Страница 5 из 11
К слову, мне пришлось дважды вымыть голову, чтобы избавиться от запаха овечьей шерсти, из которой была сделана шапка, но с волосами все-таки оставалось что-то не так. Кода Лотти принесла вторую порцию омлета (она сидела за столом рядом со мной), они начали потрескивать и встали дыбом, едва соприкоснувшись с ее розовым ангоровым свитером. Все засмеялись, один за другим, даже я захихикала, посмотрев в зеркало над комодом.
– Как дикобраз, – сказала Миа, когда я попыталась пригладить волосы. – Действительно, сегодня утром здесь самый настоящий зоопарк. Кстати, о зоопарке: для кого, собственно, этот лишний прибор? – Она указала на пустую тарелку возле Лотти. – Дядя Чарльз придет к завтраку?
Мы с Лотти обе вздрогнули при упоминании его имени: Лотти, вероятно, от радости, а я, скорее, виновато. Внезапно мы услышали, как открылась, словно повинуясь невидимому сигналу, входная дверь, и я попыталась приготовиться к худшему. Запах гари, который вдруг уловил мой нос, к моему облегчению, исходил всего лишь от тоста.
И энергичные шаги, слышные в коридоре, также принадлежали не Чарльзу, а кое-кому другому. Ошибки быть не могло. Миа тихо застонала и бросила на меня многозначительный взгляд. Я закатила глаза. Обожженный Чарльз, конечно, был бы для меня гораздо предпочтительнее. Разумеется, только совсем немножко обожженный.
Последние теплые, праздничные ощущения, казалось, испарились из комнаты, так как она уже стояла в дверях: Ведьма-в-Желтом, также известная как «Дьявол в шарфе от Гермес», чье настоящее имя было Филиппа Аделаида Спенсер, или – как предпочитали называть ее Грейсон и Флоренс – бабушка. Ее подруги по бридж-клубу якобы называли ее «Персик Пиппа», но я поверю в это, только если услышу собственными ушами.
– О, я смотрю, вы начали без меня, – сказала она вместо приветствия. – Это американский обычай?
Мы с Миа снова обменялись взглядами. Если только дверь не была открыта, то у Ведьмы-в-Желтом есть свой ключ. Ужасно.
– Ты опоздала на полчаса, мама, – заметил Эрнест и встал, чтобы расцеловать ее в обе щеки.
– Правда? И на который час ты меня пригласил?
– Ни на какой, – ответил Эрнест. – Ты сама себя вчера пригласила, помнишь? Ты оставила сообщение на автоответчике, что будешь к завтраку в полдесятого.
– Ерунда, о завтраке я ничего не говорила. Естественно, я поела дома. Спасибо, дорогой.
Грейсон взял ее пальто (охристо-желтое), для воротника которого пришлось расстаться с жизнью лисе, а Флоренс просияла и сказала:
– О, эта двойка, – (охристо-желтая!) – так тебе идет, бабушка!
Лотти, сидевшая рядом со мной, тоже попыталась встать, но я крепко держала рукав ее свитера. В прошлый раз она сделала ведьме книксен, что не должно было повториться ни при каких обстоятельствах.
Миссис Спенсер-старшая была высокой стройной женщиной, выглядевшей намного моложе своих семидесяти пяти лет. С ее изящной прямой осанкой, длинной шеей, элегантной короткой стрижкой и холодными голубыми глазами, которые сейчас смотрели на нас, она была бы идеальной кандидатурой на роль злой Белоснежкиной мачехи – в специальном выпуске «Тридцать лет спустя».
И чтобы прояснить все до конца: мы не всегда были такими недружелюбными. Поначалу мы действительно пытались полюбить мать Эрнеста, ну или хотя бы симпатизировать ей. В конце августа она отправилась в трехмесячное кругосветное путешествие на лайнере «Королева Элизабет», а когда вернулась в конце ноября, загорелая и нагруженная сувенирами, то узнала, что ее любимый сын привел в дом американку – а еще ее детей, их няню и собаку. Понятно, что от неожиданности у нее отнялся язык. Жаль, что ненадолго, потому что как только к ней вернулся дар речи, она пустилась во все тяжкие и не остановилась до сих пор. Главным образом, это касалось мамы: мол, подцепила Эрнеста на крючок при помощи дешевых трюков. Миссис Спенсер разделяла общие предубеждения против американцев, считая их нецивилизованными, глупыми и тщеславными. Тот факт, что у мамы были две ученые степени, также ее не впечатлил: в конце концов, они были получены в США, а не в цивилизованной стране. (То, что мама преподавала в Оксфорде, старательно игнорировалось.) Еще хуже, чем американцы, по мнению миссис Спенсер-старшей, были немцы, потому что они начали Вторую мировую войну. Помимо всего прочего. Поэтому она сочла нас с Миа не только некультурными, самовлюбленными и недалекими (по материнской линии), но еще и подлыми и вероломными (это досталось нам от отца). Лотти, наоборот, была признана только подлой и вероломной – потому что была чистокровной немкой, а наша собака – ну, миссис Спенсер вообще не любила никаких животных, за исключением тех, что попадали ей в тарелку обжаренными в соусе. Или висели на шее в качестве мехов.
