Страница 102 из 108
Так и не добившись положительного результата, я уехал в отпуск. Отдыхал, как всегда, на берегу Черного моря и через два месяца вернулся в страну, сохранив хотя и не весь, но значительную часть своего южного загара.
В один из первых же дней, полный профессионального энтузиазма, я посетил службу безопасности, и мой коллега встретил меня удивленным возгласом:
— Месье, где вы так загорели?
Кто никогда не бывал в Африке, видимо, по наивности полагает, что все, кого угораздило родиться с белой кожей, должны загорать там по меньшей мере не хуже, чем на черноморских курортах. Это глубочайшее заблуждение: большое количество влаги в атмосфере задерживает ультрафиолетовые лучи, поэтому загореть в Тропической Африке невозможно. Именно поэтому мудрая природа выкрасила африканцев в темный цвет, так как темная кожа дает им возможность улавливать столь необходимые для нормального существования ультрафиолетовые лучи, а совсем не для того, чтобы человечество потом разбиралось в расовых проблемах. Что касается европейцев и прочих бледнолицых, то они под лучами тропического солнца, как ни странно, сначала желтеют, а потом приобретают какой-то нездоровый, землистый оттенок. Пока ты находишься в африканской стране и тебя окружают такие же, как ты сам, пожелтевшие соотечественники, на этот феномен как-то не обращаешь внимания. Но поезжайте как-нибудь в аэропорт Шереметьево, когда там приземлится авиалайнер из Гвинеи или Нигерии, и взгляните на нестройную толпу советских «миссионеров». Первое, что вам сразу бросится в глаза, это цвет их лиц, обожженных тропическим солнцем.
Так вот, мой африканский коллега был весьма удивлен, когда я предстал перед ним в таком «экспортном исполнении», а я возьми и брякни:
— Это еще что! Видели бы вы меня неделю назад, тогда цвет моей кожи ничем не отличался от вашего.
Сказал и выругался про себя на французском языке, на котором, в соответствии с государственным языком страны пребывания, и велась наша беседа. А выругался потому, что, как мне показалось, я ляпнул явную бестактность: намек на темную кожу мог обидеть чувствительного к любым проявлениям расового превосходства африканца, после чего не только неофициальные, но даже официальные отношения с ним были бы вконец испорчены.
Но мои опасения оказались напрасны. Он широко улыбнулся, обнял меня за плечи, усадил в кресло, мне даже показалось, что он хотел назвать меня «братом», но в последний момент воздержался, решив, что для начала с меня хватит и оказанных мне впервые за период нашего знакомства знаков внимания.
С этого момента мы стали большими друзьями, а еще через некоторое время, не без определенных усилий с моей стороны, он стал верным и надежным помощником в нашей общей борьбе с происками империалистов. Действительно, в нашем деле никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. А такая метаморфоза в его отношении ко мне объяснялась тем, что ему польстило, что белый человек, да еще дипломат великой державы, в больших количествах вырабатывает пигмент только ради того, чтобы внести свой вклад в борьбу с расовой дискриминацией.
Вообще, надо сказать, в Африке со мной случалось много удивительных историй, намного больше, чем в других частях света, где мне довелось совмещать дипломатическую и разведывательную работу, но не хочется отвлекаться от основной темы.
…Итак, лежу я на пляже у самой береговой кромки, усыпанной отшлифованной галькой, ожидаю Татьяну и мечтаю, как вечером мы отправимся с ней вдвоем в ресторан «Магнолия», чтобы отметить двенадцатую годовщину одного интимного события, которое произошло в санатории «Сочи» и с которого, можно сказать, и началась наша семейная жизнь. Когда мы вместе, мы всегда отмечаем эту дату, связанную для нас с самыми волнующими и приятными воспоминаниями, во всяком случае, более приятными, чем отдельные эпизоды нашей последующей совместной жизни. Может, мы потому и возвращаемся к этим давним воспоминаниям, чтобы снять негативные наслоения, которые неизбежно с годами появляются в отношениях даже между самыми близкими людьми.
