Страница 14 из 21
«Жизнь, нисколько не похожая на жизнь…»
Адрес нового места жительства запомнился навсегда: Новосибирская область, Туганский район, Александровский сельский совет, д. Малиновка.
А в это время дедушку Митрофана Никаноровича Пикалова, который еще не оправился от несчастий – гибели сына Ивана, ареста и отправки в ссылку невестки и двух малолетних внуков, – вызвали в город Ливны в НКВД, где сказали коротко и ясно: готовьтесь к отправке с женой в Сибирь сроком на пять лет, как родители «изменника Родины».
Стали готовить котомки для отправки в Сибирь. Митрофану Никаноровичу в 42-м исполнилось 68 лет, а его жене Прасковье Егоровне – 66.
Бабушка на коленях стояла перед иконами и молилась день и ночь, просила Бога спасти малых детей в холодной и голодной Сибири, невестку-вдову, своего сыночка Яшу, который после окончания Воронежской военной школы комсостава успешно воевал и имел уже правительственные награды.
К счастью, от командования части Якова Митрофановича Пикалова пришли бумаги в НКВД в г. Ливны с ходатайством о помиловании родителей, поэтому старые люди не были сосланы.
Тем временем семья репрессированных – Татьяна Тихоновна со своими малолетними сыновьями Валей и Леней устраивала свой быт в далекой стороне – Сибири.
«Поселили нас сначала в старую баню на две недели на карантин, а затем жили в первом бараке, потом во втором, а позже перешли на квартиру. Мирная жизнь устраивалась медленно и трудно. И была она бедной, скудной, полуголодной. Терпели жестокую нужду, лишения, невзгоды, голод и холод. Мать устроилась на работу в артель „Красное знамя“, главным занятием ее было валяние валенок. Это очень трудоемкое, в принципе, мужское дело, и мать приходила с работы смертельно уставшая, ей приходилось биться из последних сил, чтобы выжить, – вспоминает Валентин Иванович. – Село было большое, поэтому ссыльных было очень много. Ежемесячно мать ходила пешком в район отмечаться в комендатуре, в дождь ли, в лютый холод, голодная, еле брела домой… Всех соседей помню прекрасно. Это были добрейшие люди, которые стремились помочь, обогреть, хоть как-то скрасить нашу нелегкую участь… В селе была столовая (хорошо помню деревянные ложки), пекарня. Детям в день выдавалась норма хлеба – 200 г, взрослым – 400 г. Часто и сейчас снится село, речка, вода мутная. В этой речке водилась рыба хариус. Крючков у меня не было, а делал их я из обычной швейной иголки и так ловил рыбу. Приносил домой на прокорм, а если был удачный лов, продавал на станции железной дороги, а иногда директору МТС. Трудно было прокормиться, помню, как один раз „побирался“, собранные крохи приносил домой брату и мамке. Выручала и тайга: приходилось ходить за топливом, собирали сушняк – его было много, но приходилось доставать из-под снега, тащить домой, рубить, а затем растапливать печь. И самое страшное, неразрешимое заключалось в вопросе: почему? Почему все так сложилось? И тоска по родному крову, глубокая необъяснимая тоска… Очень редко приходили от дедушки и бабушки посылки: шерстяные носки, варежки, кусочек сала. Это был настоящий праздник! В Сибири я пошел учиться в первый класс. Учился плохо».
На общей фотографии класса (сибиряки и ссыльные, малолетние «враги народа») – крайний в первом ряду справа – Валя Пикалов, истощенный, бледный, с испуганным выражением лица. После третьего класса пошел на летних каникулах работать подпаском, получал зарплату ежедневно – пол-литра молока и 1 рубль. А после четвертого – подмастерьем в карьер, где делали из глины кирпичи. Лошади, которых водили по кругу, месили глину, а он помогал руками раскладывать готовую глиняную массу в деревянные станки, прессовал, дощечкой их выравнивал, а потом выкладывал на ребро для просушки. Заработал за лето какие-то деньги, и мать купила к школе ему костюм с начесом.