Мы приложили немало усилий, чтобы добиться симпатии миссис Спенсер и избавить ее от предрассудков – но у нас ничего не вышло. (Ну ладно, возможно, сказав «немало», я несколько преувеличила.) Так что мы больше и не пытались. Как всегда говорит Лотти? Если крикнуть в лесу, то услышишь эхо. Ну или что-то вроде того. Мы, во всяком случае, были очень обиженным лесом. По крайней мере, мы с Миа. Мама все еще надеялась на то, что случится чудо, а Лотти – о, Лотти была безнадежным случаем. Она твердо верила в хорошее в людях. Она даже верила в доброту Ведьмы.
Которая как раз пристально взглянула на Лотти и едко сказала:
– Мне, пожалуйста, только чай. Эрл Грей. Черный с ломтиком лимона.
– Сейчас!
Ничто не могло остановить Лотти в данный момент. Она вскочила, и ее свитер треснул, потому что я все еще крепко держала ее за рукав. И хотя Грейсон сказал, что он тоже может это сделать, Лотти оттолкнула его в сторону. Мы несколько раз говорили миссис Спенсер, что Лотти не горничная (а кроме того, в воскресенье у нее был выходной), но наши заявления не производили на Ведьму никакого впечатления. Она считала, что если кто-то оказывает платные услуги, он никак не может быть другом.
– В правильной чайной чашке, пожалуйста. Не в одной из этих огромных кружек, из которых вы все пьете ваш ужасный кофе.
Миссис Спенсер села. Как всегда в ее присутствии, меня охватило чувство, что я одета недостаточно тепло. Я мечтала о толстом свитере. И о еще одной порции кофе в огромной кружке.
– ВВЖ, – шепнула мне Миа.
– Что, прости? – прошептала я в ответ.
– Ведьма-в-Желтом – это слишком длинно. Можно называть ее ВВЖ.
– Согласна.
Я хихикнула. «ВВЖ» подходило ей целиком и полностью.
ВВЖ взглянула на нас неодобрительно (мама и Флоренс тоже – и в самом деле, перешептывание и смех за столом свидетельствуют о плохом воспитании), но, видимо, сочла, что обращаться к нам не имеет смысла.
– Грейсон, дорогой, а где милая маленькая Эмили? – вместо этого спросила она.
– Если ей повезло, то все еще спит в своей постели. – Грейсон снова взялся за яичницу и намазал маслом очередной тост. Примерно по семнадцатому кругу. Невероятно, он мог запихнуть все это в себя и не набрать ни грамма лишнего веса. – Милая маленькая Эмили.
Это прозвучало самую чуточку иронично? Я с любопытством уставилась на Грейсона. Эмили была его подружкой, она также училась в выпускном классе, была редактором школьной газеты, превосходной наездницей, но ее точно нельзя было назвать ни милой, ни маленькой. В сердце Ведьмы-в... э-э, ВВЖ для Эмили явно было отведено особое место – она никогда не забывала похвалить Грейсона за его изысканный вкус к женщинам, который он, очевидно, унаследовал не от своего отца.
ВВЖ недовольно вздохнула[5].
– О, я просто надеялась встретить ее здесь. Но сегодня, по всей видимости, позвали только прислугу.
Я поспешно взглянула на Лотти, но она ничего не слышала, так как слишком громко гремела посудой, стараясь приготовить идеальный чай.
– Лотти здесь живет, – возразила Миа, не приложив ни малейшего усилия, чтобы выглядеть доброжелательно. – Где она, по-вашему, должна завтракать?
5
Общаясь с ней, можно было узнать много новых заумных слов. Негодующе. Враждебность. Бесцеремонность. Смущение. Багровый. Национальный фонд. Поразительно. Мезальянс. Все слова, которые еще три недели назад я не могла произнести, теперь отскакивали у меня от зубов.