Мстислав

- Гляди, князь, как красиво. Раздолье, ровно море разлилось.

Мстислав окинул взглядом степь:

- Простор этот и манит кочевника. Здесь всё на крови растёт… Я майскую степь люблю, а к осени она пересохнет, только ковыли качаются. Вон, вон, смотри, дрофы. - Мстислав привстал в стременах.

Гридни тоже заметили. Два отрока поскакали за ними. Вскоре гридни возвратились, и у их седел висело по нескольку дроф.

- Княгинюшка, вечером дрофятину будешь есть! - выкрикнул один из гридней.

Мстислав улыбнулся. Дружина любила Добронраву, и ему это приятно. Доволен он, что наконец-то едет в Тмутаракань. Будто годы молодые к нему вернулись. Этим путём он добирался на Тамань в первый раз. Его сопровождали Путята и Василько. У Тмутаракани их ждала каменная баба. Она сторожила степь. Обдуваемая ветрами баба была строга и молчалива. Увидя её впервые, Мстислав подумал, что эта каменная баба встречала и дружину его деда, воинственного Святослава.

Черниговский князь вспоминал деда часто. Он не видел его никогда, но в детстве ему много рассказывал с нём воевода Малк, сподвижник Святослава. Идя на врага, Святослав упреждал: «Иду на вы». Презирал трусость и не боялся смерти в бою, говорил; «Мёртвые сраму не имут».

Хазары разоряли Русь, их каганат был могучим царством, и ему платили дань многие народы. Но князь Святослав победил хазар, а потом заставил ясов и касогов признать Киевскую Русь. Овладев Тмутараканью, он посадил в ней своего посадника.

То, что великий князь Владимир послал сына княжить в Тмутаракань, Мстислав посчитал добрым знаком. Значит, киевский князь увидел в Мстиславе достойного преемника Святослава. И Мстислав в своих поступках старался повторить деда. Ходил на хазар и покончил с их царством, отбрасывал печенегов от Киева и гнал за рубежи Руси, находил печенегов в Дикой степи, заставив на время забыть дорогу на Русь. А разве не одобрил бы Святослав победу Мстислава над польским королём за червенские города?

Обо всём этом думал черниговский князь, проезжая Дикой степью.

Ночами, когда гридни спали и бодрствовали караулы, князь лежал у погашенного костра, слушал степь. Она жила своими законами, с постоянными шорохами, причудливыми звуками. Жизнь не замирала в степи а ночью, здесь совершались всякие таинства. Вот с писком прошуршала мышь, пробежал какой-то зверёк, прокричал глазастый в темноте филин, призывно взревел зубр, завыл волк, разорвав ночную тьму, промчался табун диких лошадей.

Перед последним переходом Добронрава всю ночь просидела у костра, думая о своём. Мстислав не мешал ей. Набросив на плечи Добронравы плащ, князь следил, чтобы не прогорели дрова. Подложив в костёр полено, Мстислав проводил глазами взлетевший в небо рой искр.

- Я встречи жду с Тмутараканью и боюсь, знаю, в последний раз приезжаю, - нарушила молчание Добронрава.

- Не говори пустое, выбрось из головы. Кто помешает нам бывать здесь? - возмутился Мстислав.

Он не увидел, догадался, на губах княгини печальная улыбка:

- Сердце, князь, ведун, оно предчувствует. Ведь знала, что ты мой суженый. Чует оно, как ныне твоя душа надвое рвётся. Но я тя не сужу, неповинен ты в том, сердце твоё мятётся. А теперь моё сердце подсказывает: «Не доведётся те, Добронрава, побывать снова в родном краю».

- Не плети, княгинюшка, - прервал её Мстислав. - Забыла, как Путята говаривал: «Живой о живом думает». О том те знать надобно.

- Какой уродилась.

- Нет, я иной Добронраву знаю.

- Всё проходит, князь. Помнишь притчу Соломона?

- Смотри, заря разгорается, новому дню начало. И ты для меня, как зоренька, доброе возвещаешь. Не оттого и зовут тя Добронравушка?

Пробуждались гридни, умывались, ели сало с лепёшками, холодную кашу. Князю и княгине подали варёное мясо дрофы. Гридин подвёл коней, помог княгине сесть в седло. Отъехали от стана, когда солнце выкатилось и степь запела многими голосами.

