Страница 1 из 82
Яромир Йон
Вечера на соломенном тюфяке
Простота и сложность Яромира Йона
С обложки этой книги на читателя смотрит добродушно-лукавый солдат в форме австро-венгерской армии времен первой мировой войны. Есть что‑то очень знакомое в его облике… И не мудрено — ведь нарисовал его Йозеф Лада, хорошо известный нам по иллюстрациям к знаменитому роману Ярослава Гашека. Да и сама книга, впервые выходящая на русском языке, во многом напоминает этот роман.
Между тем первое чешское ее издание появилось раньше «Похождений бравого солдата Швейка».
В литературной судьбе и жизни ее автора, чешского писателя Яромира Йона, вообще немало необычного и парадоксального.
Начать хотя бы уже с того, что Яромир Йон — личность вымышленная. На самом деле автора «Вечеров на соломенном тюфяке» зовут Богумил Маркалоус. Но Яромир Йон — это не просто литературный псевдоним Богумила Маркалоуса. Между ними существовали более сложные взаимоотношения. Это были как бы два разных человека. Один выступал со статьями по эстетике и культуре быта, откликался на выставки и новые спектакли, писал, предисловия к трудам по истории искусства, занимался переводом. Другой сочинял фельетоны, рассказы, романы, книги для детей. Изредка они выступали как бы в качестве соавторов, и тогда появлялась подпись Маркалоус-Йон.
Сам писатель в 1940 году так охарактеризовал взаимосвязь двух сторон своей творческой натуры: «Время от времени профессор Маркалоус принимается чему‑нибудь учить пана Яромира Йона, поскольку беллетрист должен много знать. Порой дает ему нравственные наставления. Это главное» [1]. Но, может быть, еще более существенными для эволюции этой двуединой личности были те поправки, которые беллетрист Яромир Йон вносил в политические, моральные и эстетические концепции профессора Богумила Маркалоуса. Ведь эти коррективы шли от непосредственного общения с людьми, от жизненных наблюдений.
Дата рождения Яромира Йона точно не установлена, а сведения, которые он сообщал о себе читателям, весьма противоречивы. Дело в том, что Яромир Йон — это своеобразная актерская маска, за которой Богумил Маркалоус скрывал от назойливых посторонних взглядов свою личную жизнь. Зато известно точно, Богумил Маркалоус родился 16 апреля 1882 года в семье учителя гимназии. Пяти лет он остался без матери. Застойную жизнь провинциального городка Хрудима, где прошло его детство, будоражила кучка энтузиастов, влюбленных в искусство. Благодаря им город обрел славу «Афин восточной Чехии». В Хрудиме выступают знаменитые артисты, устраиваются любительские спектакли, организуются выставки. Несоответствие между серой повседневностью, горькими жизненными уроками и миром возвышенного, прекрасного вызывает в душе гимназиста Маркалоуса ощущение раздвоенности, одиночества. Но общительный, деятельный по натуре подросток не поддается унынию. Он увлекается живописью, музыкой, спортом.
По настоянию отца, который запретил Богумилу даже мечтать о карьере пианиста, он поступает в Пражский университет. Здесь он изучает историю искусства, эстетику, философию, а чтобы успокоить родителя и получить практическую специальность, занимается на природоведческом факультете, слушает лекции по медицине и психиатрии. После окончания университета в 1905 году молодой ученый планирует поездку в Париж и Берлин, рассчитывая занять место доцента на кафедре эстетики. Но вместо этого обзаводится семьей и уезжает в провинцию. Педагогическую деятельность он совмещает с пропагандой художественного воспитания: читает публичные лекции, создает Свободную народную школу для рабочих.
