Стена

Кобо Абэ

Стена

Часть I

Преступление S. Кармы

Я проснулся.

По утрам я всегда просыпаюсь, и, следовательно, ничего необычного в этом не было. Но что же тогда было странным? Нечто странное все-таки было.

При этом я думал: как все это странно — ведь странно уже одно то, что я никак не могу сообразить, что кажется мне странным... И даже почистив зубы и умываясь, я по-прежнему испытывал странное ощущение, которое к тому же возрастало. Попробовал (правда, и сам не ясно сознавая, почему решил попробовать именно это) широко зевнуть. И тогда странное ощущение сконцентрировалось в области груди — мне показалось, что грудь стала пустой.

Это, наверное, оттого, что пусто в животе, подумал я и отправился в закусочную (собственно, я бы все равно пошел туда, даже если бы со мной ничего не случилось), где съел две полные миски супа и полтора ломтя хлеба. Я специально пишу о том, сколько съел, чтобы показать, что обычно я никогда столько не съедал.

Однако, пока я ел, странное ощущение все росло, пустота в груди захватывала новые и новые области, и я решил больше не есть. Теперь причина другая, подумал я, — слишком сильно набил живот.

Я подошел к кассе, и девушка протянула мне кредитную книгу. Собираясь расписаться в ней, я почему-то заколебался. Полагая, что это связано с моим непонятным состоянием, я посмотрел в бескрайнюю даль, расстилающуюся за окном, пытаясь увидеть в стекле свое отражение.

Держа в руке карандаш, я неожиданно обнаружил, что попал в затруднительное положение, будучи не в состоянии расписаться. Я никак не мог вспомнить свое имя. Это и было причиной моего затруднения. Но меня это не особенно обеспокоило. Я знал, что в достойных полного доверия книгах об ученых (причем, это вовсе не были книги, в которых их ругали) описываются случаи, когда ученые, погруженные в свои исследования, постоянно забывали свое имя, и поэтому я, сохраняя полное спокойствие, не спеша вынул из кармана бумажник, чтобы достать визитную карточку. Но там, к моему огорчению, не оказалось ни одной. Порывшись, я обнаружил удостоверение личности. Но — это было уже совсем странно — из него исчезло мое имя. В полной панике я вытащил лежавшее в записной книжке письмо от папы. Но с конверта исчез мой адрес. Я распахнул пиджак и глянул на внутренний карман, где было вышито мое имя. Вышивка тоже исчезла.

Волнуясь все сильнее, я, в надежде все-таки где-то обнаружить свое имя, стал тщательно обшаривать карманы пиджака и брюк, внимательно разглядывать каждый клочок бумаги, который вытаскивал оттуда, — на некоторых исчезла как раз та часть, где раньше было мое имя, на других его вообще никогда не было.

Я разволновался и спросил девушку, как меня зовут. Она знала меня в лицо и должна была помнить. Девушка лишь виновато улыбалась — имени моего она так и не смогла вспомнить. Делать нечего — пришлось расплатиться наличными.

Вернувшись домой, я тщательно обследовал ящики письменного стола. Коробочка с только что отпечатанными визитными карточками была пуста. На всех книгах исчезла моя печать. Пропало имя с бирки на зонтике, с подкладки шляпы, с уголков носовых платков — в общем, отовсюду, где оно прежде было обозначено.

В стекле двери отражалось мое лицо. Оно было необыкновенно испуганным, и я понял, что должен как следует обдумать создавшееся положение. Но вскоре я прекратил свои размышления, поняв лишь, что это странное событие, по-видимому, связано с ощущением пустоты в груди, — кроме этого, я ничего придумать не мог. Время решает и не такие загадки. И когда находишь на них ответ, оказывается, что проблема и выеденного яйца не стоит, так что, я уверен, не стоит выеденного яйца и то, что случилось со мной, убеждал я себя.

Послышался гудок бумажной фабрики, — значит, половина восьмого, время отправляться на службу, но тут, собираясь выйти из дому, я обнаружил, что пропал портфель. В нем лежало несколько весьма важных документов, к тому же он был сделан из прочной бычьей кожи и я потратил на него трехмесячное жалованье; обеспокоившись, я стал самым тщательным образом обыскивать комнату, — странно, запропаститься в ней ему просто некуда, не иначе проделка ловкого вора, решил я. Нужно немедленно идти в полицию. Я вышел из дому, но тут же отказался от своей мысли. Я вспомнил, что у меня нет имени. А без него заявить о краже было невозможно. Не исключено, что мое имя украл тот же самый вор, подумал я. Но в таком случае это действительно чрезвычайно искусный жулик. Сначала я восхитился его проделкой, потом обозлился и, наконец, в полной растерянности, не зная, что предпринять, пошел на службу.

В часы пик улица выглядела буйствующей незнакомкой. Я сразу же ощутил свою полную незащищенность и с необыкновенной остротой осознал, что у меня нет имени. Мне впервые пришлось идти по улице, не имея имени, и одна мысль об этом лишала меня уверенности в себе, делала беспомощным. Мне даже показалось, что ощущение пустоты в груди стало еще сильнее.

На службу я пришел немного позже, чем обычно. Первое, что я сделал, появившись в проходной, — внимательно обследовал табельную доску. Табель с моим именем висел в третьем ряду вторым слева:

S. КАРМА

S. Карма... повторил я про себя. Вроде бы не мое имя, но в то же время как будто и мое. Но сколько я ни повторял его, чувство покоя, чувство радости от сознания, что вспомнил, наконец, забытое, не приходило. Я начал даже думать, не ошибка ли вообще считать это имя моим. Но поскольку оно, несомненно, было моим, я начал думать по-другому: считать, что я — это я, ошибка. Я покрутил головой, стараясь вытряхнуть из нее все, что мешало мне обдумать случившееся, но из этого ничего не вышло. Наоборот, ощущение пустоты в груди только усилилось, и я решил больше не думать о том, что произошло.

По привычке я протянул руку, чтобы перевернуть табель, но с удивлением обнаружил, что он уже перевернут, однако это вполне кто-то мог сделать случайно — произошла обыкновенная ошибка, — и я, успокоив себя тем, что лично ко мне это не имеет ни малейшего отношения, даже не прикоснувшись к табелю, поспешно взбежал на второй этаж, в комнату номер три, где стоял мой рабочий стол.

Дверь была широко распахнута. Мой стол расположен так, что виден с порога. Сердце мчалось на десять шагов впереди моего тела, и поэтому, когда я, внезапно охваченный странным, непонятным чувством, замер у двери, оно уже преспокойно сидело в кресле у стола.

Я был потрясен — в моем кресле сидел мой двойник.

Сердце же его попросту не заметило. Я решил, что у меня галлюцинация. Но тут сердце в панике примчалось назад, и я, поняв, что это не галлюцинация, так растерялся, что весь покрылся гусиной кожей и непроизвольно притаился в узком промежутке между дверью и загораживающей ее одностворчатой ширмой.

Оттуда было очень удобно, находясь совсем рядом, наблюдать за моим вторым «я». Мой двойник диктовал машинистке Ёко доклад об огнестойких строениях из бетонного кирпича. Портфель стоял рядом со столом. Левой рукой мой двойник листал документы, правой нежно поглаживал Ёко по коленке.

Глубоко упрятанная во мне робость вдруг прорвалась наружу, и я почувствовал, что мое лицо стало пунцовым.

В самом деле, за столом сидел я. Но, так же как тогда, когда я увидел свой перевернутый табель, я подумал: признать, что это я, равносильно признанию: я — это не я.

— Что вы здесь делаете?! — услышал я у самого уха.

Меня грубо окликнул посыльный. Весь сжавшись, я оглянулся — он с таким высокомерием не узнавал меня, что я растерялся и, униженно кланяясь, ответил:

— Я к Карме-сан[1]...

Произносить свое собственное имя в такой ситуации было невыразимо стыдно. Посыльный, не удостаивая меня взглядом, бросил свысока:

— Если у вас к нему дело, Карма-сан вон тот, который диктует машинистке.

Кажется, двойник услышал наш разговор. Вздрогнув, он обернулся и зло посмотрел на меня — наши взгляды встретились. И я мгновенно понял, кем на самом деле был двойник. Моей визитной карточкой.

1

Сан — слово, присоединяемое к имени при вежливом обращении.