Страница 103 из 117
Они постояли молча. Потом он сказал:
— Видишь, как далеко простираются мои владения. При лунном свете — насколько хватает глаз. Думаю, этого с меня достаточно.
— Достаточно?
— По-моему, да. Но если я удовольствуюсь этим многим или этим немногим, то, значит, во мне нет того, чем обладал твой дед. Я не так дальновиден, как он. Он и твой прадед видели на много миль дальше, чем я. Мой мир довольно узок, правда?
— Не знаю. Узок? — спросила она.
— Я начинаю думать, что да. Я. Ты. Моя жена. Мой дом. И мои владения — отсюда до леса за фермой Швайбахера. Которая, кстати, теперь тоже моя. В общем, это не совсем то, что называют империей, верно?
— Слава богу, нет, — сказала она.
— Подожди славить бога. Твой дед Уинн хотел стать миссионером. Он им не стал, но это была его мечта. И если подумать, то миссионерская работа — это тоже в некотором роде завоевания.
— В некотором роде — да.
— А его двоюродный брат Том Уинн был хозяином — извини за маленькое преувеличение — всего обозримого пространства. В Африке или Южной Америке он при той же затрате энергии приобрел бы несколько миллионов акров земли. Твоему брату не занимать энергии, и ты посмотри, какими делами он ворочает в Калифорнии. И в Мексике. Иными словами, Тина, это у тебя в крови. Тебе это передалось по обеим линиям.
— Что передалось?
— То, чего не хватает мне и чего не хватало твоему дяде Пену. Честолюбие крупной игры. Мое поколение лишено его, а твой брат — нет. Возможно, в тебе его тоже нет, но своим детям ты можешь его передать.
— Ты же накопил денег, — сказала она.
— Денег я накопил очень много и буду продолжать накапливать. Но знаешь ли ты, каким способом я собираюсь отныне зарабатывать большую их часть? Продажей пятицентовых конфет. Я не считаю это завоеванием или осуществлением честолюбивого замысла. Это — всего лишь пятицентовое кондитерское предприятие. Твой брат еще молодой человек, а уже затмил меня. Он бурит нефтяные скважины на дне океана. Играет с шишками в покер. Я же — маленький человек с мелкими страстишками, о чем узнал совсем недавно. Я очень рад, что ты порвала со своим путевым обходчиком.
— Но он очень честолюбив.
— Это он так думает. На самом же деле из того немногого, что ты о нем сообщила, я понял, что он во многом похож на меня.
— Слушай, папа, ты удивительный человек. Он действительно похож на тебя. Как ты догадался?
— Ты еще мало обо мне знаешь. Гораздо меньше, чем я мог бы рассказать о себе, если бы решил этим заняться. Скажу лишь одно: я узнал в нем себя. Он даже не перворазрядный негодяй.
— Но он им может стать. Так же, как, наверно, и ты.
— Нет. Ни твой приятель, ни я никогда не станем перворазрядными негодяями. Настоящему негодяю все равно, что о нем думают люди, а нам с ним не все равно. Мы можем делать пакости, но мы не хотим, чтобы о них знали другие. В этом смысле мой отец был больше похож на настоящего негодяя, чем я.
— А Бинг — негодяй?
— Ты застигла меня этим вопросом врасплох. Я к нему не подготовлен.
— Ну все-таки?
— То обстоятельство, что ты говоришь это в форме вопроса, а не заявляешь категорически, что твой брат не может быть негодяем, уже интересно само по себе. Ты немного тревожишься за него?
— Его письма говорят мне больше, чем он, наверно, предполагает, — ответила она.
— Я предпочитаю писать открытки, хотя и посылаю их в конвертах. Стараюсь писать короче. Что же в нем тебя беспокоит?
— Наверно, то, о чем говорил ты. Только я бы это выразила, конечно, иначе. Это связано с честолюбием. С тобой и дядей Пеном. С историей семьи Локвудов.
— А о себе он что говорит?
— Сознательно или невольно?
— И так и этак. Что в его письмах заставляет тебя тревожиться?
— Это не совсем тревога, папа. Пока нет ничего, что внушало бы тревогу. Во всяком случае, мне не внушает. Впрочем, что я болтаю? Я действительно тревожусь. Он огрубел, стал жестче.
— Ну, это можно понять. Нефтяники такой народ, что даже как будто бравируют своей грубостью.
— Ты думаешь, что Бинга сделала таким его работа? По-моему, нет. Да ты и сам так не считаешь.