Лежу я себе под солнцем, добираю остатки загара до предела, отпущенного мне щедрой природой, пребываю, можно сказать, в прекрасном расположении духа, и внезапно все полетело к черту.
Началось с того, что без десяти одиннадцать заработало пляжное радио и дежурный врач стала рассказывать ужасные истории про кишечные заболевания. Она рассказывала их с таким энтузиазмом, как будто это была исключительно ее заслуга, что на Земле существуют эти самые кишечные заболевания, благодаря которым ей и ее коллегам до конца их дней не грозит безработица.
Потом ровно в одиннадцать к микрофону, установленному на аэрарии, подошел энергичный инструктор лечебной физкультуры и стал призывать всех отдыхающих сделать гимнастику.
Отдыхающие дружно встали с лежаков и по его команде стали махать руками и вертеть различными частями тела.
Я не откликнулся на его страстные призывы и продолжал нахально лежать. Во-первых, я с детства не любил массовых занятий физкультурой, да и за время пребывания за границей, несомненно, под пагубным воздействием буржуазной пропаганды, упорно насаждающей индивидуализм и эгоцентризм, у меня заметно притупился стадный инстинкт. Во-вторых, до обеда я успевал наплавать пару километров, а после обеда мы с Татьяной играли в теннис или волейбол, вечером ходили на танцы в соседние санатории, так что нагрузки мне хватало и без этих примитивных упражнений, которыми потчевал отдыхающих инструктор физкультуры.
Наконец он угомонился, и отдыхающие с воплями бросились в набежавшую волну, совершенно позабыв о том, что в морской воде полно всяких кишечных палочек и прочей заразы, о которой им только что вещала дежурный врач.
Только я снова расслабился, решив немного вздремнуть, как пляжное радио заработало вновь и бодрый голос дежурной медсестры произнес:
— Отдыхающий из третьего корпуса, тридцать второй палаты, вас просят срочно зайти к начальнику санатория! Повторяю…
Пока она еще раз повторяла эту хитромудрую фразу, которой пользовалась администрация санатория, чтобы, не называя чекистов по фамилии, вызывать их к начальнику санатория, врачам и в другие места, все, кто был в этот момент в море, посмотрели на берег, а все, кто находился на берегу, — в сторону выхода с пляжа. Чекисты вообще, как известно, народ очень любознательный, жены их в этом отношении тоже ничем не отличаются от остальных советских женщин, поэтому все проявили живой интерес к тому, кто же этот счастливчик, а возможно, провинившийся или нарушитель санаторного режима, который удостоился высокой чести попасть на аудиенцию к начальнику санатория.
Один я остался лежать в прежней позе, потому что это мы с Татьяной поселились в тридцать второй палате третьего корпуса и именно меня жаждал лицезреть начальник санатория. Когда прошло некоторое время и отдыхающие, устав ждать и так и не удовлетворив свое любопытство, продолжили купаться или загорать, я спокойно поднялся с лежака, натянул белые шорты и пижонскую маечку «маде ин не наше», купленные по случаю в последней командировке, надел «адидасовские» кроссовки, в которых я ездил в Олимпик-парк на душевную беседу с Ричардом Палмером, и незаметно удалился.
Через несколько минут в таком шикарном одеянии я предстал перед начальником санатория. Вины за собой я никакой не чувствовал, вели мы себя с Татьяной скромно, жалоб на нас быть не могло, поэтому я был совершенно спокоен. Впрочем, у меня давно выработалась привычка не волноваться даже при общении с сотрудниками неприятельских контрразведок, а тут, что ни говори, все же свой брат, чекист, хоть и работник медицинской службы.
Начальник санатория оказался милейшим человеком. Он не придал значения моему внешнему виду, просто не обратил на это никакого внимания, сделав скидку, видимо, не столько на курортные традиции, сколько на мою принадлежность к нашей славной разведке, о чем он, безусловно, догадался после телефонного разговора с Москвой.
Это стало ясно, когда он сказал: