехали до половины склона. Вдруг звук мотора изменился, его точно била дрожь. Неужели, оттого что я в машине, она не хочет ехать? Нет, этого, конечно, не может быть. Видимо, какой-то непорядок в коробке скоростей. Но вот машина стремительно поворачивает за угол. Я упираюсь ногами в пол, спина плотно вдавливается в подушку. Затаив дыхание, я жду, какой предстанет передо мной сбежавшая улица...

Нельзя сказать, что я брошен в пустоте. Какая там пустота: насколько хватает глаз — огромный жилой массив! Четырехэтажные жилые дома устремлены в темное небо, тянется беспрерывная цепь огней. Я и вообразить себе не мог существование такой улицы. Но вопрос в том, почему не мог. В пространстве улица несомненно существовала, а во времени представляла собой пустоту. Как это страшно — существовать и вместе с тем не существовать. Четыре колеса действительно вращаются по земле, и мое тело несомненно ощущает вибрацию. Но все равно моя улица исчезла. Наверное, не следовало проскакивать этот поворот. Теперь попасть туда, за поворот, мне уже никогда не удастся.

Я почти кричу, приказывая шоферу, в нерешительности замедлившему движение. Кричу, чтобы он как можно скорее ехал назад. Нужно бежать в такое место, где гарантирована свобода пространства. А здесь я потеряю не только время, но и пространство, и окажусь замурованным в стену действительности наподобие того белорукого хозяина кафе.

К счастью, остальной мир в порядке. Наверное, я поступил правильно, выбрав такси. Выехав на улицу, по которой ходят автобусы, я выскакиваю из такси у первой же телефонной будки. Сейчас в моих руках единственная нить — тот самый номер телефона. Конечно, если я буду действовать неловко, со мной случится то же самое, что произошло там, за поворотом. А может быть, телефон по-прежнему занят? Снимаю трубку и опускаю монету. Монета проваливается с неприятным звуком — предчувствую недоброе.

Однако раздаются долгие гудки. Гудки вызова. В растерянности я чуть было не бросил трубку. В таком состоянии мне вряд ли удастся решиться на что-либо, даже если ответят. Начинаю пересчитывать трещины в разбитом стекле кабины. Если четное число — подожду. Если нечетное — положу трубку. Но раньше, чем я успел пересчитать все трещины, к телефону подошли.

Женский голос. Голос до ужаса отчетливый, — значит, та же телефонная станция. К счастью, женщина представляется первой. Но произносит не свое имя, а название кафе. Я окончательно растерян. Это же кафе, в котором я только что сидел. Выходит, тогда я из кафе звонил в то же самое кафе, и вполне естественно, что телефон был занят. В полном замешательстве я все-таки решил прервать разговор. Три секунды молчания во время телефонного разговора — это очень много. Пять секунд — противоестественно. Если же молчание длится дольше, ясно, что связь прервалась. Однако моя собеседница терпеливо ждет, не вешая трубку, время от времени издавая знакомый звук поцелуя. Никакого особого смысла она в него не вкладывает. Просто привычка такая.

Наконец я вспоминаю имя, напечатанное на визитной карточке, и называю его.

Теперь замолчала она. Не сказала, что не знает такого, — значит, знает. Но тогда зачем же ей молчать? Женщина перестала издавать губами звук поцелуя, я уловил, как она напряжена. Кажется, мне удалось приблизиться к сути. Во всяком случае, я был вправе подумать это. В общем, что-то тут есть...

Из трубки раздается глубокий вздох женщины. Нет, скорее не вздох, а смешок. А потом веселый голос:

— Это мой муж. Вы его знаете?

— Муж?.. Вы о нем говорите?

Я представлял себе, как человек за стеной навострил уши, и у меня испортилось настроение. Женщина снова хихикнула:

— Конечно, именно о нем.

— Я только что сидел в вашем кафе, помните?

— Не знаю, какая у вас цель, но вы затеяли какую-то странную игру. Да, помню вас.

— Он тоже меня знает?

— Думаю, что знает. Он всегда очень душевно говорит о вас.

— Душевно?

— Вы относитесь к нему иначе?

— Нет... почему же...