— Нет, пожалуй, не считаю. Но тогда остается одно объяснение: это я его ожесточил. Разумеется, такое признание не доставляет мне удовольствия.
— Но я рада, что ты сделал его таким. Что ты приложил к этому руку.
— Конечно, приложил. И если жесткость — это все, что тебя тревожит, то перестань тревожиться. Ему это качество еще пригодится. Иначе он потерпит фиаско, и вот тогда будет о чем тревожиться. Твой брат не настолько тверд, чтобы устоять на ногах в случае неудачи. Да ты и сама, по-моему, это знаешь, Тина. Твой брат — слабый человек.
— У тебя есть основания так говорить? — спросила она. — Или это лишь общее впечатление?
— И то и другое.
— А точнее ты не хочешь мне сказать?
— Нет, не хочу.
— Он нечестен?
— Я бы не сказал. Уверен, что это не так. Люди, с которыми… шишки, с которыми он играет в покер… они не стали бы играть с ним в покер, если бы он был нечестен. В сделки вступали бы, а играть в покер — нет. И к нему домой не пошли бы, и к себе не позвали бы. Нет, он не бесчестен.
— Тогда я знаю, в чем его слабость, — сказала она. — Женщины.
— Ты произнесла это очень уверенно.
— Да, я уверена. Меня только интересует, откуда это тебе известно. У него это началось лишь после женитьбы, ты же его с тех пор ни разу не видел.
— А у тебя откуда эта уверенность? — спросил он. — Ты ведь тоже почти с ним не видишься.
— Он разговаривает со мной по телефону и пишет письма. Что это делается с мужчинами, папа? Рита — хорошая, привлекательная женщина, я бы даже сказала, что она лучше Бинга. Но едва они поженились, как он начал куролесить.
— Кажется, я понимаю, что это значит.
— Наверно. У него связи с другими женщинами.
— Жена об этом знает?
— Не могу сказать. Я видела ее только дважды. Она не из тех, кто легко сходится с людьми. Очень любит Бинга. Наверно, какое-то время он сможет ее дурачить, Энергичен, всегда в движении, поэтому она может не догадаться.
— И не видеть того, чего не хочет видеть, как это часто бывает.
— Да. Но я совсем не уверена, что он сам так же терпим, как она. Должна тебе сказать, что Рита — женщина что надо, можешь в этом не сомневаться.
— Я и не сомневаюсь. Видел ее фотографию.
— Конечно, я могу и ошибаться на ее счет, поскольку мы почти два года с нею не виделись. Но не исключено, что ее терпение уже иссякло.
— Нет, я уверен, что не иссякло. Как уверен и в том, что твой брат до сих пор ее любит.
— Надеюсь, — сказала она. — Но ты не говоришь мне всего, что знаешь.
— Правильно. Никогда не говорю всего, что знаю. Скрытен по натуре.
— Это-то мне известно. Но сегодня ты держишься более открыто, чем когда-либо.
— Начиная с открытой раны на руке. Идем обратно? По-моему, мы уже надышались свежим воздухом.
— Как хорошо, что мы можем вот так разговаривать, — сказала она. — Почему сейчас можем, а раньше не могли?
— За это мы должны, видимо, быть благодарны твоему путевому обходчику и дяде Пену. И тому, что творится в последнее время у меня в душе.
Дорога к дому здесь была крутая, и это заставило их замедлить шаг.
— Мне хочется, чтобы ты пожила у нас немного, — сказал он. — Конечно, я тебя не принуждаю. Деньги можно перечислить на твой счет в банк Моргана. Только подпиши кое-какие документы.
— Какие деньги? Ах да, дядя Пен. Я еще здесь побуду. А если мы с Джеральдиной надоедим друг другу, то я всегда могу уехать в Нью-Йорк.
Собственного автомобиля у нее не было, и Джордж разрешил ей пользоваться своим «паккардом», так что она могла уезжать и возвращаться домой в любое время. Джордж удивился, когда она предложила Джеральдине ездить вместе в Филадельфию за покупками и в Гиббсвилл — к парикмахеру. Он объяснял перемену в их отношениях тем, что существенно изменилась сама Тина: она стала женщиной, и его жена относилась к ней теперь иначе. Это очень умно со стороны Джеральдины, но, возможно, объяснялось не столько умом, сколько женским инстинктом. Джордж никак не комментировал эту перемену, не задавал никаких вопросов и не допытывался, о чем они между собой говорят, но обе явно радовались тому, что их отношения изменились к лучшему.