Мстислав

- За что? - повернулся Мстислав к боярину.

- На мостовые деньги не собрали.

- Аль дважды в год? - заорала толпа.

- Ты их в своих карманах поищи, боярин!

- Слушай, люд переяславский, - подал снова голос князь, - сам до истины дознаюсь. Заберу я боярина Романа, вам же нового посадника дам!

Разошёлся люд, а Мстислав Хазрета подозвал:

- Останешься на воеводстве в Переяславле, касог, а Марью с Василиской пришлю немедля, им здесь не впервой жить. Верю, Хазрет, не станешь воровством промышлять.

За месяц в Чернигове сдал боярин Роман, осунулся. Стыдно, не ведает за собой вины, и не утаивал он денег из казны. Всю жизнь честью дорожил, и на хазар ходил, и с печенегами бился, и к касогам послом ездил, и в Дикой степи недругов искал. В княжьей дружине с отроков…

А в Переяславле гривны на мостовые требовал, надобно плахи поменять и на торгу, и на въезде. Что же до денег, какие зимой собрали, так на них овёс для коней купили. Он, посадник, этого делать не смел, деньги мостовые есть мостовые, но коль у коней овёс закончился, а в казне на то гривен не оказалось?

Обидно боярину Роману, ведь знали уличанские старосты, куда деньги мостовые трачены, утаили, его винили, а Мстислав им веры дал…

Закончили возводить башню сторожевую, князь мастеровым пир устроил, а на следующий день дружина собралась. Отроки на княжьем дворе пили меды хмельные, пиво горячее, ели сытно, а бояре в гриднице пировали.

Звали и Романа. Не собирался он, да Мстислав прислал гридня сказать: князь кланяется, просит.

За столами собралась вся боярская дружина. Тесно сидят. Роман голову опустил: облыжно оговорён. И не знает боярин, что поздним вечером из Переяславля приехал Хазрет и привёз всю правду с нём: честен боярин Роман, нет на нём воровства, а уличанские старосты с дуру горланили, их на то подбил староста ряда торгового…

Встал Мстислав, и замолчали все, слушают, о чём князь сказывать будет. А он к Роману подошёл с братиной:

- Прости за обиду, боярин Роман. Пустым словам поверил, а о делах твоих добрых забыл. А то князю недостойно и мне в науку. Перед всей дружиной винюсь. Не таи на меня зла. Выпьем, боярин, за мир добрый.

Выпил, дал братину Роману. Пили бояре, прославляли справедливость князя. Рядом с Мстиславом за столом сидел боярин Авдей, ведавший посадской избой. Склонился к нему князь, спросил:

- Всё ли у тя учтено, боярин Авдей, не покрывает ли отрок Никодим, корысти ради, кого из именитых людей черниговских?

Никодим парень молодой, но в силе великой. Ведал он книгами прихода и расхода и, кто дань утаивал либо торговую пошлину недоплачивал, докладывал боярину Авдею. Коли же платить нечем, брал долговую расписку. Перед Никодимом люд черниговский шапку ломит: любую недоимку взыщет, он человек учёный, грамоте обучен, докажи, что не прав.

Авдей бок поросячий отодвинул, губы рукавом вытер:

- Нет, князь, я Никодиму верю.

- То и хорошо. Только слышал, он подношения любит и на трапезу когда зазывают.

- И об этом ведомо мне. Но и посуди, князь, у Никодима ни кола ни двора, а тут накормят и напоят. Но ум он не пропивает.

- Коли так, то и ладно, но от подношений пусть отречётся. Корысть человека съедает, яко ржавина железо.

5

Когда Мстислав вошёл в горенку, княгиня перед зеркалом усиленно растирала бледное лицо. Ей было зябко, и она куталась в меховую душегрейку. Увидев князя, улыбнулась грустно:

- Я смерть свою чую.

Мстислав обнял её:

- Зачем говоришь такое?

Добронрава головой покачала!

- Нет, не пустое плету. Да и не боюсь её. Сказано в Святом Писании: «Человек подобен дуновению ветра; дни его - как уклоняющаяся тень».

- Не хочу слышать, - рассердился Мстислав. - Почто огорчаешь? Аль мало карал меня Всевышний?

- Полно, не буду.

- Из жизни уйдёшь, на кого меня оставишь?

- Сказывала, забудь, о чём говорила.

