Свидание в Самарре

Человек посторонний в первый же час пребывания в ее обществе, посмотрев на ее костюм, сразу заключил бы, что у нее полны сундуки когда-то модных костюмов, шляп и платьев, и был бы прав. Она была самой миловидной из гиббсвиллских дам ее возраста, и, хотя об этом не имела понятия и никогда бы на это не согласилась, она могла бы причесываться бесплатно, ибо служила своему парикмахеру отличной рекламой. Она могла бы рекламировать и очки, и необходимость выпивать чашку горячей воды по утрам, спать после обеда, ежедневно проходить пешком милю, два раза в год являться на прием к дантисту и все прочие правила, которыми она руководствовалась в своей жизни.

Судья Уокер не оставил большого состояния, но кое-какие средства у нее сохранились. Миссис Уокер жертвовала 250 долларов на одно, 15 долларов на другое, и нищий никогда не уходил голодным от ее дверей. Когда Кэролайн училась в Брин-Море, миссис Уокер, по словам Кэролайн, превратилась в неофициального ректора колледжа, и в более поздние годы Кэролайн с трудом удерживала мать от визита к доктору Марион всякий раз, когда они проезжали мимо Брин-Мора. Однажды миссис Уокер сказали, что у Кэролайн очень независимый характер, и это ее так обрадовало, что она позволила дочери расти почти без постороннего влияния. Независимость Кэролайн, в чем бы она ни выражалась, появилась в ее характере еще до решения, принятого миссис Уокер, но тем самым миссис Уокер, по крайней мере, облегчила жизнь Кэролайн, а Кэролайн со своей стороны ни разу не дала матери повода пожалеть об этом решении. С той поры, как Кэролайн научилась самостоятельно мыться в ванне, в отношениях между матерью и дочерью царили лишь любовь и согласие. Это были очень удобные отношения, чуть омраченные, если стоит вообще об этом говорить, тем фактом, что после обязательной беседы, состоявшейся у них, когда Кэролайн исполнилось тринадцать лет, она поняла, что ее мать способна рассуждать об интимных подробностях с полнейшим хладнокровием. В начале своего романа с Джулианом Кэролайн порой испытывала жалость к матери, как, впрочем, и ко всем симпатичным ей женщинам, ибо они были лишены этого большого чувства, но год или два спустя думала, а не может ли быть, что мать просто забыла о том, что когда-то сама была влюблена. Женщина красива, утверждал Джулиан, только когда она страстно влюблена, а миссис Уокер когда-то была красивой. Джулиану очень нравилась его теща, но в его чувство вкрадывалось сомнение, нравится ли он ей. Однако подобное сомнение миссис Уокер вызывала у всех своих знакомых. На деле же более сильное чувство, чем, например, к человеку, у которого она покупала бакалейные товары, равно как и ко всем прочим людям, миссис Уокер испытывала лишь к дочери, покойному мужу и Аврааму Линкольну (у миссис Уокер был дядя, в доме которого укрывались бежавшие на север рабы).

Миссис Уокер перелистывала подаренную ей на рождество книгу «Мистер Кэрриер и мистер Иве», когда услышала, как хлопнула парадная дверь.

— Кто там? — пропела она.

— Я, — ответила Кэролайн и сняла пальто, шляпу и перчатки.

Ее мать подняла руку, словно предотвращая чрезмерно горячий поцелуй (такое было впечатление), но когда дочь наклонила голову, чтобы поцеловать ее, миссис Уокер взяла Кэролайн за подбородок.

— Как прошло рождество, душечка? — спросила она. — Даже не позвонила мне.

— Я звонила, но тебя не было дома.

— Да, я уходила. Ходила к «Дядюшке Сэму». Ты хорошо выглядишь, душечка.

— Я плохо себя чувствую. У меня жуткое настроение. Мама, как…

— Наверное, устала. Все нервы. Почему ты не заставишь Джулиана повезти тебя…

— Как бы ты отнеслась к моему разводу?

— …в Пайнхерст? Разводу? О господи, Кэролайн! Четыре года, почти пять лет. Разводу!

— Я так и думала, — сказала Кэролайн. Она успокоилась. — Извини. Я пришла к тебе, потому что мне нужно с кем-нибудь поговорить, а говорить с приятельницей, которая потом раззвонит об этом по всему городу, не хочется.

— Ты серьезно?

— Вполне.

— Господи! Ты не шутишь, Кэролайн? Если человек начинает рассуждать про развод, это очень серьезно. В нашей семье еще никто никогда не разводился, и, по-моему, в семье Джулиана тоже. В чем дело?

