Руки

Кобо Абэ

Руки

В ту ночь в городе бушевала метель. Налетая издалека, точно подземный гул, сталкиваясь с телеграфными столбами, деревьями, стенами, она стонала то голосом обезьяны, то женщины, то ребенка, то больного, а когда задувала в узенькие щели, куда даже дождь не попадал, сразу же напоминала людям об их безысходной нищете.

Ни одного прохожего, уличные фонари запорошены белой мукой, а я, как всегда, стоял в одиночестве, и весь мир казался мне туманной, белой космической пустотой. На образующем площадь перекрестке, где я стоял, ничто не преграждало путь ветру, да к тому же моя кожа, прекрасный проводник близкого к ней тепла, была холоднее окружающего воздуха, облепивший мое тело снег заледенел, превратившись в сверкающую кварцевую крупу.

Неожиданно в этой белой пустоте неясно вырисовалось что-то движущееся. Оно приблизилось и превратилось в силуэт человека. Он еще приблизился и, подойдя к постаменту, на котором я стоял, посмотрел на меня снизу вверх. Я увидел маленького человечка в толстом, подбитом собачьим мехом хлопчатобумажном пальто, лицо его было замотано куском грубой ткани. В глазах были неуверенность и страх.

Прячась за постамент, на котором я стоял, мужчина торопливо огляделся по сторонам, а когда его следы занесло снегом, осторожно ища опору для ног, стал влезать на постамент. При каждом сильном порыве ветра он так плотно прижимал голову к камню, что казалось, будто его уже давно сдуло ветром. Несколько раз руки его срывались, ноги скользили, голова отрывалась от камня, но таившаяся в его теле невидимая глазу воля помогала ему цепляться за камень, и в конце концов он забрался на самый верх. Послышался такой пронзительный звук — мужчина потирал руки, — что его не могли заглушить вопли снежного лешего, крики снежной ведьмы: руки, несомненно, были очень шершавыми, грубыми. Потом донесся скрежет зубов и костей, визг мышц — этот человек принес мне что-то страшное.

Из висевшего за плечами мешка он вытащил ножовку длиной в полметра, а другой рукой стал ощупывать мои лапки, определяя место, где нужно пилить. И тут я сразу же вспомнил, кто этот мужчина. Это тот самый мужчина. Действия рук того самого мужчины, действия, которые мог производить только тот самый мужчина. Более того, это Руки, видоизменившие меня, подарившие мне мою нынешнюю судьбу. Для меня тот мужчина был всего лишь придатком этих Рук.

Руки начали действовать — левая крепко схватила меня за лапку, правая приложила напильник к суставу и поранила его. Потом они взяли ножовку и начали отпиливать лапку. Колебания, близкие звуковым волнам металла, разлились по всему моему телу. Я завопил. Но на расстоянии метра этот звук, не идущий ни в какое сравнение с воплями снежного лешего, с криками снежной ведьмы, поглощался желудком и исчезал.

Итак, если говорить о том, сколько времени придется работать Рукам, то исходя из того, что для пропилки одного миллиметра моей лапки нужно провести ножовкой туда и обратно пять раз, три пропила требуют одной секунды, а толщина моей лапки четыре сантиметра шесть миллиметров, и, принимая во внимание задержки, которые могут возникнуть, потребуется по меньшей мере две минуты. Учитывая, что лапок две, а Рукам во время работы нужно время от времени давать отдых, на все уйдет примерно пять минут. Используя оставшееся время, я расскажу, кто я такой и что представляют собой Руки.

В прошлом я был почтовым голубем. Руки — солдатом, нашим хозяином, отвечающим за голубей. Теперь я стал бронзовой скульптурой Голубя Мира, а Руки отпиливают мне лапки.

Будучи еще почтовым голубем, я был породистым красавцем, умным, много раз отличался, на лапке, кроме цилиндрика для корреспонденции, висела сделанная из алюминия медаль Героя. Я, разумеется, всего этого не знал. Для меня существовали лишь голубое небо, наслаждение ощущать крылья, когда несешься по небу, гоняясь за своими товарищами, торопливость во время еды, расширяющийся, ничем не связанный пучок времени. Я был прост и единствен. Был самим собой без всяких прилагательных и объяснений. Я теперешний способен на объяснения, а в то время не сознавал даже того, что я есть я.