- Лепно-то как! - восхитилась Добронрава, - Ты гляди, княже, экая красота!

Не сморённая жаром степь была и впрямь чудной.

- Воистину, но я больше лес люблю, оттого что в лесах детство провёл.

Добронрава не возразила, она только спросила:

- Помнишь, какие мы грибы после дождей в степи собирали? Ты их жареные любил. А ещё, когда ты приходил ко мне, я варила те осетрину. Как давно то было…

Всё помню, княгинюшка. В Тмутаракани не стряпухи, ты меня кормить будешь.

- Знаешь, о чём я подумала? Как-то из Тмутаракани мы поехали на развалины древнего укрепления, и там рос бессмертник. Вот и человек, как тот бессмертник: один умирает, другой рождается, а души уходящих в тела вновь на свет появившихся вселяются.

- Может, и так, - согласился Мстислав, - но отчего моя душа, обретя тело другого, запамятовала, что было со мной прежде?

Добронрава улыбнулась:

- Несмышлёный ты, княже. Вновь народившийся вбирает душу уже очищенную. Разве не ловил ты себя на мысли, что будто прорезывается в тебе какое-то далёкое-далёкое чувство и тут же исчезает. А иногда, где-то на новом месте, те кажется, что ты уже это видел либо жил здесь?

Что Мстиславу ответить? С ним подобное случалось. Когда по Житомирщине проезжали и остановились у обрывистого, каменистого берега, поросшего соснами и берёзами, у него появилось чувство, будто когда-то видел это.

Добронрава вдруг остановила коня, вдохнула:

- Мстислав, море чую, слышь, пахнет!

Князь приподнялся в стременах, указал вперёд:

- Там каменная баба!

Добронрава пустила коня в галоп. Мстислав не стал догонять её, пусть она первой увидит хозяйку степи. Каменная баба тоже обрадуется этой встрече, ведь не всегда она так сурова. А может, она угрюма оттого, что трудной была жизнь у того камнетёса, какой высек её? Но нет, он был счастлив и с гордостью и удовлетворением взирал на своё творение, радовался, что на многие века оставляет о себе память.

А вон и сама каменная баба, каменная хозяйка степи! И каково же было удивление Мстислава, когда он увидел рядом с Добронравой Яна с гриднями. Они, спешившись, ожидали его. Князь осадил коня, соскочил на землю, обнял воеводу и, отстранив, посмотрел на него. Всё такой же кряжистый, с виду прежний, но вместе с тем было в нем что-то иное. Догадался, поседел Ян. Усмошвец понял мысли князя:

- Постарел я, постарел. Не тот, каким на воеводстве оставил.

- Тот, Ян, тот, мой ратный учитель. А постарел, так я я не молодею, вишь седину? Ты лучше скажи, как о моём приезде проведал?

Усмошвец рассмеялся:

- Плохой был бы я воевода, коли б не знал этого. Мои дозоры тя, князь, от Белой Вежи ведут.

- Что же они не открылись, чать, князь я им?

- К чему? Вот ты не ждал встречи и радость полной мерой вкушаешь.

- Отчего же мои ертаулы их не заметили?

- Не огорчайся, князь. Значит, мои уроки моим гридням впрок. А ежели бы мои дозоры обнаружились, значит, плохой был бы я воевода.

Они сели на коней, тронулись к видневшейся на круче Тмутаракани. Белели её каменные стены, высоко возвышалась церковь, творение Петруни. Черепичные и камышовые крыши, а от города, вправо и влево по низине, вдоль берега моря разбежались белые мазанки.

Мстислав повернулся к Добронраве. Она ехала между ним и воеводой и что-то шептала. Усмошвец спросил:

- О чём ты, княгиня?

- Море, там море Сурожское, Ян, моё море!

Промолчали Мстислав и воевода. С крепости их увидели, зазвонили колокола торжественно и радостно. Тмутараканцы вышли встречать Мстислава.

2

Добронраве не верилось: она в Тмутаракани. Ещё солнце не поднималось, а она уже выходила за городские ворота, спускалась к выселкам и шла вдоль моря, либо садилась на выброшенную на берег корягу и смотрела, как накатываются на песок волна за волной, пенятся и откатываются с шорохом. Она вглядывалась вдаль и иногда видела, как, распустив паруса, спешила ладья.