На всю жизнь запомнил Валентин Иванович смерть своего родного брата Лени:
«Ленька был маленьким, светящимся от истощения, я его очень любил и старался хоть какую-то лишнюю крошку отдать ему. Мы ходили к железнодорожной станции, где проходили товарные составы, которые в те дни провозили жмых. Мы с другими ребятами тоже побежали на станцию собирать по откосам ссыпающиеся куски жмыха, но этот день был очень неудачным. Стоял лютый мороз в Сибири. И, по-видимому, Ленька в своей худенькой одежке перемерз, и вечером у него резко подскочила температура. Он начал бредить, а поздним вечером пришла с работы мамка. Она была такая веселая: впервые за все время нашего пребывания в ссылке она принесла с пекарни целую буханку хлеба. Она стала звать Леню: „Сынок, сынок, глянь, какой гостинец я принесла! “Но у Лени уже начались судороги. Он умер от менингита».
Я очень долго рассматривал ветхие листочки, на которых цветными карандашами вылил свое безутешное горе 10-летний мальчик в связи со смертью младшего брата, которого и лечить-то было нечем, и угас он за два дня.
«Уезжать домой нам нужно и можно было в срок, но денег на дорогу не было. Тоска по родному дому, дедушке, бабушке была нестерпимой. Помню, какмать летом косила сено, работала в леспромхозе, бралась за любую тяжелую работу, чтобы заработать копейку на билет домой. Мне было 12 лет, а на дорогу купили детский билет, на станциях появлялись контролеры, я забирался на третью полку, сворачивался калачиком и явно был похож на маленького мальчонку из-за моей худобы. Еда вскоре закончилась, так что пришлось продать купленный мне милестиновый костюм в дороге, лишь бы только прокормиться…»
Вернулись в родное Пешково они только 6 сентября 1949 года. Позади 6,5 года ссылки. Родина встретила холодно и неприветливо. В первый же день они пошли к председателю сельсовета отмечаться, что явились домой после отбывания наказания, и тот в первую очередь спросил: «Как дальше будете жить, „враги народа“?» На какую-то помощь рассчитывать не приходилось.
Валентин Иванович пошел в школу опять в пятый класс неподалеку от родного села, где и проучился два года. Отношение к нему со стороны директора было плохое: за малейшую шалость он говорил: «Ты что, опять… туда… захотел?» Эти унижающие детское самолюбие слова намертво врезались в память Валентина Ивановича. Страх попасться директору на глаза делал его взрослее. Он так и не стал пионером, потому что клеймо «врага народа» продолжало преследовать его.
«В нашем, уже покосившемся доме жил милиционер, в пятистенке стояла его лошадь. Сначала жили на квартире, потом у тетки Матрены, а затем милиционер уехал, и мы перебрались в родной дом. Как жить? Нечем топить печь, нечего есть. Чтобы получить продовольственную карточку, надо работать. В 1952 году стена дома отвалилась, крыша потекла, соломы не было, крыть было нечем, да и стену восстанавливать было не на что. И мать в этом же году завербовалась в г. Ливны Орловской области. Работала грузчиком, копала грунт вручную под строящиеся дома на главной улице в г. Ливны – на Ленинской. Платили мало, хватало только на хлеб, так и перебивались».
8-й, 9-й, 10-й классы Валентин Иванович закончил в Оберецкой средней школе Измалковского района Орловской области. Сначала брать в школу не хотели– нужно было платить за обучение в средней школе, необходимо было представить справку, что отец погиб, потому что льготой пользовались дети погибших отцов, но такую справку ему никто не выдал. Но кто-то пожалел мальчика, и он начал учиться бесплатно. Ходил пешком за 11 километров в школу в один конец, потом в другой.
«Помню, как в 8-м классе после осенних каникул пришли все в школу и начали шушукаться: учителя немецкого языка Владимира Ивановича, родом с д. Кунача Ливенского района, забрали и посадили в Ливны в тюрьму. Якобы на Октябрьскую он был вместе с другими учителями и с кем-то из односельчан на небольшой вечеринке, что-то неприятное сказал о Сталине, а „стукач“ его „заложил“, поэтому учителя арестовали, но выпустили уже после смерти Сталина. После этого он как-то отозвал меня в сторонку и хотел что-то спросить у меня: я просто отшатнулся от него и никогда с ним в присутствии учеников и учителей не разговаривал. Я всего страшно боялся», – говорит Валентин Иванович.