— Просто мне надоело. Я жутко устала, мне плохо, я несчастна. Мне плохо, очень плохо. Я так несчастна, мама. Мне хочется умереть.

— Умереть, душечка? Ты беременна? Да, родная? Может, ты ошибаешься? Может, это просто нервы, рождество. — Она встала с места и села возле Кэролайн. — Иди сюда, душечка. Расскажи мне все. Мама хочет знать, что случилось.

— Кэролайн хочет плакать, — сказала Кэролайн и засмеялась.

— Не нужно шутить, душечка. Не нужно. Уже прошло два месяца?

— Да нет, мама, я не беременна. Дело не в этом.

— Ты уверена, душечка?

— Уверена. Прошу тебя, выкинь это из головы. Дело совсем в другом. Совсем в другом. Не хочется говорить, — сказала Кэролайн, — но тебе я расскажу… Пожалуй, можно. Я расстаюсь с Джулианом. Я хочу уехать, развестись и не слышать больше его имени. Давай поедем во Францию, а?

— Давай, хотя, по словам мистера Чэдвика и Картера, в этом году нам следует быть более осмотрительными в наших тратах. Картер настроен не очень оптимистично. Но если нужно, мы можем поехать в Европу. Семь. Двадцать пять. Сто с лишним. Да, можем. Но только ты не должна покупать там слишком много, хорошо, душечка?

— Я ничего не собираюсь покупать. Я собираюсь разводиться. Я хочу уехать от Джулиана Инглиша, изменить свою жизнь. Я просто устала. И все. Я устала, с меня хватит. Мне все надоело, я хочу уехать. Сегодня я буду спать здесь и завтра тоже. Я хочу забыть Джулиана, хочу поговорить с кем-нибудь, хочу уехать. Хочу поговорить с человеком, у которого английский акцент. А впрочем, не знаю. Извини, пожалуйста.

— Да, это серьезно. Расскажи мне все, если хочешь. А если не хочешь, разумеется, не надо.

— Я говорю глупости, да?

— Вы поссорились? Конечно, поссорились.

— Нет. Странно, но мы не ссорились. Во всяком случае, такой ссоры, о какой ты думаешь, не было. То есть не было скандала или сцены. Не так примитивно, чтобы потом все можно было поправить.

— Что же случилось? Джулиан влюблен в другую женщину? Не может быть. Не берусь утверждать, что хорошо знаю Джулиана или мужчин вообще, но если Джулиан влюблен в другую женщину, значит, я ничего не понимаю в людях. Если же это просто временное увлечение, душечка, то не порть из-за пего себе жизнь, прошу тебя. Не порть свою жизнь. Мужчины не такие, как мы, женщины. Бессовестная женщина может заставить мужчину…

— Точка.

— Что, душечка?

— Ничего.

— Пожалуйста, выслушай меня, душечка. Женщина, у которой нет совести… Может, мы ее знаем? Я ничего такого не слышала, но бессовестные женщины встречаются повсюду.

— Мама!

— Да, душечка?

— Мама, куда ты дела все старые пластинки?

— Какие старые пластинки, душечка? Ты имеешь в виду патефонные пластинки?

— Да. Куда ты их дела?

— Разве ты не помнишь? Я отдала их в лагерь христианской молодежи три года назад. Ты тогда сказала, что тебе нужны лишь некоторые из них. И ты их взяла.

— Да, наверно, я их взяла.

— Если тебе нужна какая-нибудь определенная пластинка, мы можем ее заказать. Мистер Питере с удовольствием ее отыщет, я уверена. Он хочет, чтобы я купила у него автофоническую модель, а этот патефон он заберет. Но зачем мне автофоническая модель? Я и этот-то никогда не включаю.

— Ортофоническая, мама.

— Ортофоническая? А мне послышалось автофоническая. Ты уверена? Мистер Питере, по-моему, говорил «автофоническая». Вот видишь, Кэролайн?

— Что?

— Видишь? Все прошло, да? Твое плохое настроение. Мы уже спорим из-за слов. Может, и у вас так с Джулианом? Какая-нибудь глупая записка, а, душечка?

— Нет. Ничего подобного. Мама, неужели ты в самом деле думаешь, что я прибежала к тебе из-за нелепой пятиминутной ссоры?

— Во всяком случае, ты больше не расстроена, правда?

— Ты в самом деле полагаешь, что я не расстроена?