Мстислав погладил ей руку:

- Неспокойна душа моя, Добронравушка, мятётся она.

- Тревога какая?

Он плечами пожал.

- Коль не ведаешь, так и отринь волнения. Я своего князя орлом зрю.

Покинул Мстислав горенку, Евпраксия вплыла. В последние годы постарела боярыня, ещё больше раздобрела, а всё такая же белотелая, глаза насмешливые:

- Кукуешь, лапушка, а дни-то какие пригожие, осень листву золотит. Потоптала бы тропинку с девками, зимой в четырёх стенах насидишься…

Добронрава отшутилась:

- Пригож день, да не для меня.

- Что так? К обедне сходим?

- Не сегодня, Евпраксия, завтра…

Но завтра не было. Той ночью Добронрава скончалась.

Со смертью княгини опустели хоромы черниговского князя. Даже в просторной гриднице, где всегда людно, казалось, замерла жизнь. Соберутся дружинники, ходят бесшумно, говорят вполголоса, а о смехе не помыслят.

Пасмурен Мстислав, неразговорчив. Духовник Кирилл зашёл как-то к нему, сказал:

- Все мы скорбим о княгине, но Господь отвёл каждому свой срок. У княгини он окончился, настанет и наш час, а потому воспринимай всё терпеливо. Помни, жизнь суета сует.

Мстислав ответил с горечью:

- Отец Кирилл, ты мой духовник, а посему те знать велено, ропщу ли я? Когда у меня забрали сына, я ль не терпел? Теперь меня лишили жены, и я смиренен. Но устал я ныне и одинок. Одного прошу у Создателя, пусть возьмёт меня к сыну и жене. О скорейшей смерти молю.

- Смерть каждого сыщет, мой сын, но не всякий принимает её достойно. Не ропщи, как бы ни горько было на душе. Помни, ты князь! - Священник поднял палец: - Князь Мстислав, каковой имя Храброго носит…

Долгой и утомительной показалась Мстиславу та зима. Лишь по весне чуть ожил и решил послать в Киев, к Ярославу, гонца, звать брата в Любеч.

В ста вёрстах от Киева вверх по Днепру, а от Чернигова в двадцати вёрстах по лесным дорогам встал с древ» них времён Любеч, древний город Черниговской земли.

Ещё при князе Олеге ходили с ним любечцы на Царьград, а любечские гости вели торг широко и достигали стран Востока и скандинавских земель. Из Любеча вышел мирской человек Антоний. Много исходив, попал он на гору Афонскую, в монастырь, а приняв пострижение, монах Антоний вернулся в Киев и основал Киево-Печерскую Лавру.

Стоял Любеч на приднепровском холме, окружённый бревенчатыми стенами. Мимо катил воды Днепр, лизал поросший высокой травой берег, волнами плескал в потемневший от времени причал.

Жмутся к холму избы посада, лезут к кремлёвским стенам. А вокруг города леса глухие, нехоженые, редкие деревни, поляны с посевами. По осени смерды подсекают деревья, валят, сжигают, чтобы на новых пахотных землях родились хлеба.

Третьи сутки ждёт Мстислав брата. Ночами не спалось. От башни к башне перекликались караульные:

- Лю-ю-беч!

Грустно Мстиславу, невесёлый разговор предстоит. Однако рано или поздно, а говорить об этом надо. Теперь, когда остался один, настала пора волю свою изъявить.

Перед утром забылся в коротком и тяжёлом сне. Увидел Добронраву такой, какой она была в Тмутаракани, молодой, красивой. Он знал, её уже нет в живых, звал, но она ушла, не оглянулась.

Пробудился Мстислав, в окно рассвет пробивается. Храпит славший у самой двери на войлоке отрок. Повернулся на бок, затих. Под лавкой пискнул мышонок. Скрипнули рассохшиеся половицы. Может, это домовой ходит?

Мстислав встал, растолкал отрока!

- Узнай, что слышно о князе киевском.

Умчался отрок, а князь, натянув порты и обув сапоги, умылся. Надев рубаху, подпоясался и, расчесав волосы костяным гребнем, выбрался во двор.

Прибежал отрок, ещё издали крикнул:

- Ладья князя киевского вёрстах в восьми от Любеча. С заставы весть!

- Буди гридней да поднимай посадника, пусть стряпух торопит, ино князь приплывёт, а трапеза ещё не готова.