В один прекрасный день война окончилась, и мы с товарищами остались одни в голубятнях, брошенные своим хозяином. Точно по волшебству исчез тот, кто свистел в дудочку, давая нам знать о еде, тот, кто менял в голубятнях солому, тот, кто каждое утро ставил в них корытца со свежей водой, — наступил беспорядок, хаос. Однако вскоре я привык находить воду, еду, супругу, и тогда хаос снова превратился в порядок, для меня опять существовали лишь голубое небо, наслаждение ощущать крылья, когда несешься по небу, гоняясь за своими товарищами, торопливость во время еды, расширяющийся, ничем не связанный пучок времени.

Если же говорить о том, что изменилось, то отсутствие человека, способного приложить руки, привело к тому, что ограда вокруг голубятен развалилась и дикие обезьяны стали там безобразничать, то и дело врывались мальчишки, число моих товарищей все сокращалось и сокращалось. Конечно, часть из них просто улетела в поисках корма и нашла себе новое удобное пристанище, но, как бы то ни было, я мог лишь смутно ощутить, что их становится все меньше, точно же я ничего не знал.

Однажды, через много месяцев, неожиданно появился тот самый отвечавший за меня солдат, который ухаживал за голубями. И с того дня он стал Руками, определившими мою судьбу. Руки все еще носил военную форму, но теперь мятую, без погон и ремня. Не было и фуражки, не смазанные маслом волосы на голове были грязными и длинными. Руки нежно, но в то же время с какой-то тайной мыслью посмотрел на меня... Неожиданно случившееся точно туманом заволокло меня, и я, непроизвольно сев на плечо Рук, почувствовал тревожную ностальгию. Руки нежно взял меня сзади за крылья. И я вспомнил, что обычно происходило после этого: меня уносили. Руки, как и прежде, посадил меня в коробку и куда-то унес.

Это был балаган. Там меня прятали в цилиндре, а когда выпускали, я мог лететь куда хочу и всегда возвращался в свою голубятню. Но моего возвращения ждал опережавший меня Руки, и я получал угощение — горох. Это была сравнительно неплохая работа. С тех пор она стала моим ежедневным уроком. Я стал средством существования Рук и, не сознавая, естественно, этого, обрел новые привычки.

Это продолжалось, как мне кажется, бесконечно долго. Однажды весенним днем балаган прекратил свое существование. Когда я дремал, греясь в лучах солнца, ко мне подошел незнакомый мужчина. Насторожившись, я приготовился лететь, но он сделал только еще один шаг, остановился, удобно устроил сумку, которая до этого висела у него под мышкой, и, время от времени искоса поглядывая на меня, начал быстро работать карандашом. Особой опасности как будто не было, и я продолжал сидеть не шелохнувшись. Тут пришел Руки. Он и мужчина тихо обменялись приветствиями. Глядя на ловкие движения мужчины, Руки сказал:

— Здорово у вас получается! Какой прекрасный голубь. Он — моя гордость, во время войны заслужил медаль Героя.

Мужчина удивленно перестал рисовать:

— Значит, он был почтовым голубем, да?

— Да, а сейчас участвует в номере фокусника в балагане, но тот прогорел.

— Ха-ха, у него насмешливый вид, — сказал, улыбаясь, мужчина.

— Он служит вам моделью для будущей скульптуры?

Некоторое время они молчали. Мужчина рисовал, Руки наблюдал за его ловкими движениями.

— Сиди тихо, не двигайся, — сказал мужчина.

— Живое существо, никуда не денешься, — сказал Руки.

— Послушай, дружище, это моя профессия, очень прошу тебя, не двигайся.

— Ничего не получится.

— В таком случае... — Мужчина перестал рисовать и вдруг сказал сурово: — Может быть, вы его поймаете?

Руки быстро заморгал, видимо делая какие-то подсчеты, потом кивнул:

— Ладно.

После этого они начали тихо что-то обсуждать. Они долго торговались, хмуря брови, рисуя пальцами кольца и линии, крутя головами. Наконец мужчина хлопнул в ладоши, Руки слегка склонил голову набок и умолк — стало ясно, что они, скорее всего, договорились.