Сочинять стихи и прозу Маркалоус начал еще в гимназии. В 1908 году с рукописями молодого автора знакомится выдающийся критик Ф. Кс. Шальда, который посоветовал ему не пренебрегать фабулой и писать проще. Однако эпоха 900-х годов с ее эстетизмом и аффектацией, эпоха, художественный вкус которой проявился в шляпках со страусовыми перьями и умывальниках в виде голубого лотоса, в изображениях русалок и экзотических зарослей на стенах домов, в стихах, воспевающих смерть и эрос, оставила противоречивый след в творческом сознании Богумила Маркалоуса. Мещанская претенциозность, сказывавшаяся не только в архитектуре, но и во внутреннем убранстве буржуазных квартир, в мебели, одежде, в оформлении книг и журналов, стала выражением духа этой эпохи. Богумил Маркалоус всю жизнь боролся с ее наследием в декоративно-прикладном искусстве, в быту, а Яромир Йон долгие года преодолевал ее влияние в собственной писательской манере. Усомнившись в декадентских кумирах, он учился искусству художественной и жизненной правды у Готфрида Келлера, Бальзака, Мопассана, Божены Немцовой, а главное, у мастеров русского реализма, и прежде всего у Чехова. Однако длительный путь «назад» — к простоте и национальному своеобразию — завершился только в годы первой мировой войны.
Именно тогда и родился писатель Яромир Йон — во время одной из кратковременных фронтовых передышек, на биваке, у костра. Первая его книга так и называлась — «У лагерного костра» (1917). Офицер австро-венгерской армии из вольноопределяющихся, чех по национальности, правдиво рассказывал в ней о своих мытарствах на дорогах Сербии, Македонии, Албании. О дикой и суровой природе этих мест. О трагических и смешных случаях. Автор не мог рассчитывать на то, что начальство благожелательно отнесется к его запискам, и вынужден был выбрать псевдоним. Яромиром звали его младшего брата, погибшего в январе 1916 года от тяжелого ранения. А фамилия Йон пришла на ум случайно и понравилась своей краткостью.
В 1918 году под этим же псевдонимом Маркалоус издает тоненькую книжечку — «Впечатления и рассказы», а затем «Юморески», где был выделен цикл «Вечера на соломенном тюфяке». Через год вышла книга того же названия, включавшая часть рассказов из предыдущих трех сборников и новые произведения, печатавшиеся в журналах и газете «Лидове новины». Многие свои военные рассказы писатель переработал, иные отверг и больше не переиздавал, некоторые включил в другие книги. При втором издании в 1930 году сборник опять им пересматривался и перерабатывался. Так возникла книга со строгим отбором вещей и продуманным построением.
Если первые сборники Йона во многом еще носили характер дневниковых записей, путевых заметок, очерковых зарисовок, если в них важную роль играло описание и прямой авторский комментарий, то композиционную основу и неповторимое своеобразие «Вечеров на соломенном тюфяке» составляет принцип, подчеркнутый в их подзаголовке: это преимущественно «сольные номера» и «исповеди». В первом издании книги автор даже называл свои записи воображаемых солдатских бесед «граммофонными пластинками». Критики поверили ему на слово и восприняли сборник как натуралистический слепок с действительности. На самом деле речь шла о новых способах художественного обобщения.
Один из рассказов носит красноречивое название — «Красота безыскусственности». Красота безыскусственности привлекает Йона в подлинных человеческих документах эпохи, и он сам стремится к этой красоте, сознательно отвергая условные приемы вычурной, стилизованной литературы, которая, по глубокому убеждению писателя, была не способна постичь «драмы и трагикомедии человека на войне». Но документ (в основе ряда рассказов лежат подлинные письма Богумила Маркалоуса жене и сыну) был для него лишь сырьем, за внешней простотой и неотделанностью скрывалась целеустремленная работа творческой мысли.
Повествование в «Вечерах» — это, как правило, кусок живого разговора, начатого еще где‑то за пределами рассказа, услышанного нами с середины, с полуфразы и подчас на полуфразе обрывающегося. Так достигается та «полная иллюзия действительности», к которой стремился Йон. И авторский комментарий оказывается ненужным. Не случайно, перерабатывая для «Вечеров» новеллу «Грустный дом» из книги «Впечатления и рассказы», писатель опускает почти всю первую ее половину, содержавшую повествование капрала Пышвейца о службе в госпитальном отделении для душевнобольных. Рассказ получает новое название «Delirium tremens» и начинается с монолога одного из тех, чей разум не выдержал ужасов войны. В эту сумбурную речь вкраплены детали объективно-описательных пассажей первоначального варианта. Факты, потрясающие даже при простой, спокойной констатации, в отрывочном изложении помешанного обретают огромный эмоциональный заряд.
1
Цит. по статье: V. Justl, Jaromir John. — «Kulturni tvorba»,13 dubna 1957, s. 4.